– Вы же говорите, дедову квартиру продали.
– При чем тут дедова квартира? Я… У меня…
– Ну-ну?
Но Сабуров внезапно замолчал и уставился осоловелым взглядом на Веру. И тут наша героиня взглянула на своего кавалера иными глазами. В них читалась неистовая ярость, смешанная с ледяным презрением. Этот мозгляк смеет претендовать на ее руку?! С первых же часов знакомства делает предложение. Наглец! Ну, она ему сейчас устроит!
– Официант! – внезапно заорал Сабуров. – Ко мне!
На зов явился пингвинообразный служитель общепита.
– Водки! – продолжал Сабуров в том же тоне. – И закуски… соответствующей. – Он раскрыл меню и стал тупо в него пялиться. – Вот! Разварная осетрина с хреном и уксусом. Тащи осетрину.
Официант перевел взгляд с Сабурова на Веру. Та пожала плечами.
– Чего ухмыляешься?! – заревел историк. – Неси, коли приказали. – Он взял в руки почти пустую бутылку от французского вина, повертел ее в руках и, обнаружив, что на дне еще плещется жидкость, поднес горлышко ко рту и допил ее.
Появился официант с графинчиком водки и тарелкой с осетриной. Сабуров взмахом руки отослал его прочь, потом наполнил водкой половину фужера, залпом выпил его, потом взял пальцами кусок осетрины и затолкал его в рот.
– Здорово, отлично! – громко произнес он. – Вот напиток! Не то что эта дрянь, – он щелкнул по бутылке. – Ну, так как? – обратился он к Вере.
– Вы о чем?
– О моем предложении. Замуж за меня пойдешь?
– Мы разве на «ты»?
– А почему нет? Раз пьем вместе, значит, наверное, на «ты». Правда, на брудершафт еще не пили, так это дело поправимое. – Он хотел налить Вере водки.
– У меня еще вино осталось, – сообщила та.
– Вино?! А мы его вот так. – Сабуров схватил фужер и выплеснул его содержимое на пол. – Нет ничего лучше водочки, – ласково произнес он, наполнив бокал до краев. – Давай, Верка, выпьем за дружбу и любовь.
– О! Я уже Верка!
– Ну, извини, подруга. Давай, глотни!..
– Вы, я смотрю, любите выпить.
– А то! Могу себе позволить. Правда, изредка. Не хочу привлекать к себе внимания. Кошу под слесаря-интеллигента. Эдакий паренек «от сохи», пошедший в науку. Серый мышонок. В институте все так и думают. Мол, Миша Сабуров – червяк. И даже не книжный, а земляной. Копается себе в грязи, ищет какие-то древние цацки. Не спорю – имеет место. Но это для души. Археология то есть… Для души, для души… А для кармана – другие раскопки. Ты вот меня про клады спрашивала. Интересовалась. Так вот, я нашел клад. И не один.
– Где же?
– Какая разница? Нашел, и все! Поделился с кем надо! Но все равно денег осталось выше крыши! Могу этот сраный кабак на корню купить. Со всеми официантишками, метрами и поварами. Хочешь, куплю и тебе подарю?
– Спасибо, мне ресторан ни к чему.
– А что ты хочешь? Газету? Это еще п-проще. Ты почему не употребляешь?! Так не пойдет. Ну хоть пригуби.
– Я водку не пью.
– Неужто? Вот никогда бы не поверил! Ладно, не пьешь – дело твое. А что пьешь? Ну, скажи?!
– Шампанское.
– Ха. Да сколько угодно! Эй, официант… холуй?.. Где ты, милый? Топай сюда. А какая в вашем вертепе есть шампунька? – спросил он, когда официант явился на зов. – Любая? А самая крутая? «Моэт э Шандон»? Тащи бутылек!
– А знаете, сколько оно стоит? – холодно спросил официант.
– Да какая разница! Не дороже денег. – Сабуров извлек из кармана пачку зеленых банкнот. – Тут десять штук. Надеюсь, хватит? Плачу за все!
Деньги исчезли в руках официанта как по волшебству. Строгость на его лице сменилась сладчайшей улыбкой.
– Конечно, конечно, – зачастил он, – все, что пожелаете.
– Тогда, акромя этого «Моэта», тащи еще водки! – приказал Сабуров, и официант поспешно убежал. – Неплохо бы поразмяться, – изрек гуляка. – Сплясать бы неплохо. Краковяк или хоть гопака.
– Что-то уж больно старомодное, – отозвалась Вера.
– Нам и такое сойдет. Пойду закажу…
Сабуров поднялся, при этом заметно качнувшись, схватил девушку за руку и повлек ее за собой из кабинета.
Струнный оркестр, развлекавший публику, которой, впрочем, почти не наблюдалось, состоял из двух молодых людей и такого же количества девиц. Молодые люди, облаченные во фраки, играли на скрипках, а девицы в длинных кисейных платьях – одна на виолончели, другая на арфе.
– Краковяк знаете?! – рявкнул Сабуров.
Оркестранты испуганно воззрились на него.
– Краковяк, говорю, сбацайте!
– Мы такую вещь играть не умеем, – сообщил худосочный скрипач.
– А-а… Деньги нужны, – глумливо произнес Сабуров. – Извольте, получите… – Он извлек новую пачку долларов, отмусолил четыре бумажки, протянул скрипачу: – Давай, земеля!
Тот отвел руку с купюрами и отрицательно качнул головой.
– Не умеем, – равнодушно повторил он.
– Ну, тогда… – Сабуров задумался. – Ну, тогда хоть кадриль или полечку.
– Польку – пожалуйста! – воскликнула арфистка и, поспешно поднявшись, почти выхватила деньги из рук Сабурова.
– Начинайте, – махнул тот платочком.
Оркестрик затянул старомодную мелодию. Сабуров подхватил Веру и сделал несколько па. Одной рукой добрый молодец поддерживал свою партнершу, а другой махал над головой платком. Неожиданно он остановился.
– Не то играете! – крикнул он музыкантам. – Ох, не то!
Гуляка подскочил к виолончелистке, вырвал у нее смычок и замахал им над головой, пытаясь дирижировать. Однако в его руках сия принадлежность струнного инструмента скорее казалась похожа на шпагу. Сабуров грозно вращал смычок, словно собираясь стукнуть им кого-нибудь. Так и случилось.
Оставшись без орудия производства звуков, виолончелистка осторожно положила инструмент на пол, подошла к Сабурову и схватилась за смычок.
– Ты чего? – опешил тот.
– Отдайте, – тихо произнесла виолончелистка.
– Чего тебе отдать?! – взревел Сабуров
– Смычок.
– На, получи!
Сабуров с размаху треснул виолончелистку смычком по голове. Та закрыла часть лица и лоб белыми, пухлыми руками и беззвучно зарыдала.
– Эй, мужик, ты чего это себе позволяешь! – заорал другой скрипач, довольно плотный парень. Фрак, казалось, готов был расползтись у него в плечах.
– И тебе, и тебе – на! – перешел в наступление Сабуров. Смычок в его руке свистел как хлыст.
На небольшой сцене, где еще недавно музицировал квартет, началась свалка. Жалобно зазвенела упавшая арфа, завизжала рухнувшая следом на свой инструмент арфистка. Плотный скрипач одной рукой вцепился Сабурову в пиджак, а другой молотил его по чему попало. Однако и Сабуров не остался в долгу. Не выпуская своего оружия из рук, он что есть силы стукнул скрипача головой в лицо. Тот от неожиданности выпустил буяна из рук, и Сабуров нанес музыканту еще один удар кулаком, «вдогонку». Фрак затрещал и разошелся на спине.
– Ах вы, гады! – ревел Сабуров, сокрушая оркестровую братию, которая, поняв, что потерпела поражение, разбегалась во все стороны.
Вера, встав у стенки, следила за титанической борьбой своего нового знакомого. Зрелище, что и говорить, выглядело впечатляюще. Но, как оказалось, оно еще не окончено. Кроме них, в ресторане пребывала еще одна компания – трое крепких мужчин средних лет, не то коммерсантского, не то бандитского вида. Сидели они в противоположном конце зала, недалеко от выхода, и о чем-то тихо беседовали, время от времени поднимая рюмки. Поведение Cабурова, по-видимому, не оставило их равнодушными. Мужчины отвлеклись от распития спиртных напитков и с интересом взирали на происходящее.
Разогнав музыкантов, Сабуров бросил взгляд в зал, и его глаза наткнулись на зрителей.
– Эй, ребята, – обратился он к мужчинам. – Не выпьете ли со мной? За победу.
– Охотно, – отозвался один из них. – Ты, парень, вел себя как герой.
– А скажите, ребята, вы, часом, не цыгане ли?
– Точно, браток, угадал.
– А не сыграете ли вы для меня, купца второй гильдии Тимофея сына Петрова Брыкина, что-нибудь родное?
– Что же, милый, тебе исполнить?
– Да хоть «Ты не шей мне, матушка, красный сарафан…».
– Хороший выбор. Только извини, милый, гитар-то мы с собой не захватили.
– Гитар?! Это поправимо. Эй, половой?! Человек, где ты?! Поди сюда?
Появился слегка возбужденный официант. Нервозность его выражалась в том, что он беспрестанно перекидывал салфетку с одной руки на другую.
– Дорогой мой человек, доставь-ка сюда три гитары. Душа песен просит. А вот эти черноголовые, оказывается, поют.
Официант недоуменно оглядел троицу.
– Мы только танцуем, – вступил в разговор другой мужчина.
– Как, только танцуете?! А вон тот сказал: поете.
– Он ошибся.
– Нет, братовья, так дело не пойдет. Сказали: петь могете, так пойте. А то я и вам накостыляю. Тащи, урод, гитару! – Это Сабуров обратился уже к официанту.
– Нет у меня гитар, – раздраженно произнес тот. – И не урод я вовсе. Вы, гражданин, уж очень себе позволяете…
– Что я позволяю?!
– Лишнее, вот что.
– Я деньги плачу.
– Деньги деньгами, а оскорблять-то зачем?
– Кого это я оскорбляю? Тебя, что ли, хама? Да тебя и оскорбить нет никакой возможности, потому как ты – быдло.
И Сабуров влепил официанту здоровенную оплеуху. Бедняга покатился по полу.
– Ну, что, ребятишки, будем музицировать? – как ни в чем не бывало спросил он у крепкой троицы.
– Будем, будем, – вкрадчиво произнесли мужчины и тут же бросились на любителя злачных мест. Быстро и сноровисто они скрутили его, завели руки за спину и щелкнули наручниками.
– Вызывай ментов, – приказал старший официанту.
– Ах, вы так! – заревел пришедший в себя Сабуров. – Мне, второгильдейному купцу, руки выламывать?! Да как вы смеете?! Я тут все купил! И вас куплю… Куплю и продам! Я всех куплю и продам.
– Ладно-ладно, успокойся, – похлопал его по плечу главный из мужчин. – Купишь, всех купишь…
– Нас, Брыкиных, в трубу сажать, жопу сажей мазать!!! – орал Сабуров, пытаясь освободиться от наручников.
«Почему вдруг Сабуров стал называть себя Брыкиным?» – размышляла Вера. Она уже где-то слышала эту фамилию, но никак не могла вспомнить где.
В зал, помахивая дубинками, вошли два милиционера.
– Этот, что ли, хулиганит? – спросил первый, высокий и прыщавый, с нашивками сержанта, указав дубинкой на Сабурова. Вера, стоявшая почти рядом, уловила мощные ароматы только что выпитого алкоголя и лука, которым этот алкоголь, как видно, закусывали.
– Этот самый, – сообщил пострадавший официант.
– А почему на нем браслеты? – поинтересовался второй милиционер, низенький и толстый.
– Наша работа, – заметил один из мужчин.
– А вы, собственно, кто?
– Сотрудники убойного отдела уголовного розыска Заречного района. Я майор Глебский, а это капитан Сухомлинов и старший лейтенант Гумеров.
– Ясно, майор. Куда его?
– В отделение, естественно.
– Он рассчитался? – поинтересовался Глебский у неизвестно откуда возникшего метрдотеля.
Тот солидно кивнул.
– И за оркестр?
Новый кивок.
– Тогда забирайте. И девушку эту прихватите, – майор кивнул на Веру. – Она с ним была. Показания даст. А то этот тип, похоже, невменяем.
– Вперед! – распорядился высокий сержант. – И ты, красавица.
– Насилие над личностью! – заорал Сабуров.
– Иди, иди!..
И пленников повели в милицейский «газик».
В отделении дежурный капитан, даже не взглянув на Сабурова, принялся оформлять протокол. Сам же историк сидел на жесткой скамье и клевал носом. Рядом примостилась Вера.
– Эге, – произнес капитан с насмешливым уважением, оглядывая извлеченную из кармана Сабурова распечатанную пачку долларов. – А земляк-то непрост. Кто передо мной? – спросил милиционер Веру. – Документов при нем не имеется.
– Я – купец второй гильдии Тимофей Петрович Брыкин, – заявил неожиданно очнувшийся Сабуров. – Москательная торговля «Брыкин и сыновья». Слыхали, наверное. Магазин на Губернаторской, лавка возле Архангельского подворья и еще одна в Петуховской слободе.
– Чего-чего? – изумился капитан. – Девушка, вы, кажется, с ним были? Чего он такое несет?
– Напился, – односложно ответила Вера.
– А что он пил?
– Вино. А потом водку.
– Тогда понятно. Мешал, значится. А кто он на самом деле? Мне протокол составить нужно.
– Говорю же, купец второй гильдии Брыкин, – вновь встрял Сабуров. – В участок, сволочи, свели. А за что?! Я в своем праве, коли деньги заплатил.
– Заткнись, придурок! Так, как его звать по-настоящему?
– Михаил Сабуров.
– Работает где?
– В пединституте… То есть по-новому в госуниверситете. Аспирант на факультете истории и права.
– Историк, значит… Тогда понятно. А то купец второй гильдии…
– Да, купец! – вскинул голову Сабуров.
– Ладно, ладно… Успокойся. Деньги-то у него откуда?
Вера пожала плечами.
– А вы сами кто?
Девушка достала из сумочки служебное удостоверение.
– Так, газета «Путь наверх», – стал читать капитан. – Корректор. Значит, вы с ним в «Савое» гуляли и стали свидетельницей его художеств. Или, может, участницей? Он вас не обижал?
Вера отрицательно покачала головой.
– Ну, хорошо. Я вас отпускаю, Вера Карловна. Идите себе и впредь при походе в ресторан выбирайте более подходящих попутчиков.
– А с ним что будет? – Вера указала на дремлющего на скамейке Сабурова.
– С ним-то? Да ничего особенного. Сейчас в «обезьянник» отведем. Пускай купец проспится.
– Да, купец! – не открывая глаз, пробормотал Сабуров.
– Вот-вот. Отдохнет малость.
Уже ночью, пребывая в своей кроватке, Вера пыталась вспомнить: откуда же ей известна фамилия Брыкин?
«Брыкин, Брыкин… – повторяла она. – Что-то, связанное с детством… Может, учителя какого так звали? Или, наоборот, одноклассника?»
Наконец до нее дошло. Старое кладбище… Памятник… Мраморный ангел с отбитым крылом… Точно! На постаменте так и написано: «Купец второй гильдии Тимофей Петрович Брыкин». Но он умер в незапамятные времена. Почему же Сабуров вдруг вспомнил о нем? И не только вспомнил, а, похоже, и вообразил себя им.
Размышляя над странным фактом, Вера незаметно заснула.
Глава 3 Месть при помощи «Наполеонов» и пребывание в доме скорби
Труд в корректорской, чтение и правка газетных полос не то чтобы угнетали Веру, однако представлялись ей не совсем тем, чего бы желала для себя. Девушке справедливо казалось: она способна на большее. Вере хотелось писать. В душе она видела себя журналисткой. Однажды, еще в первые дни своей работы в редакции, Вера сотворила очерк, строк эдак на четыреста, как ей потом сообщили. Речь в материале шла об одной ее знакомой, которая играла на гитаре и пела произведения собственного сочинения.
Исполнительницу величали Люсьена Феличита. Столь причудливое имя являлось, конечно, псевдонимом. По-настоящему девушка звалась Людмилой Филатовой. Феличита считала себя музыкантом, работающим в жанре бардовской песни, и пыталась пробиться на профессиональную сцену. Однако играла она весьма средне, а пела и того хуже. Песенки типа «кровь… любовь…», исполненные дрожащим голоском с неизбывным надрывом, увы, большим спросом не пользовались. Феличита выступала на детских утренниках, на посиделках пенсионеров, в воинских частях… Выше ее не пускали. Однако и это являлось неким подобием успеха.
Короче, Вера настругала о Феличите очерк и гордо вручила его главному редактору.
Тот с кислой миной бегло перелистал пухлую пачку рукописных листов, сообщил, что готовые материалы нужно отдавать ответственному секретарю, и вернул рукопись автору. Несколько сникшая Вера так и сделала. Каково же было ее возмущение, когда через несколько дней она обнаружила свой материал на четвертой полосе. Из очерка умелые руки ответственного секретаря сотворили крошечную заметку под заголовком «Вечер в солдатском клубе». Ни о трудном детстве, ни о тернистом пути, которым Феличита шла на эстраду, в заметке не было ни слова. Несколько строк сообщали, что она выступила перед служивыми и те остались довольны.
Разгневанная Вера, уже слышавшая, что недовольные авторы вправе снять свой материал, побежала к начальству.
– Хорошо, – равнодушно отозвался ответсек, – я твою «заметюлину» сниму, но больше со своими писульками ты ко мне не суйся.
Вера скрепя сердце плюнула на гордость, и заметка осталась на полосе. Но с тех пор она опасалась творить. Однако отставленные амбиции нет-нет да и давали себя знать. Причем самым нелепым образом, из-за чего Вера, забывавшая, что спорить с руководством не только бесполезно, но и опасно, нередко попадала в нехорошие истории. Одна из таких историй случилась на днях.
В очередном номере газеты была помещена статейка о проходившем в последнем функционирующем кинотеатре Сорочинска «Тайшет» фестивале итальянских фильмов, снятых в жанре неореализма. Народ на старые черно-белые картины не шел, и хозяин кинотеатра решил для привлечения публики опубликовать рекламный материал. В нем расписывались многочисленные достоинства неореализма: выразительность художественных средств, лаконизм и замечательная игра актеров. Среди классиков жанра упоминался и автор фильмов «Похитители велосипедов», «Умберто Д.» и «Вчера, сегодня, завтра» Витторио Де Сика. Отмечалось, что данный режиссер – один из зачинателей неореализма, величина и мэтр. Де Сике в статье было уделено два абзаца.
Когда полоса пришла с правкой, Вера заметила: фамилия Де Сика всюду вычеркнута, и при этом смысл вышеупомянутых абзацев полностью терялся. Недолго думая, Вера восстановила фамилию. В таком виде статья и увидела свет. А на другое утро разразился скандал. Главный редактор рвал и метал. Оказывается, это именно он, обнаружив не совсем приличное, с его точки зрения, звучание, вычеркнул «срамную» фамилию. Виновница нашлась очень даже быстро. Над головой Веры сгустились тучи, и напрасно она бегала по редакции с Энциклопедическим словарем в руках, пытаясь доказать свою правоту. Народ с усмешками соглашался: она права; некоторые называли главного «дубом» и неучем, однако никто не стал за нее заступаться. И в результате Вера схлопотала строгий выговор. Но на этом история с неприлично звучавшими словами, увы, не кончилась. Продолжение ее случилось как раз на следующий день после памятного посещения «Савоя».