Я шел, так сказать, прямо наобум, без всякого определенного плана, полагаясь на то, что Провидение вложит мне в уста в надлежащую минуту подходящие слова. Я заметил, что Оно всегда это делает, если только я Ему не мешаю. Когда я был приблизительно уже на полдороге к кухне, собаки одна за другой начали просыпаться и выходить ко мне навстречу. Я, разумеется, остановился, глядел на них и стоял совершенно смирно. Они, в свою очередь, подняли жесточайший скандал. Четверть минуты спустя я изображал уже из себя как бы ступицу колеса, спицами которого являлись собаки. Штук пятнадцать псов со брались вокруг меня, выдвинув по направлению ко мне свои носы и шеи. Все они немилосердно лаяли и завывали, причем число их все более возрастало. Беспрерывно из-за углов и заборов являлось к ним на подмогу свежее подкрепление.
Бешеный лай собак вызвал, наконец, из кухни негритянку со скалкой в руке. Она принялась кричать:
— Пошел прочь, Тигр!.. Куш, Спот!.. Убирайтесь, окаянные!
Вслед за тем она принялась обрабатывать ближайших собак скалкой, так что они с визгом обратились в бегство. Остальные последовали за ними. Спустя мгновенье добрая половина собак вернулась ко мне, помахивая хвостами и обнаруживая, таким образом, желание со мной подружиться. Собака, собственно говоря, животное очень хорошее и доброе.
За взрослой негритянкой вышла маленькая девочка и двое маленьких мальчиков, тоже негритят, в одних рубашках из грубого небеленого миткаля. Придерживаясь за платье матери, они, по обыкновению такой детворы, застенчиво глядели из-за материнской юбки на меня. Почти тотчас же выбежала из дома белокожая хозяйка, дама лет сорока пяти или пяти десяти с непокрытой головой и веретеном в руке. За нею следом прибежали маленькие белокожие ее дети, державшие себя совершенно так же, как и маленькие негритята. Улыбаясь самым радушным об разом, она воскликнула:
— Наконец-то ты приехал! Надеюсь, что это ты?
Не успев хорошенько обдумать, я отвечал на этот вопрос:
— Точно так, сударыня.
Она схватила меня в объятия и крепко прижала к груди, а затем уцепилась за обе мои руки и принялась их пожимать. Слезы выступили у нее на глаза и за струились по щекам, но она все-таки не могла успокоиться, а продолжала обнимать меня и трясти за руки, повторяя:
— Я думала найти у тебя больше сходства с твоей матерью, но, клянусь Богом, это для меня совершенно безразлично. Ты не поверишь, как я рада тебя видеть. Я, кажется, готова была бы съесть тебя живьем от радости. Дети, это ваш кузен Том. Поздоровайтесь же с ним, наконец!..
Вместо того чтобы здороваться со мною, дети, потупив головки, засунули себе пальчики в рот и спрятались за мамашей. Она продолжала скороговоркой:
— Лиза, поторопись-ка изготовить скорее моему племяннику горячий завтрак. Быть может, впрочем, ты успел уже позавтракать на пароходе?
Я счел долгом подтвердить это предположение. Тогда она устремилась к дому, ведя меня за руку и таща за собою на буксире детей, уцепившихся за ее платье. Когда мы вошли в дом, хозяйка усадила меня на дырявое кресло, а сама уселась передо мною на маленьком деревянном стуле и, держа меня за обе руки, сказала:
— Ну, теперь я могу, по крайней мере, вдоволь на тебя наглядеться! Клянусь Богом, я давно томилась этим желанием, и наконец-то оно исполнилось. Мы ждали тебя здесь уже денька два. Что именно тебя задержало? Быть может, пароход стал на мель?
— Точно так, сударыня…
— Какая я для тебя сударыня? Называй меня просто-напросто тетя Салли. Где же именно он стал на мель?
Я не знал, что ей на это ответить, так как мне было неизвестно, шел ли пароход вверх или вниз по течению. В таких случаях зачастую выручает инстинкт, подсказывающий мне, вообще говоря, довольно верно. На этот раз он подсказал мне, что пароход должен был прийти с верховьев реки. Этого оказывалось, однако, недостаточным, так как я не знал наиболее опасных отмелей. Мне предстояло или изобрести новую отмель, или же забыть название той, на которой засел пароход, или… В это время у меня блеснула новая мысль, которой я немедленно же и воспользовался.
— Мы не особенно долго сидели на мели, тетушка, — сказал я, — Нас задержал взрыв крышки и парового цилиндра.
— Ах, какой ужас! И никто у вас не пострадал?
— Никто, убило всего только одного негра.
— Это еще очень хорошо. Подобные взрывы не всегда кончаются так благополучно. В третьем году на Рождестве твой дядя Фельпс ехал из Нью-Орлеана на старом пароходе «Лалла-Рук». Там тоже взорвало крышку парового цилиндра и при этом изувечило человека так, что он, если не ошибаюсь, умер от ран. Твой дядюшка знал в Батон-Руже семью, которая была хорошо знакома с его родственниками. Да, теперь я припоминаю, что он и в самом деле умер. У него сделалось омертвение, так что пришлось прибегнуть к ампутации, но и она его не спасла. Да, это было омертвение, или, собственно говоря, антонов огонь. Бедняга весь посинел и умер в надежде на блаженное воскрешение к вечной жизни. Говорят, что стоило в самом деле поглядеть на то, как он умирал. Твой дядя за последнее время каждый день ездил в город, чтобы тебя встретить. Он и теперь уехал всего лишь с час тому назад, и я каждую минуту жду его возвращения. Ты должен был встретиться с ним на дороге. Это пожилой уже мужчина… Ты…
— Нет, тетушка Салли, я ни с кем не встречался. Пароход прибыл как раз на рассвете. Оставив багаж на пристани, я принялся осматривать город и окрестности, чтобы как-нибудь убить время, так как не хотел прийти сюда спозаранку. Я вышел к вашей усадьбе уже из лесу и пробрался в нее, если можно так выразиться, с заднего хода.
— Кому же ты сдал багаж?
— Никому.
— Да ведь его украдут, дитя мое!
— Я его так припрятал, что не украдут.
— Как же тебе удалось так рано позавтракать на пароходе?
Вопрос этот был довольно щекотливого свойства, но я все-таки изловчился дать на него удовлетвори тельный ответ.
— Капитан, зная, что я здесь высажусь, посоветовал мне закусить прежде, чем сойду на берег. Он сам свел меня в буфет, где завтракали служащие, и на кормил там досыта.
Я чувствовал себя до такой степени не в своей тарелке, что положительно был не в силах слушать с должным вниманием болтовню словоохотливой тетушки Салли. Внимание было у меня все время сосредоточено по преимуществу на ее детях. Мне очень хотелось отвести их куда-нибудь в сторонку и порасспросить, чтобы выяснить себе таким образом, за кого именно меня принимают. Намерение это было, разумеется, очень благоразумное, но мне никак не удавалось его выполнить. Г-жа Фельпс продолжала говорить безостановочно. Оказалось, что это обстоятельство было для меня еще очень благоприятным, но я сообразил это лишь после того, как она вздумала произвести маленькую перемену фронта. Мороз про бежал у меня по спине, когда она совершенно неожиданно воскликнула:
— Хороша же я, однако, нечего сказать! Я тара торю, словно заведенная машина, и говорю все сама, вместо того чтобы расспросить тебя про то, как по живают у вас все дома. Что поделывают Сид и все остальные? Вот что, голубчик, я теперь приостановлю маленько говорильную мою машину, а ты пусти в ход свою. Расскажи мне решительно про всех и каждого: как они поживают, — что делают, — что поручили мне передать, — вообще рассказывай, голубчик, про все, что тебе придет в голову.
Я убедился, что попал в совершенно безвыходное положение и что все мои старания высвободиться оттуда будут совершенно бесцельными. Правда, что до последней минуты мне как будто везло, но теперь я положительно сел на мель. Все попытки сняться с нее могли бы только еще более мне повредить. Мне приходилось просить пощады. Я решил уже в своем уме, что при существующих условиях выгоднее всего будет сказать чистую правду, и раскрыл уже рот, когда вдруг тетушка проворно схватила меня за плечи и, энергично подталкивая, спрятала за кроватью.
— Вот он уж возвращается! — воскликнула она. — Нагни, душечка, голову пониже… Вот так, довольно! Он тебя теперь не увидит. Смотри только, сиди там смирно и не показывайся раньше времени. Я маленько над ним подшучу. Вы, детки, тоже молчите!
Я, очевидно, теперь попался. Было, однако, совершенно бесполезно затевать самому скандал. Благоразумнее всего казалось мне сидеть смирно, рассчитывая как-нибудь укрыться от неизбежного громового удара.
При входе пожилого джентльмена в комнату я мог окинуть его взглядом, а затем кровать скрыла его от меня. Г-жа Фельпс тотчас же бросилась к мужу и спросила:
— Ну что, он приехал?
— Нет, — ответил ее супруг.
— Праведный Боже, что же такое с ним случилось?
— Не могу себе этого даже и представить. При знаться, его отсутствие меня порядком тревожит!
— Только-то? А я ведь просто-напросто с ума схожу от беспокойства! Знаешь ли что? Он непременно приехал, а ты, мой милый, как-то с ним разминулся. Я в этом убеждена. Мне это твердит внутренний голос.
— Нет, Салли, это невозможно. Мы никоим об разом не могли разминуться друг с другом. Надеюсь, ты знаешь это и сама.
— Ах, дорогой муженек, что скажет на это сестрица? Том должен был давно уже приехать. Ты как-нибудь его проглядел. Он…
— Душечка, зачем ты меня мучаешь, когда я уже и так чувствую себя встревоженным? Я положительно не знаю, что делать. Не понимаю, отчего он так долго задерживается, и вместе с тем не смею сознаться, что меня просто берет ужас. При всем том нет никакого основания надеяться, что он уже приехал, так как мы непременно бы тогда встретились. Нет, Салли, это ужасно и даже более чем ужасно! Наверное, с пароходом приключилось какое-нибудь несчастье.
— Ах, Сайльс, что ты такое говоришь… Выгляни-ка в окно на дорогу, к нам, кажется, кто-то идет!
Он поспешно устремился к окну, находившемуся у изголовья кровати и, таким образом, доставил госпоже Фельпс случай, которого она с нетерпением ожидала. Она поспешно подошла к ногам постели и, дернув меня за фалды, заставила выйти оттуда. Когда господин Фельпс отвернулся от окна, жена его стояла с радостным, улыбающимся лицом, раскрасневшимся, словно зарево пожара, держа меня за руку. Надо полагать, что в эту минуту вид у меня был достаточно робкий и смущенный. Пожилой джентльмен с изумлением выпучил на меня глаза и просил:
— Это кто такой?
— Ну, а ты как думаешь?
— Я, душечка, ничего сообразить не могу. Кого же я имею честь у себя видеть?
— Тома Сойера, друг мой!
Клянусь всеми чертями, что я, услышав это, чуть не провалился от изумления сквозь пол. В данную минуту некогда было, однако, изумляться и философствовать. Старик ухватил меня за руку и энергично принялся ее трясти. Жена его тем временем прыгала кругом нас, приплясывала, смеялась и плакала, а затем оба они принялись осыпать меня целым градом вопросов о Сиде, Мэри и прочих родичах.
Они были вне себя от радости, но эта радость была ничто сравнительно с той, которую испытывал я сам. Мне было известно теперь, кто именно я такой, и я чувствовал себя словно восставшим из гроба. Меня расспрашивали целых два часа, и я так усердно отвечал на все вопросы, что язык и челюсти у меня под конец не на шутку устали. К тому времени я успел рассказать про свою семью, т. е. про семью Сойеров, больше, чем могло когда-либо приключиться с целой полдюжиной таких семей. Я объяснил также самым обстоятельным образом, что на пароходе, на котором я ехал, взорвало близ устья Белой реки крышку парового цилиндра, вследствие чего нам пришлось простоять трое суток, пока повреждение это не было исправлено. Все шло великолепно, так как тетушка Салли и ее супруг верили всему, что я говорил, как Евангелию. Притом же суть дела для них заключалась в том, что пароходу пришлось простоять трое суток. Если бы я сказал, что промедление было обусловлено поломкой какого-нибудь болта, то они, без сомнения, нашли бы и это совершенно естественным.
Теперь я чувствовал себя, с одной стороны, великолепно, а с другой — испытывал как нельзя более серьезные опасения. Без сомнения, мне было удобно и приятно разыгрывать роль Тома Сойера, но это чувство приятного спокойствия длилось до тех пор, пока не донеслось до меня с реки пыхтенье парохода, шедшего вниз по течению. Тогда я сказал себе самому: «А что если с этим пароходом приедет Том Сойер? Он может войти сюда с минуту на минуту и, прежде чем я успею предупредить его соответственным сиг налом, вдруг назовет меня по имени. Нет, это не годится! Не следует этого допускать! Необходимо выйти к нему навстречу и перехватить его по дороге». Ввиду этих соображений я объявил дяде и тетке, что хочу побывать в городе и доставить оттуда свой багаж. Пожилой джентльмен изъявил готовность ехать со мною, но я отклонил его предложение, объяснив, что умею сам править лошадью и не намерен причинять ему лично какого-либо беспокойства.
Глава XXXIII
Похититель негров. — Южное гостеприимство. — Ах, вы, бесстыд ник! — Вымазаны дегтем и осыпаны перьями.
Отправившись в тележке в город, я встретил на половине дороги другую тележку, ехавшую из города. Сидевший в ней пассажир оказался Томом Сойером. Я остановился и, обождав, пока тележка подъехала ближе, крикнул:
— Стой!
Тележка остановилась, а рот у Тома Сойера рас тянулся чуть не до ушей и остался в таком поло жении. Проглотив два или три раза слюну, словно человек, у которого в горле пересохло, Том проговорил наконец:
— Я никогда ведь не делал тебе ничего дурного, ты это знаешь. Зачем же вернулся ты с того света и являешься теперь мне?
Меня это порядком рассмешило, но я все-таки удержался и возразил серьезным тоном:
— Я еще не отправлялся на тот свет, а потому не имел основания оттуда возвращаться.
Услышав мой голос, он несколько оправился, но все-таки не мог еще вполне успокоиться.
— Я никогда не делал тебе ничего дурного, а по тому надеюсь, что и ты не сыграешь со мной никакой гадкой шутки. Поклянись честью индейца, что ты не привидение, а живой человек, — продолжал Том.
— Клянусь в этом честью индейца.
— Ну, что ж? В таком случае мне, разумеется, следует тебе поверить, но я все-таки… не могу понять, как это с тобой случилось? Тебя ведь убили разбой ники! Как же ты после того остался в живых?
— В том-то и дело, дружище, что меня никто не убивал. Я устроил так, что у всех явилось такое убеждение, будто меня убили разбойники, тогда как и разбойников-то даже никаких не было. Если ты все еще не веришь, что я жив, то подойди ко мне и ощупай меня.
Том принялся и в самом деле меня ощупывать. Результаты исследования вполне его удовлетворили, и он так обрадовался свиданию со мной, что положи тельно не помнил себя от восторга. Ему очень хотелось узнать все подробности того, каким именно образом мне удалось так ловно тереть всем очки. Он находил выкинутую мною шутку чрезвычайно ловким таинственным приключением, а такие приключения по-прежнему интересовали его более всего на свете. Я сказал, однако, что должен, к сожалению, отложить еще на некоторое время объяснение на этот счет, — велел вознице Тома обождать его немного и, посадив приятеля в тележку, проехал с ним несколько шагов дальше. Остановив затем лошадь, я рассказал Тому, в каком затруднительном положении очутился, и спросил, каким образом рассчитывает он теперь поступить? Том потребовал у меня минуту на размышление, предупредив, чтобы в течение этого времени я ни под каким видом ему не мешал. Он думал очень усердно и притом значительно дольше предположенного срока, а затем, хлопнув себя по лбу, сказал:
— Наконец-то придумал! Возьми мой чемодан в твою тележку и скажи, что он твой. Повороти назад и поезжай потихоньку, так, чтобы вернуться домой не раньше, чем следует. Я, в свою очередь, вернусь в город и поеду оттуда следом за тобой с таким расчетом, чтобы прибыть через четверть часа или полчаса после тебя. В первое время ты не должен показывать вид, будто меня знаешь.
Я возразил своему приятелю.
— Все это прекрасно, но только обожди еще минутку. Я должен открыть тебе одну тайну, которую никто, кроме меня, не знает. Дело идет о негре, которого я хочу выкрасть из рабства. Это Джим, при надлежащий старушке мисс Ватсон.
На лице Тома изобразилось опять величайшее изумление.
— Как, неужели Джим?
Он остановился и призадумался. Заметив это, я продолжал:
— Знаю заранее, что ты на это ответишь! Ты скажешь, что это грязное, непристойное дело, но мне от этого будет не легче. Я, друг мой, до того опустился, что не могу поступить иначе. Я решился во что бы то ни стало выкрасть Джима и хочу, чтобы ты, по крайней мере, молчал и не мешал мне. Согласен ты на это?
Глаза Тома засверкали.
— Да я и сам помогу тебе его выкрасть! — воскликнул он с оживлением.
Слова эти поразили меня так, что у меня от удивления ноги подкосились. Я не ожидал услышать ни чего подобного и должен сказать, что Том Сойер значительно упал после того в моих глазах. Я все-таки не мог сразу поверить собственным ушам. Неужели Том Сойер и в самом деле согласен стать похитителем негров?
— Вздор, ты, должно быть, шутишь! — возразил я.
— Вовсе не шучу.
— Во всяком случае, шутишь ты или нет, но если ты услышишь что-нибудь про беглого негра, помни, что мы с тобой ровнехонько ничего о нем не слыхали и не знаем.
Мы переложили чемодан Тома в мою тележку, после чего он поехал в одну сторону, а я в другую. Все устроилось так хорошо, что я на радостях забыл придерживать лошадь и, углубившись в свои раз мышления, вернулся домой значительно раньше, чем бы следовало, принимая в расчет расстояние. Дядюшка Фельпс, стоявший у дверей, чрезвычайно уди вился.
— Вот так штука! — воскликнул он. — Кто бы мог ожидать такой прыти от старой моей кобылы? Ее можно было бы пустить после того прямо на бега. Жаль, что это не пришло нам в голову раньше! И вообрази себе, она вовсе не вспотела! На ней нет даже и мокрого волоска… Чудо, да и только!.. Теперь я не возьму за эту кобылу и сотни долларов, право слово, не возьму; а между тем я на днях только хотел продать ее за пятнадцать долларов, с полной уверенностью, что она больше и не стоит!