— Не выдержал. От злости это я, — бормотал Андреев.
— «Не выдержал», — передразнил его Галушкин. — Партизан! Стоило бы нам встрять, как они перестреляли бы всех военнопленных. Да и нам бы досталось! Не первый раз видишь такое, а сдерживаться не научился. На-ка, попей.
Андреев встал на колени, взял флягу.
— Знаешь, Лаврентьич. За каждый стон Николая я б зубами сотне фашистских гадов горло перегрыз! А тут еще эти ребята.
Партизаны вышли на дорогу. Андреев взял одного убитого на руки, Маркин поднял другого, и они скрылись в лесу.
Опуская свою ношу на землю, Андреев заметил, как у чернявого дрогнули ресницы.
— Ребята!.. Смотрите, он жив! — радостно крикнул Андреев. Пленный застонал, потом заговорил:
— Где? Где он?
Ребята догадались, о ком он мог спрашивать.
— Он здесь. Он рядом с тобой, — сказал Андреев.
— Кто вы?
— Партизаны.
Пленный чуть заметно улыбнулся, пошевелился и еле слышно сказал:
— Спасибо, товарищи. Я — Георгий… Шенге… Саня… он…
Никаких документов у погибших не оказалось. У чернявого в кармане гимнастерки нашли лишь маленькую фотографию, обернутую в полуистлевшие листки бумаги, видимо обрывки письма на грузинском языке. На фотографии еще можно было различить девушку в широкополой шляпе. Она стояла у ряда кудрявых кустов. Фотокарточка обошла всех партизан. Молча они рассматривали улыбавшееся лицо девушки, залитое кровью.
Могилу копали ножами под кудлатой елью, недалеко от дороги. У свежего холмика присели покурить.
— Ничего, ребята, — заговорил Галушкин, оглядывая притихших товарищей, — вот выполним задание, вернемся сюда, и пусть тогда держатся, сволочи! За каждого этого парня, за Володю Крылова, за Лобова, Кунина! Тогда мы не будем прятаться. Сами будем искать и бить, бить, бить их, гадов!..
Издали донесся стук колес. Ребята насторожились.
— Надо узнать, кто едет, — прошептал Маркин, вскакивая на ноги.
Борис Лаврентьич, разреши мне, — попросил Андреев.
Галушкин строго посмотрел на него. Боясь, что ему не разрешат, Андреев снова попросил:
— Товарищ командир, очень прошу! Я узнаю, кто это едет.
Ну что ж, Алексей, иди. Только без психу. Ясно?
— Ясно, товарищ командир!
Андреев схватил автомат. Пригнувшись, он легко побежал на звук колес. За ним последовали остальные. У самой дороги залегли. Через минуту со стороны деревни показалась подвода. В телеге, широко расставив ноги, стоял плотный немецкий солдат. На груди у него висел автомат. Сзади солдата сидел мальчишка лет тринадцати. Одной рукой он держался за грядку телеги, а второй поддерживал раздувшийся ранец. Мальчишка со страхом поглядывал на солдата. Худая брюхатая лошаденка, казалось, не чувствовала ударов гибкого прута, которым немец нещадно хлестал ее по спине и бокам.
— Шнель, шнель! Форвертс! Русише скатин! — покрикивал немец, опасливо посматривая по сторонам и дергая вожжами.
— Смотрите, ребята! Завоеватель Европы на боевой колеснице чешет! — не выдержал Маркин.
— Молчать! — оборвал его Галушкин.
Андреев щелкнул затвором автомата.
— Стой, Алексей! Живым надо взять! — приказал Галушкин.
Андреев кивнул, передал командиру автомат, а сам кинулся на землю и быстро пополз к дороге.
Телега поравнялась с густыми кустами. В ту же секунду из них выскочил Андреев и прыгнул на телегу. Оккупант не успел даже вскрикнуть, как сильная рука партизана захлестнула ему голову. Лошадь испуганно рванулась. Два сцепившихся тела свалились с телеги. Не выпуская из рук фашиста, Андреев вскочил на ноги и швырнул немца через бедро с такой силой и злостью, что тот кубарем покатился по земле и, только наткнувшись на дерево, замер, вылупив белесые глаза.
— Гутен морген, майн либер фриц! А-а-а, сволочь! — задыхаясь прошипел Андреев.
Схватив гитлеровца за грудь, Андреев рывком поставил его на ноги. Немец недоуменно рассматривал заросшего бородой человека, очень похожего на одного из тех пленных, которые только что ушли вперед. Но недоумение фашиста длилось всего секунду. Не меняя выражения лица и позы, он потянулся к кинжалу, висевшему на поясе.
— Леха, берегись! — крикнул Щербаков.
Услышав тревожный голос Щербакова и поняв, что ему грозит опасность, Андреев мгновенно опустился на корточки. Падая, он так толкнул немца в живот, что тот взвился вверх и, перевернувшись, грохнулся спиной на дорогу. Кинжал блеснул в воздухе и упал в траву.
— Молодец, Леха! — подбежал к нему Галушкин. — Забирай фрица, и марш в лес. Торопись! Слышишь, машины идут?!
Андреев и Щербаков схватили ошалевшего немца и кинули его на телегу.
— Эй, парень, веди лошадь в лес! — приказал Галушкин. — Ребята, берите за передние колеса, снесем с дороги, чтоб следов не оставить!
Повеселевший мальчишка тряхнул вихрастой головой и схватил вожжи.
Углубившись в лес, партизаны спрятали телегу за приземистой елью. У телеги остался Андреев с пленным и проводник. Галушкин, Маркин и Щербаков снова поползли к дороге. Шум моторов нарастал. Вскоре по дороге промчался десяток мотоциклов с пулеметами на колясках. За мотоциклами проревели два бронетранспортера. Затем пошли грузовики с солдатами.
Большак оказался очень оживленным. Галушкин торопливо записал номера и маркировку бронетранспортеров и вражеских грузовиков.
Когда вернулись к телеге, Андреев уже успел обработать пленного: заткнул ему рот пилоткой, крепко связал руки, обыскал. У пленного он отобрал членский билет нацистской партии. В кармане ранца нашел колоду истрепанных игральных карт и пачку порнографических открыток. На груди у немца болтался железный крест и несколько новых медалей.
Принесли Николая, перевязали и накормили его, а потом и сами немного подкрепились из немецкого ранца. Галушкин приказал вынуть пилотку изо рта фашиста, задал вопрос. Правдин перевел. Но фашист молчал. Оя только зло плюнул и зверем посмотрел на партизан.
— Вот, сволочь, не желает говорить! — возмутился Правдин.
А чего ему понапрасну болтать. Он по-своему прав, — отозвался Маркин.
Это ж почему?
— Да потому, Витька, что в такой ситуации хоть говори, хоть не говори, все равно — хана.
Правдин задумался, рассматривая немца.
Андреев отрезал большой ломоть хлеба, положил на него кусок сала, подозвал мальчишку, который все это время сидел под телегой.
— Возьми-ка, Митюк, на дорогу и домой собирайся.
— Дядь, а зачем мне домой? Я хочу с вами остаться.
Андреев ласково посмотрел на мальчишку, потрепал его
по голове:
— Что ты, парень, нельзя. Как же ты уйдешь с нами, не предупредив родных? Нет, брат, так нельзя.
Мальчишка поднял на Андреева мокрые от слез глаза:
— Нету у меня родных. Один дед остался, а он тоже собирается в партизаны.
— Как нет? А где же они?
— Тятяня на войне, а мамку повесили. Раненых красноармейцев она в лесу спасала. Поймали ее и вместе с ними…
Партизаны участливо посмотрели на мальчишку. Галушкин хотел было взять Митюка с собой, но, поразмыслив, решил, что брать мальчишку не следует, слишком опасен был их путь.
— Да, Митюк, — подошел он к нему, — ничего не поделаешь. Так надо. Забирай своего Ваську и трогай к деду.
Митюк опустил голову, повернулся и пошел к лошади.
— А ну-ка, постой, Митюк! Что это у тебя?
Мальчишка остановился. Галушкин отвернул ворот его
полотняной рубахи, потрогал пальцем синий рубец. Митюк поежился от боли.
— Когда Васька не хотел бежать, Ганс и меня — прутом.
— У-ух, зверь! — выдохнул Галушкин.
Он осмотрел вздувшиеся синяки на груди и спине Митюка.
— Ну, что ж, Митюк. Не обижайся, брат. Придет время, и ты будешь воевать. Если спросят, куда Ганса дел, так скажи, что он пересел на попутную машину, — посоветовал
Галушкин мальчишке, крепко пожимая его маленькую руку, потом осторожно обнял его за худые плечи.
— Ладно, скажу.
— Ну, иди.
Митюк вздохнул, вытер глаза рукавом и пошел, ведя лошадь за повод.
Партизаны стали собираться в дорогу. Оставаться на дневку вблизи такого оживленного большака было опасно.
Фашист по-прежнему упорно молчал. Допрос решили отложить. Андреев развязал фашисту руки, хмуро пробасил:
— А ну, Ганс Фрицевич, возьми-ка эти мешочки.
Он указал рукой на отощавший ранец, на свой вещевой мешок и сумку с толом.
— Чего это ты придумал, Леха?
— Да вот, Лаврентьич, хочу заставить фашиста поработать. Не даром же он, гад, ел наше сало и хлеб!
— Посмотрим, что у тебя получится.
Но фашист и не думал подниматься. Он продолжал сидеть, тупо уставившись в землю и бормоча что-то под нос.
— А ну, вставай! — толкнул его в спину Андреев.
— Цум тойфель, доннер ветер!.. Русише швайне! — вдруг гаркнул немец и хищно оскалил крупные зубы.
— Цум тойфель, доннер ветер!.. Русише швайне! — вдруг гаркнул немец и хищно оскалил крупные зубы.
— Виктор, чего это он рычит? — спросил Андреев, всматриваясь в побагровевшее лицо фашиста.
Правдин засмеялся.
— Чего ты смеешься?.. Переведи!
— Он говорит, что ты, Леха, не кто иной, как русская свинья, которую он с удовольствием посылает ко всем чертям. Понял?
— Да ну? Врешь!
— За дословность перевода не ручаюсь, но за смысл — головой. Можешь мне верить, Леха.
— Лаврентьич, я думаю, что мертвый фашист всегда безопаснее живого. Может, оставим его здесь?
Я, Паша, с тобой согласен. Но мне хотелось бы перетащить его через линию фронта. Ведь «язык» совсем свежий, понимаешь? А тут такое интенсивное движение. Возможно, что недалеко их крупный гарнизон или какая- нибудь база. Немало ценного он может знать.
Это верно. Ну, черт с ним!
Маркин поскреб затылок, еще раз выругал пленного и отошел. Правдин хлопнул Андреева по плечу.
— Леха, а что тебе стоит? Я бы на твоем месте так и поступил.
— Как это еще?
— Сало из его ранца и ты ел? Ел. Да и. сигареты его курил. Ну вот, дорогой, теперь и тащи его ранец.
— Да брось ты, Виктор! Ребята, я серьезно, что мне теперь с фашистским паразитом делать? — спросил Андреев и беспомощно развел руками.
Что делать? — спросил Галушкин, строго посмотрев на немца.
Перед его глазами еще стояла худая спина и грудь Митюка, исхлестанные прутом.
— Да. Видишь, не желает, и всё, гад! — ответил Андреев.
— Я думаю, что делать тут, Алексей, ничего особенного не надо. Только заставить его немного мыслить.
— А как же его заставишь?
— Погоди-ка.
Подойдя к немцу сзади, Галушкип крикнул:
— Ахтунг! Штей ауф!
Немец вдрогнул и подскочил как ужаленный. Приложив руку к пилотке, он замер. Минуту царило молчание. Потом лес огласился дружным хохотом. Даже Николай приподнял голову и с интересом смотрел на пленного. Оккупант стоял, широко расставив ноги. Но это не помогло: широкие брюки медленно сползали. Оказывается, Андреев срезал у пленного на брюках все пуговицы, чтобы тот не убежал, а собираясь в дорогу, забыл вернуть ему брючный ремень.
Пока партизаны смеялись, фашист подобрал штаны, огляделся и вдруг кинулся бежать. Да так резво, что через секунду его широкая спина замелькала между деревьями. Он бросался то влево, то вправо, как заяц.
— Стой! Хальт!
Но фашист не останавливался. Галушкин вскинул автомат…
— Жаль, не получился «язык». Правдин и Щербаков останутся и подорвут по два телеграфных столба. Остальные за мной!
Галушкин вытер пилоткой пот с побледневшего лица и быстро пошел на восток.
Со всех сторон слышался шум, гам, визг, чириканье. В густой листве суетились птицы. Лесное озеро, похожее на
огромное блюдо, застыло, четко отражая небо и густой лес.
Галушкин вслушивался в гул артиллерийской стрельбы, которая то накатывалась громовыми раскатами, то вдруг затихала. Звуки далекого боя они слышали уже третий день. Теперь, судя по звукам, до линии фронта оставалось пять-шесть километров.
В отряде, наверное, уже не раз запрашивали Большую землю: где, мол, Галушкин? Не вышел еще? А может быть, их уже нет? Ведь в отряде осталось больше больных и раненых, чем здоровых!
— Лаврентьич, ты чего не спишь? — перервал его раздумья Маркин. — Давай храпи, а то заставлю вместо себя дежурить.
Галушкин посмотрел на уставшее заросшее лицо друга. Как изменился за время похода этот жизнерадостный и веселый парень. Борис видел, как слипались у Маркина глаза, как неудержимо клонилась на грудь голова.
— Товарищ дневальный, не кажется ли тебе, что надо побриться?.. Пашка, ты же на бандита с большой дороги похож.
Маркин потрогал подбородок, сделал удивленное лицо.
— Смотри-ка, действительно зарос. Странно. Я же брился перед выходом из отряда.
— Возможно. А ты знаешь, сколько дней мы в походе?
Маркин подумал минутку, почесал затылок.
— Я, Боря, не влюбленный, дневника не веду. Но, думаю, что уже больше двух недель.
— Сегодня, Пашенька, восемнадцатый день, как мы блукаем по лесам.
— Да-а, выходит, уже время и побриться, — Маркин подергал себя за бороду.
Галушкин кивнул.
— Вот так-то, Паша! Ну, смотри тут.
— Хорошо, Боря, спи.
Галушкин натянул на голову плащ-палатку, а Маркин взял автомат, пошел в лес, чтобы со стороны наблюдать за лагерем. Ему казалось, что так будет надежнее: если враг кинется к ребятам, он ему очередь в спину.
Солнце наконец перевалилось через лес, стало пригревать, потянул ветерок, сморщил поверхность озера, закачал верхушку огромной сосны, под которой присел Маркин. Старые ветви заскрипели, а Маркину сквозь назойливую дрему казалось, что кто-то живой кряхтит, стонет и подкрадывается к их стану. Он вскакивал, вскидывал автомат, оглядывался по сторонам, но вокруг было спокойно. Несколько раз обошел вокруг лагеря, потом снова сел под сосну. Когда становилось невмоготу бороться со сном, он шел к озеру, плескал в лицо холодной водой…
Кончился и восемнадцатый день. Они сидели вокруг костра и не торопясь готовились к ночному походу. Навес из еловых ветвей над костром охлаждал дым, и он расползался по земле, словно легкий туман. Проводник шелушил сосновые шишки, собирал в шапку мелкие маслянистые орешки. Партизаны чистили оружие, чинили одежду, Галушкин на ощупь старательно скреб бритвой подбородок. В путь не торопились, ждали пока совсем стемнеет.
— Ну, ребята, надо трогаться, — сказал командир, глядя на часы.
Все молча встали и пошли за ним.
С проводником простились на узкой лесной тропе. Эта тропа, по его мнению, вела к линии фронта. Крепко пожимая руки партизанам, проводник сказал:
— Прощевайте, ребятки, остерегайтесь. Сдается мне, што до фронта совсем рукой подать. Жарко будет… Столько ден хорошо было, а тут… да не дай бог!
Ничего, папаша, прорвемся, — успокоил его Галушкин. — Спасибо тебе. Передай привет товарищам.
Все исполню, как просишь. Счастливого вам пути. Будете возвращаться к себе в отряд, не забудьте к нам заглянуть.
Ребята подняли носилки, а проводник снял шапку и так стоял, пока партизан не поглотил переполненный птичьими голосами лес.
XIX
Где-то совсем недалеко была линия фронта. Но где она точно? Этого никто из них не знал. Иногда над ними слышался гул пролетающих самолетов. Тогда совсем рядом торопливо бухали зенитки, а в небе сверкали вспышки разрывов. Глухо ухали авиабомбы. Под ногами мелко дрожала земля, и эта дрожь передавалась партизанам. Над лесом взметнулись ракеты. Ребята внимательно смотрели на россыпь разноцветных огоньков, стараясь определить, какую команду и кому подает та или иная ракета. Может быть, враг уже заметил их и ждет, удобного момента, чтобы схватить?
Тревожно прошла ночь. К утру стало спокойнее. Предрассветная тишина пугала и радовала партизан. Галушкин нервничал. Он все еще посматривал то на светящийся циферблат часов, то на нервно дрожавшую фосфорическую стрелку компаса. Где долгожданная линия фронта? Где враг и где свои? Удастся ли им найти удобный для перехода участок?
— Фрицы! — вдруг испуганно крикнул Головенков.
Он упал и дал очередь. Все бросились на землю. Неожиданный грохот автомата оглушил их. Наступившая затем пауза показалась страшной. Теперь им самим захотелось поскорее увидеть немцев, услышать гром выстрелов, лишь бы не стояла эта странная, словно душившая их тишина. Партизаны затаили дыхание. Но лес молчал, и каждая последующая секунда безмолвия казалась бесконечной.
— Головенков, в кого ты стрелял? — спросил Галушкин.
Боец молчал.
— Эх, шляпа!
— Мне показалось, я думал…
— Индюк тоже думал! Да его съели, — оборвал Голо- венкова Маркин.
Не успели ребята отругать Головенкова, как сразу в нескольких местах затрещали выстрелы. Послышались отрывистые команды. Это были гитлеровцы. Они, как понял Правдин из обрывков их фраз, намеревались окружить место, где протрещала первая очередь. Немцы, наверное, приняли партизан за советских разведчиков, пробравшихся в их тыл, и теперь хотели отрезать им путь отхода.
— Слыхали? Извольте бриться теперь из-за этого пулемета! — зло говорил Маркин.
— Замолчите. Огнем не отвечать! Попытаемся переждать! — сказал Галушкин.
Партизаны прижались к земле, затаились. Лес густой, может, немцы пройдут мимо, не заметят их.
— Борис, давай я отойду в сторону и огнем отвлеку их на себя, вы под шум пройдете, — зашептал Маркин.
— Замолчи, вояка! В каждую драку первым лезешь! — грубо прервал его Щербаков, поднимаясь на колени. Затем обратился к Галушкину: —Лаврентьич, разреши и мне с ним?
— Андреев, Правдин и Головенков с Николаем поползут вперед, а мы втроем прикроем!