— Работайте ночью. Сейчас приведи священника к яме.
Оми глянул на Игураши, главного заместителя Ябу, который все еще смотрел в сторону мыса, его лицо вытянулось, синевато-багровый шрам на пустой глазнице мрачно темнел.
— Мы рады, что вы остались, Игураши-сан. Мой дом беден, но, может быть, мы сможем сделать его удобным для вас.
— Спасибо, — сказал старик, отворачиваясь от него, — но мой хозяин приказал вернуться сразу же в Эдо, поэтому я вернусь сразу. — Заметно было, что он озабочен. — Хотел бы я быть на галере.
— Да.
— Мне не нравится мысль о том, что Ябу-сама на ее борту только с двумя людьми. Мне это очень не нравится.
— Да.
Он показал на «Эразмус».
— Чертов корабль, вот что это! Правда, много сокровищ.
— Конечно. Разве господин Торанага не обрадуется подарку господина Ябу?
— Этот набитый деньгами грабитель провинций так переполнен собственной важностью, что он даже не заметит того серебра, которое отнял у нашего хозяина. Где твои мозги?
— Я думаю, что только беспокойство о возможной опасности для нашего господина вынудило вас сделать такое замечание.
— Ты прав, Оми-сан. Я не хотел обидеть. Ты был очень умен и помог нашему хозяину. Может быть, ты прав и в вопросе о Торанаге тоже, — сказал Игураши, а сам подумал: «Наслаждайся своим вновь обретенным богатством, бедный глупец. Я знаю своего хозяина лучше, чем ты, и твое увеличение владений совсем не принесет тебе добра. Твоя удача была платой за корабль, драгоценности и оружие. Но теперь они исчезли. И из-за тебя мой хозяин в опасности. Ты послал письмо и сказал: „Первым осмотри чужеземцев“, соблазнив его. Мы должны были уехать вчера. Да, тогда мой хозяин был бы в безопасности сейчас, с деньгами и оружием. Ты предатель? Ты действуешь для себя, или своего глупого отца, или для врагов? Для Торанаги, может быть? Это неважно. Ты можешь верить мне, Оми, ты молодой дурак, ты и твоя ветвь клана Касиги недолго продержитесь на этой земле. Я должен был сказать тебе это прямо в лицо, но тогда я должен был бы убить тебя и лишиться доверия моего господина. Он сам должен сказать, когда это сделать, а не я».
— Спасибо за ваше гостеприимство, Оми-сан, — сказал он. — Я загляну вас повидать, но сейчас у меня свои дела.
— Вы не могли бы оказать мне услугу? Пожалуйста, передайте привет моему отцу. Я был бы очень благодарен.
— Я буду счастлив сделать это. Он прекрасный человек. И я не поздравил еще вас с увеличением ваших владений.
— Вы слишком добры.
— Еще раз благодарю вас, Оми-сан. — Он поднял руку в дружеском приветствии, подозвал своих людей и повел группу всадников на выезд из деревни.
Оми подошел к погребу. Священник был уже там. Оми мог видеть, что тот был в гневе, и надеялся, что он сделает что-нибудь открыто, публично, так, чтобы он мог избить его.
— Священник, скажи чужеземцам, чтобы они вышли из ямы. Скажи им, что господин Ябу разрешил им опять жить среди людей. — Оми говорил намеренно простым языком. — Но малейшее нарушение правил — и двое из них будут снова отправлены в яму. Они должны хорошо вести себя и выполнять все приказы. Ясно?
— Да.
Оми заставил священника повторить ему все, как делал и раньше. Когда он удостоверился, что священник все делает правильно, он приказал ему говорить с моряками.
Люди выходили один за другим. Все были испуганы. Некоторые помогали друг другу. Один был в плохом состоянии и стонал, когда кто-нибудь касался его руки.
— Их должно быть девять.
— Один мертв. Его тело лежит там внизу, в яме, — сказал священник.
Оми минуту размышлял.
— Мура, сожги труп и держи золу вместе с прахом другого чужеземца. Размести их в том же доме, что и прежде. Дай им много овощей и рыбы. И ячневый суп, и фрукты. Вымойте их. Они воняют. Священник, скажи им, что, если они будут себя хорошо вести и слушаться, их будут продолжать кормить.
Оми следил и внимательно слушал. Он видел, что все они реагируют с благодарностью, и с презрением подумал: «Какие глупцы! Я освободил их только на два дня, потом верну их в скудные условия, и тогда они будут есть дерьмо, действительно будут есть дерьмо».
— Мура, научи их правильно кланяться, а потом убери отсюда.
Потом он повернулся к священнику:
— Ну?
— Теперь я уйду. Поеду домой, уеду из Анджиро.
— Лучше уезжай и не возвращайся никогда, и ты, и другие, такие, как ты. Может быть, в следующий раз, когда один из вас придет в мои владения, некоторые из моих крестьян или вассалов-христиан будут считаться изменниками, — сказал он, используя скрытую угрозу и классический прием, который самураи, настроенные против христианства, применяли для контроля за неограниченным распространением чуждых догм в своих владениях, поскольку в отличие от иноземных священников их японские новообращенные не были ничем защищены.
— Христиане — хорошие японцы. Всегда. Хорошие вассалы. Никаких плохих мыслей.
— Я рад слышать это. Не забудьте, мои владения протянулись на двадцать ри во всех направлениях. Вы поняли?
— Я понимаю.
Он проследил, как священник с усилием поклонился — даже чужеземные священники должны иметь хорошие манеры — и ушел.
— Оми-сан, — обратился к нему один из самураев. Он был молод и очень красив.
— Да?
— Пожалуйста, извините меня, я знаю, что вы не забыли, но Масиджиро-сан все еще в яме.
Оми подошел к крышке люка и посмотрел вниз на самурая. Мужчина там сразу встал на колени, уважительно кланяясь.
Два прошедших дня состарили его. Оми взвесил его прошлую службу и будущую судьбу. После этого он взял с пояса молодого самурая кинжал и бросил его в яму.
У подножия лестницы Масиджиро с недоверием смотрел на нож. Слезы потекли по его щекам.
— Я не заслужил такой чести, Оми-сан, — сказал он жалко.
— Да.
— Благодарю вас.
Молодой самурай рядом с Оми сказал:
— Пожалуйста, можно попросить, чтобы вы разрешили ему совершить сеппуку здесь, на берегу?
— Он провинился. Он останется в яме. Прикажите крестьянам засыпать ее. Уничтожьте все следы. Чужеземцы осквернили ее.
* * *Кику засмеялась и покачала головой.
— Нет, Оми-сан, извините, пожалуйста, но не надо мне больше саке, а то волосы растреплются, я упаду, и где мы тогда будем?
— Мы упадем вместе, будем любить друг друга, — с удовольствием сказал Оми, его голова кружилась от выпитого вина.
— Но я бы стала храпеть, а вы не сможете любить храпящую, противную пьяную девушку. Поэтому извините. Ой, нет, Оми-сама, хозяин нового огромного владения, вы заслуживаете большего, чем это! — Она налила еще одну порцию теплого вина не более наперстка в изящную фарфоровую чашку и протянула ее обеими руками: указательный и большой пальцы левой руки аккуратно держали чашку, указательный палец правой руки касался донышка. — Вот, потому что вы великолепны!
Он принял чашку и выпил, наслаждаясь ее теплотой и вкусом выдержанного вина.
— Я так рад, что смог убедить вас остаться еще на день, вы так красивы, Кику-сан.
— Вы тоже красивы и нравитесь мне. — Ее глаза мерцали в свете свечи, помещенной в бумажный фонарь среди цветов, свисающих с кедровой балки. Это была лучшая из комнат в чайном домике у площади. Она наклонилась, чтобы помочь ему взять еще риса из простой деревянной мисочки, стоящей перед ним на низком столике, покрытом черным лаком, но он покачал головой.
— Нет, нет, спасибо.
— Такому сильному человеку, как вы, нужно больше есть.
— Я сыт, правда.
Он не предлагал ей ничего, потому что она едва притронулась к салату — тонко нарезанному огурцу и изящно нашинкованной редиске, маринованной в уксусе, — это все, что она съела за ужином. Были еще ломтики сырой рыбы на шариках, рис, суп, салат и немного свежих овощей, приготовленных с пикантным соусом из сои и имбиря.
Она мягко хлопнула в ладоши, седзи тут же раздвинула ее личная служанка.
— Да, госпожа?
— Сьюзен, убери все это и принеси еще саке и новый чайник зеленого чая. И фрукты. Саке должен быть теплее, чем в прошлый раз. Торопись, бездельница! — Она постаралась, чтобы это звучало строго.
Сьюзен было четырнадцать лет: это была милая, старающаяся угодить девушка, ученица-куртизанка. Уже два года Кику отвечала за ее подготовку.
Кику с трудом отвела глаза от чистого белого риса, который она так любила, и подавила свой голод.
«Ты ела до прихода сюда и поешь позже, напомнила она себе. — Да, но даже тогда было слишком мало».
— Госпожа должна иметь умеренный аппетит, очень умеренный аппетит, — говорила обычно ее учительница. — Гости едят и пьют — чем больше, тем лучше. Госпожа так не делает и, конечно, никогда не делает этого с гостями. Как госпожа может говорить или развлекать гостей, играть на сямисене или танцевать, если у нее набит рот? Ты поешь позднее, будь терпелива. Сконцентрируйся на своем госте.
Следя за Сьюзен, критически оценивая ее искусство, она рассказывала Оми истории, которые заставили его смеяться и забыть про все на свете. Юная девушка стала на колени сбоку Оми, расставила маленькие мисочки и палочки для еды на лаковом подносе в том порядке, как ее учили. Потом она взяла пустую бутылку из-под саке, попробовала налить, чтобы убедиться, что она пустая, — считалось дурным тоном встряхивать бутылку — потом встала с подносом, бесшумно подошла к двери из седзи, стала на колени, поставила поднос, открыла седзи, встала, прошла через дверь, опять стала на колени, подняла поднос и перенесла через порог, так же бесшумно положила его и совсем закрыла за собой дверь.
— Мне, правда, скоро придется искать другую служанку, — сказала Кику, не очень расстроившись. «Этот цвет ей идет, — подумала она. — Надо послать в Эдо еще за шелком. Что за стыд думать, что это дорого! Неважно, при тех деньгах, которые заплатят Дзеко-сан за прошлую ночь и за сегодняшнюю, моей доли будет более чем достаточно, чтобы купить маленькой Сьюзен двадцать кимоно. Она такой приятный ребенок и действительно очень грациозная».
— Она создает столько шума на всю комнату — извини.
— Я не заметил ее, только тебя, — сказал Оми, допивая вино. Кику обмахивалась своим веером, улыбка осветила ее лицо.
— Вы делаете мне приятно, Оми-сан. И позволяете чувствовать себя любимой.
Сьюзен быстро принесла саке. И зеленый чай. Ее хозяйка налила Оми вина и передала ему. Девушка беззвучно наполнила чашки. Она не пролила ни капли и подумала, что звук, который издает жидкость, льющаяся в чашку, напоминает тихий звонок, после чего вздохнула задумчиво, но с огромным облегчением, опустилась на пятки и стала ждать.
Кику рассказала занимательную историю, которую она слышала от одной из подруг в Мисима, и Оми рассмеялся. Рассказывая, она взяла один из маленьких апельсинов и с помощью своих длинных ногтей раскрыла его, как цветок-дольки апельсина напоминали лепестки.
— Вам нравится апельсин, Оми-сан?
Первым порывом Оми было сказать: «Я не могу разрушить такую красоту». «Но это было бы неуместно, — подумал он, пораженный ее артистизмом. — Как мне похвалить ее и ее безымянного учителя? Как могу я вернуть счастье, которое она дала мне, позволив следить, как ее пальцы создавали нечто столь прекрасное, сколь и эфемерное?»
Он подержал цветок в руках, потом быстро отделил четыре дольки и съел их с наслаждением. Остался новый цветок. Он удалил еще четыре дольки, получилась третья цветочная композиция. Тогда он взял одну дольку и отодвинул вторую, так что оставшиеся три превратились в еще один цветок.
После этого он взял две дольки и заменил оставшиеся в сердцевине апельсина, в центре со своей стороны, словно полумесяц в солнце.
Одну он очень медленно съел. Затем он положил еще одну дольку на ладонь и предложил ей.
— Это должна съесть ты, потому что это предпоследняя. Это мой подарок тебе.
Сьюзен дышала с трудом. Для кого же была последняя?
Кику взяла дольку и съела. Это было самое вкусное из того, что она когда-либо пробовала.
— Это последняя, — сказал Оми, с серьезным видом кладя ее на ладонь правой руки, — это мой подарок богам, кто бы они и где бы они ни были. Я никогда не съем этой дольки, — разве что из твоих рук.
— Это слишком, Оми-сама, — сказала Кику. — Я освобождаю вас от вашего обета! Это было сказано под влиянием ками, который живет во всех бутылках с саке.
— Я отказываюсь освободиться от обета.
Они были очень счастливы вместе.
— Сьюзен, — сказала она, — теперь оставь нас. И пожалуйста, пожалуйста, дитя, сделай это грациозно.
— Да, госпожа. — Молодая девушка вошла в соседнюю комнату и проверила, чтобы футоны были удобны, любовные инструменты и бусы для удовольствий были под рукой и цветы в полном порядке. Незаметная складка на и без того уже гладком одеяле была разглажена. После этого, удовлетворенная, Сьюзен села, вздохнула с облегчением, обмахнула жар с лица своим сиреневым веером и, довольная, стала ждать.
В соседней комнате, которая была самой приятной из всех комнат чайного домика, потому что только она одна имела собственный выход в сад, Кику взяла сямисен с длинной ручкой. Это был трехструнный, похожий на гитару инструмент, и первая парящая нота заполнила комнату. Потом она начала петь. Сначала мягко, потом возбуждающе, снова мягко, потом более громко и, сладко вздыхая, она пела о взаимной и неразделенной любви, о счастье и печали.
* * *— Госпожа? — Шепот не разбудил бы самого чутко спавшего, но Сьюзен знала, что ее хозяйка предпочитает не спать после Облаков и Дождя, как бы они ни были сильны. Она предпочитает отдыхать в спокойной полудреме.
— Да, Сью-чан? — спокойно прошептала Кику, используя «чан», как говорят с любимым ребенком.
— Вернулась жена Оми-сана. Ее паланкин только что пронесли по дорожке к его дому.
Кику взглянула на Оми. Его шея удобно покоилась на обитой войлоком деревянной подушке, руки переплетены. Его тело было сильным и чистым, кожа твердой и золотистой, местами блестящей. Она нежно приласкала его, достаточно, чтобы он почувствовал это сквозь сон, но недостаточно, чтобы разбудить его. Потом она выскользнула из-под стеганого одеяла, собирая свои раскиданные вокруг кимоно.
Кику потребовалось немного времени, чтобы обновить макияж, пока Сьюзен причесывала и укладывала ей волосы в стиле Шимода. После этого хозяйка и служанка бесшумно прошли по коридору, вышли на веранду и через сад на площадь. Лодки, как светлячки, курсировали от корабля чужеземцев к пристани, где еще оставалось семь пушек. Все еще была глубокая ночь, до рассвета было далеко.
Две женщины проскользнули вдоль узкой аллеи между скоплением домов и начали подниматься по тропинке.
Покрытые пятнами пота и усталые носильщики стояли вокруг паланкина на вершине холма у дома Оми. Кику не постучала в садовую дверь. В доме горели свечи и слуги бегали туда и сюда. Она сделала знак Сьюзен, и та сразу же подошла к веранде около передней двери и постучала. Через мгновение дверь открылась.
Кровать матери Оми еще не была разобрана. Она сидела, неподвижно прямая, около маленького алькова. Окно было открыто в сад. Мидори, жена Оми, сидела напротив нее.
Кику стала на колени. Неужели всего лишь вчера она была здесь, напуганная Ночью Стонов? Она поклонилась сначала матери Оми, потом его жене, чувствуя напряжение между этими двумя женщинами, и спросила себя, почему неизбежно такое недоброжелательство между свекровью и невесткой. Разве невестка в свое время не станет свекровью? Почему она потом всегда обращается со своей невесткой так зло и делает ее жизнь несчастной и почему эта девочка потом делает то же самое?
— Я сожалею, что беспокою вас, госпожа-сан.
— Милости просим. Кику-сан, — ответила старуха. — Ничего не случилось, я надеюсь?
— О нет, я просто не знала, хотите вы или нет, чтобы я разбудила вашего сына, — сказала она, уже зная ответ. — Я думала, лучше спросить вас, как вы, Мидори-сан, — она повернулась, улыбнулась и слегка поклонилась Мидори, которая ей очень нравилась, — как вы добрались?
Старуха сказала:
— Вы очень добры. Кику-сан, и очень предусмотрительны. Нет, оставьте его в покое.
— Очень хорошо. Пожалуйста, извините меня за то, что я так надоедаю вам, но я подумала, что лучше всего спросить. Мидори-сан, я надеюсь, ваше путешествие было не очень тяжелым?
— Прошу прощения, но это было ужасно, — сказала Мидори. — Я рада, что вернулась, я не люблю уезжать. С моим мужем все в порядке?
— Да, все хорошо. Он много смеялся в этот вечер и казался счастливым. Он ел и пил умеренно и крепко спит.
— Госпожа-сан начала рассказывать мне об ужасных вещах, которые произошли, пока меня не было…
— Тебе не следовало уезжать. Ты была нужна здесь, — прервала ее старуха с ядом в голосе. — Или, может быть, нет. Может быть, тебе постоянно следует отсутствовать. Может быть, ты привела к нам плохого ками в дом вместе со своим постельным бельем.
— Я никогда не делала этого, госпожа-сан, — сказала Мидори терпеливо. — Пожалуйста, поверьте мне, что я скорее бы покончила с собой, чем бросила мельчайшее пятно на ваше доброе имя. Пожалуйста, простите мне мое отсутствие и мои ошибки. Простите меня.
— С того времени, как сюда пришел этот чертов корабль, у нас одни неприятности. Это все злой ками. Очень плохой. А где ты была, когда ты так нужна здесь? Сплетничала в Мисима, объедалась и пила саке.
— Умер мой отец, госпожа-сан. За день до моего приезда.
— Ну, у тебя даже не хватило вежливости или предчувствия, чтобы быть у смертного одра твоего собственного отца. Чем скорее ты навсегда уедешь из нашего дома, тем лучше для всех нас. Я хочу чаю. У нас здесь гостья, а ты даже не вспомнила о своем воспитании, не предложила ей освежиться!