Оно почти уже проснулось, но его спугнул тычок автоматным стволом. Оно было еще очень слабым…
Ивану стало страшно. Предыдущие приступы ещё можно было объяснить боевым или сексуальным безумием, порождённым избытком адреналина, родителями «не от мира сего», наградившими соответствующей наследственностью, глюками от нервного перенапряжения… да мало ли ещё что может придумать человек, желая подогнать сверхъестественное под привычные мерки. Но сегодняшнее Ивана просто напугало. Он видел, как бледный садист-сержант, пошатываясь, покидает помещение, как в растерянности переглядываются милиционеры и хлопает рыбьими глазами толстый капитан, так и не понявший, почему сотрудники прекратили допрос и без команды распихали задержанных по камерам. Он чувствовал как тихонько шевелится в нём что-то страшное и чужое, готовое в любую секунду вырваться наружу.
Иван лежал на жестком деревянном лежаке в камере, и ему было страшно.
* * *– Да нет, вроде с виду нормальный пацан. Чего это вчера ребятам померещилось? Слышь, парень, подымайся. На выход.
Новый милиционер, другое лицо.
«Смена пришла», – понял Иван.
Через плексигласовое окно, забранное решеткой, пробивался слабый солнечный свет. Начинался новый день. Иван встал, хрустнул плечевыми суставами, разминая одеревеневшее за ночь от холода тело, и вышел из камеры. Снова клацнули наручники. Снова хлопнула дверь «воронка». Снова взвыл мотор.
– Куда теперь-то, начальник? – спросил Иван.
– В изолятор временного содержания, куда ж еще.
Этот милиционер был добродушным и ленивым, как отяжелевший от сытой жизни персидский кот.
– ИВС – это вроде тюрьмы, – объяснил он, – но ещё не тюрьма. Может, повезет, так дня через три выпустят…
…За спиной захлопнулась тяжелая дверь. Иван огляделся.
Н-да. Архитекторы и дизайнеры не особо напрягались, создавая планировку и интерьер камеры. Бетонный квадрат три на три. Два металлических лежака с железными полосами вместо пружин вдоль влажных стен, на которые по всей поверхности был неровно налеплен цемент так, что стены стали шершавыми и острыми, как наждак под микроскопом. В окно помимо решётки вделан кусок плексигласа, в который через дырочку размером с пятикопеечную монету продели узкую трубу, одним концом выходящую на волю.
«Ага, это здесь вместо вентиляции».
В углу камеры в пол была вделана параша, какие бывают в привокзальных туалетах. Над ней – две трубы.
Открылась «кормушка» в двери – маленькое оконце для подачи пищи.
– Слышь, арестант, – раздалось из «кормушки». – Слушай инструкцию по пользованию парашей. Верхняя вода – чтоб пить, нижняя – дерьмо смывать. Надо будет включить какую – зови, включим…
«Кормушка» с ружейным лязгом захлопнулась. Иван брезгливо скинул тяжелый от сырости, насквозь гнилой матрац с лежака, сел на голое железо, скрестил ноги, закрыл глаза и попытался отключиться.
Время остановилось. Он не знал, прошел час или три, – «кормушка» открылась снова.
– Эй, йога, тебе дачка. Красивая девчонка принесла. Сказала, чтоб за кошака не думал. Она его к себе взяла.
«Маша… Лютого приютила…»
Через «кормушку» просунулся один пакет, за ним – второй, поменьше.
– Бери быстрей.
Иван медленно встал с лежака. В одном пакете оказались полотенца, зубная щетка, паста, бритва, смена белья – словом, всё, что необходимо человеку для жизни. В другом… в другом пакете лежала надкушенная куриная ножка, два мятых помидора и еще какие-то объедки.
Иван горько усмехнулся. «Спасибо тебе, Маша, век не забуду… А стража – она во все времена стража. Живет за решеткой, кормится за счет арестантов, что с нее взять?»
…Прошло несколько дней. Пришел следователь – молодой, кругленький, очкастенький… Задал несколько вопросов, несмотря на Иваново молчание, что-то записал и снова укатился куда-то.
И опять дни, часы, минуты, которые словно крупинки в невидимых песочных часах меряют время, начисто вычеркнутое из и без того короткой жизни. Постепенно время пребывания за решеткой смазывается в калейдоскоп отрывочных воспоминаний, и человеку становится все равно когда он заснул, когда проснулся и сколько раз его вызывали на очередной допрос… Однажды, когда дежурный оставил «кормушку» открытой, чтобы немного проветрить камеру, Иван услышал в коридоре полушёпот-полукрик:
– Иван… Слышишь меня?..
– Чего?
Иван подошел к «кормушке».
– Вань, это я, Сашка, – неслось из соседней камеры. – Макс всех заложил, я в несознанке. Ты тоже молчи – много скажешь – много дадут, ничего не скажешь – ничего не дадут…
– Я молчу…
– Прекратить! – Металлическая заслонка захлопнулась перед носом Ивана, и дежурный побежал дальше по коридору, хлопая дверцами «кормушек» и кляня себя за излишнее человеколюбие.
* * *Дежурный отпер тяжелую железную дверь и скучным голосом возвестил очередной поворот судьбы:
– С вещами на выход…
Сколько раз в жизни говорит он эту короткую фразу не задумываясь, что чувствует человек в эти секунды… «На выход» – и ты шагаешь в неизвестность по узкому коридору, а десятки ушей из соседних камер прижимаются к «кормушкам» и слушают, слушают… Кто-то на волю, кто-то – в автозак и в тюрьму… Третьего в ИВС не дано, и каждый гадает, что выкинет для него судьба – орла или решку? И слишком часто выпадает «решка», что на языке арестантов уже не одну сотню лет означает «решётка».
…Автозак петлял по переулкам и тесным улочкам Москвы, специально не выезжая на широкие проспекты, дабы не травмировать добропорядочных граждан видом передвижной тюремной камеры. Внутри тёмного брюха машины на узких лавочках сидели десятка полтора арестантов. За металлической сеткой у выхода развалился на сиденье ленивый и скучный представитель власти, безразлично наблюдавший за подопечными.
Иван ехал в неизвестность. В неизвестность ехали пятнадцать его спутников, грея спинами холодные металлические стены машины.
– Эх, бля, – хлопнул себя по колену парень в черной кожанке, который до того тупо сверлил взглядом носок собственного ботинка. – Это ж надо так влететь, а! А сейчас какой-нибудь козёл мою Вальку на воле трахает…
– Моя вроде ждать обещала. Только вот дождется или нет – хрен знает, – вздохнул сосед.
– А вот мою никто не трахает, – раздался самоуверенный голос какого-то арестанта из темного угла автозака.
– Откуда знаешь? – Пятнадцать пар глаз уставились на парня, и даже безразличный ко всему Иван навострил уши.
– А она у меня горбатая…
Обитые железом стены автозака содрогнулись от взрыва хохота. Конвойный, дремавший за дверью, подпрыгнул на своей лавочке и застучал в сетку:
– Эй, мафия, хорош ржать! Разошлись, будто не в тюрьму едут…
Автозак, поскрипывая и покачиваясь, потихоньку въезжал в ворота «Матросской тишины».
* * *– На выход…
Иван выпрыгнул из автозака. Автоматный ствол упёрся в спину.
– Вперёд, не оглядываться…
Арестантов загнали в тесную, темную комнатушку. Прошло десять минут…
– Твою мать, долго ещё?! – не выдержал парень в кожанке.
– Долго не долго – теперь тебе, милок, торопиться некуда, – подал голос грязненький дедок с рюкзаком.
– Спасибо, дед, успокоил, – парень нервно сжимал и разжимал кулаки.
– Я, милок, уж четвертую ходку тяну, поживешь с моё – тоже особо гоношиться не будешь. У хозяина свой порядок, супротив него не попрешь. Так что сиди, кури и думай, как отсель пошустрее слинять.
Парень в кожанке медленно и нервно опустился на длинную деревянную скамью, испещренную и свежими, и старыми полустертыми надписями, выцарапанными чем-то острым.
– А чего сейчас-то будет, дед?
– Сейчас? Сейчас к дохтуру, опосля – шмон, потом на сборку ночевать. А с утречка – по хатам…
– На выход…
Как оно уже осточертело, это «на выход»!..
…Очередь «к дохтуру». Здоровый мужик в относительно белом халате, наброшенном на камуфляж, уставился на Ивана.
– Раздевайся… СПИД? Сифилис? Вши? Нет? Так, повернись… Так… Всё, одевайся – и к медсестре…
Мужик в халате ткнул пальцем в полную медсестру с одутловатым, равнодушным лицом.
– Закатывай рукав, кровь брать будем, – сказала та.
Иван завернул рукав, и тупая игла вонзилась в кожу. Поковырявшись железом в живом мясе с полминуты, медсестра выдернула иглу.
– Не могу вену найти, давай другую руку…
В другой руке вена нашлась, и чёрная кровь закапала в пробирку. Но цвет крови нимало не смутил привычную ко всему медсестру. Похоже, здесь никого не смутил бы и сам Господь Бог, явись он сейчас пред светлы очи служителей закона. Так же взяли бы кровь, откатали пальчики, проштамповали дело и повели бы сердешного под белы рученьки в казематы.
– Следующий…
Потом в который раз снимали отпечатки пальцев, фотографировали и обыскивали. Рыжий шмонщик заставил раздеться и сложить на стол одежду и нехитрые пожитки.
В другой руке вена нашлась, и чёрная кровь закапала в пробирку. Но цвет крови нимало не смутил привычную ко всему медсестру. Похоже, здесь никого не смутил бы и сам Господь Бог, явись он сейчас пред светлы очи служителей закона. Так же взяли бы кровь, откатали пальчики, проштамповали дело и повели бы сердешного под белы рученьки в казематы.
– Следующий…
Потом в который раз снимали отпечатки пальцев, фотографировали и обыскивали. Рыжий шмонщик заставил раздеться и сложить на стол одежду и нехитрые пожитки.
– Раздвинь ноги, наклонись, подними яйца…
– Не понял…
– Яйца, сказал, подыми! Так, в другую комнату, к окошку…
Оставив вещи, Иван прошел в соседнее помещение. Через дырку в стене полетели его штаны, рубашка, полотенце, протертые сквозь влажные ладони рыжего в поисках незнамо чего…
– А сигареты, падла, половину себе забрал, – проворчал рядом стоящий парень в кожанке, складывая в пакет свои вещи.
– Ментам тоже жить надо, – грязненький дедок уже оделся и закинул на плечо несколько похудевший после шмона рюкзачок. – Ну, теперь на сборку, благословясь…
…Их вели многочисленными коридорами. Побитая миллионами ног плитка на полу, мрачные стены, высокие потолки и двери, чёрные металлические двери, от которых отлетало гулкое эхо шагов, – все это медленно, словно в дурном сне, проплывало мимо. Свет тусклых лампочек падал на каменные лица конвоя, тени играли на них, и казалось, будто не люди это вовсе, а машины из какого-то фантастического фарса, нереальные, принадлежащие только этому миру теней, которые невозможно представить где-то за пределами тюремных коридоров. Они, как эти стены в потеках, как решётки и чёрные двери, пропитаны страданием и болью тысяч и тысяч мятежных душ, гниющих в аду, который создали на земле сами люди…
Заворочался ключ в замке, и Иван перешагнул порог огромной камеры. Непередаваемый тюремный букет запахов, состоящий из человеческих испарений и дыма дешёвых сигарет, шибанул в ноздри. На узких деревянных скамейках расположилось человек двадцать. Ещё один неимоверно грязный и оборванный человек сидел у параши и сосредоточенно выковыривал из тарелки комочки засохшей, заплесневелой каши.
Каждый был занят своим делом и не обращал внимания на соседей. В дальнем углу на факелах из свернутых газет варили чифирь, кто-то умудрился заснуть, примостившись на узкой скамейке, коренастый мужичок что-то увлеченно рассказывал небольшой группе арестантов. Иван присел на свободное место и прислушался.
– …И тогда повелела Екатерина бывшим матросам построить неприступную тюрьму, – задушевно рассказывал мужик. – Но знали матросы, что строят они это для своих же детей, внуков и правнуков. И проложили они из многих камер секретные подземные ходы на волю, да такие, что непосвященному вовек не найти. Однако узнала о том императрица, но и под пытками не выдали матросы расположения тоннелей.
Тогда Екатерина приказала навечно замуровать живьем мятежных матросов в одной из камер. Так тюрьма получила свое название, а из каких камер есть выходы на волю, до сих пор никто не знает…
«Красивая легенда», – подумал Иван. Где-то он слышал, что раньше «Матросская тишина» была не тюрьмой, а приютом, вроде дома престарелых для моряков на пенсии, откуда и пошло название. Но в легенду верилось больше, ибо, как же надо было ненавидеть героических пенсионеров, чтобы обречь их до самой смерти жить в этих стенах, от одного вида которых бросает в дрожь…
– А в Бутырке, говорят, тоже секрет есть, – продолжал мужик. – Когда ту тюрьму строили, императрица повелела в одной из камер замуровать наглухо ближайших соратников Пугачева. И половину золотого запаса империи в ту камеру сложили. Чисто на черный день. Люди выдышали весь воздух и погибли в герметичном помещении. Говорят, нетленные мертвецы до сих пор сторожат золото императрицы, потому его до сих пор и не нашли…
– Силен ты сказки травить, – покачал головой один из слушателей. – Лучше б рассказал, за что тебя такого разговорчивого закрыли.
– Да понимаешь, – пожал плечами рассказчик, – как это всегда бывает – работаешь, работаешь, света белого не видишь, а она, сука – жена то есть, – то ей не так, это не эдак… Ну я возьми по пьяни да с устатку да дай ей в башню. А она возьми да ластами хлопни… А потом всё. «Маньяк, убийца, ненормальный…» Вот теперь сижу здесь… Без ансамбля…
– Правильно, какой же ты маньяк, – согласился собеседник с синей наколкой на запястье: «Пусть всегда будет Солнцево». – Просто устал человек немножко, не сдержался и… по-своему оттянулся. Надо ж понимать.
Понурые, мрачные, все в своих мыслях люди начали поднимать головы, прислушиваясь к разговору, и потихоньку улыбаться.
– И ведь что самое интересное, – уже серьезно продолжал парень с наколкой. – Почти все тёлки мечтают выйти замуж. И почти все замужние сучки мечтают, чтобы этот паразит провалился сквозь землю вместе со своими вонючими носками… На хера ж тогда замуж-то выходили? Вот моя, например…
Разговор на старую как мир тему вместе с сигаретным дымом лениво плавал в спертом воздухе, помогая коротать невеселое время.
Снова открылась дверь, и знакомый дедок вошел в камеру. Улыбаясь Ивану, как старому знакомому, он подошел и втиснул рядышком худое тело, чудесным образом поместившись на и без того переполненной скамейке.
– Вот, сынок, вроде как опять свиделись, – прошамкал он, развязывая свой рюкзачок, – сейчас перекусим – и на боковую…
– То есть как на боковую? Прямо здесь?
– Привыкай, сынок, – бойкий дедок раскладывал на газете хлеб и дешёвую колбасу. – Это сборка, здесь тебе пока ни шконки, ни машки не положено. Это, считай, чистилище. Ты уже вроде как помер, а вот, куда тебя определить, про то архангелы еще только думают.
– И куда ж они могут определить? – спросил Иван.
– Могут на «общак». Меня, например, точно туда кинут, – обстоятельно начал дед. – В хате обычно человек сто, а вот шконок штук тридцать, так что спать по очереди придется. На дальняк тоже по очереди. Всех мастей люди, почитай, вся страна на «общаке» сидит, – дед протянул Ивану нехитрый бутерброд и сам задвигал беззубыми челюстями.
– Лучше, конечно, на «спец». Но там обычно сильно крутой народ сидит. Воздуху поболее, народу поменее, да и на шконаре, глядишь, в одну харю спать будешь. Да, был я помоложе, и на «спецу» побывать доводилось… Правда, говорят, ещё «четверка» здесь есть. Четвертый изолятор. Но про то, как там и что за люди, – врать не буду, не знаю…
Дед стряхнул с коленей крошки и, подтянув ноги, исхитрился из сидячего положения плавно перетечь в горизонтальное, что в такой тесноте явно противоречило всем существующим физическим законам.
– Покемарю я, однако… Ежели чего – толкни…
Иван кивнул.
Старый уркаган прикрыл глаза и тут же беззаботно захрапел.
Вдруг дикий крик разорвал тишину. Дед чуть не свалился со скамейки. Орал тот самый оборванец, что ковырялся у параши. Орал просто так, то ли от полноты чувств, то ли от окончательно поехавшей крыши.
– Твою мать, ко́сарь проклятый, в кои-то веки покемарить не дадут… – заворчал дед.
Визгливый, непрерывающийся крик давил на уши, бередил и без того натянутые нервы.
– Во верещит, сука. Ему бы в оперу… Слышь, батя, а почему косарь? Может, у него в натуре шляпа дымит? – спросил деда сосед слева.
– Да потому, что натуральных психов сразу на Серпы или, на крайняк, на больничку везут. А этот, падла, или в хате накосорезил и ломанулся, или на дурку собирается и перед ментами понты колотит, на наших нервах играет… Там-то они аминазина с галоперидолом да трендюлей санитарских попробуют и быстро тихими становятся, а тут…
Надзиратель открыл «кормушку», заглянул, плюнул и снова закрыл.
– Во-во, и вертухаю все по херу, – ворчал дед.
Ивану надоело слушать этот безумный вой. Он встал и направился к психу.
– Не трогай его, парень, в падлу это… – посоветовал кто-то.
Обнаглевший от безнаказанности псих упоенно орал, но вдруг осекся, остановив безумные глаза на лице Ивана.
Иван просто молча стоял и смотрел на оборванца. Тот заткнулся, прикрыв рот грязной ладонью, недоуменно похлопал пару секунд бесцветными ресницами и вдруг как-то сжался, засунул в слюнявый рот измазанные кашей пальцы и тихо-тихо заскулил, суча ногами и стараясь отползти подальше. А потом и вовсе затих, прижавшись спиной к шершавой «шубе» и не сводя с парня круглых испуганных глаз.
На «сборке» стало тихо.
– Ты чё, гипнотизер? – спросил коренастый мужик – специалист по истории «Матросской тишины».
Иван пожал плечами и вернулся на свое место. Он просто решил испробовать свои предполагаемые способности, в которые до поры до времени сам не верил ни капли. Ну просто отказывался разум признавать такое. И вот сейчас Иван решился на эксперимент.