Только сейчас я понимаю, как славно и спокойно жили мы до начала строительства Ковчега. Правильно говорят – не утратив, не оценишь по достоинству. Работать приходилось меньше, о женитьбе моей отец и мать заговаривали не столь часто, и сердце мое было свободно от стеснения. Мать укоряет меня, что я стал предаваться развлечениям больше прежнего и перестал ночевать дома. Где же я могу отдохнуть и почувствовать себя счастливым, как не в объятьях охочей до ласк красавицы и с чашей в руках? Жизнь дается человеку один раз, и с каждым днем срок ее становится все меньше. Неужели мы должны отказывать себе в удовольствиях? Вот сосед наш Ирад провел в трудах свою жизнь и встретил смерть свою за работой – что хорошего было в его жизни? Не жаль ему было умирать, не вкусив от жизни полной мерой? Что это была за жизнь, если он так уставал от трудов своих к концу дня, что на жену ему сил не хватало. Лучше бы занялся торговлей или пошел бы на службу к правителю, чем пахать землю. Только такие простаки, как мой отец и мои братья, считают труд землепашца почетным. Что там почетного – пот да слезы! Когда работаешь, потеешь, когда считаешь прибыль, впору плакать! Наша семья живет справно, но у нас четверо работников, а если считать отца и брата Сима по заслугам, то все шестеро, потому что они успевают вдвое против нас с Иафетом. А если уж сравнивать с другими людьми, так можно сказать, что работаем мы за десятерых, а не за шестерых. Потому-то и живем так. Если же выходить на поле одному, как выходил сосед наш Ирад, то многого не наработаешь. На пропитание и чтобы было чем наготу прикрыть хватит, а лишнего сада не купишь и нового дома не построишь. Тому, кто хочет быть богатым, надо или служить правителю, или заниматься торговлей, или давать деньги в рост, а лучше всего, совмещать эти три занятия, подобно тому, как делает это Элон. Все знают, что он торгует зерном и дает деньги нуждающимся в них, причем дает под большой процент и никогда не даст без залога. Но не все знают, что Элон – тайный соглядатай правителя, глаза и уши Явала. Правитель Я вал мудр, он не даст власть старосте, не поставив того, кто бы смотрел за ним. Я про тайные дела Элона узнал от его сыновей, когда они, напившись браги, стали похваляться тем, что отец их вхож к самому правителю и регулярно докладывает правителю о том, что происходит у нас. Наутро они хмурились и говорили, что спьяну напридумывали разной чепухи, но глаза у них при этом были испуганные. Все знают, как суров правитель наш к тем, кто выбалтывает его тайны. Болтунам отрезают языки, часто – вместе с головами, вот такое им наказание. Думаю, что не один Элон – соглядатай, такой хитроумный человек, как правитель Явал, должен понимать, что чем больше глаз и ушей, тем лучше. Если один попробует солгать, другие выведут его на чистую воду. Если бы в моих правилах было бы выбалтывать чужие тайны, я бы тоже подался бы в соглядатаи, ибо это занятие весьма приятно – ходи себе между людей, да все подмечай – и хорошо оплачивается. Но все знают, что Хам – как могила, что услышал он или увидел, то умрет вместе с ним.
Отец велел нам хранить тайну и отвечать всем, что мы строим Ковчег, и ничего больше не отвечать. Мы поклялись в том на хлебе, но я и без клятвы никому не сказал бы ни словом больше дозволенного. Тайна хороша только тогда, когда о ней не знает никто. Что мы строим? Ковчег? Зачем? Почему строим? Потому что нам так хочется. Мельник Ирад строит новую мельницу, а нам захотелось строить Ковчег. Есть правило, которое я соблюдаю всегда, – наши семейные дела никогда не должны выноситься на суд людской. И как велики ни были бы противоречия между нами, для всех окружающих мы – дружная семья. Незачем давать пищу для лишних сплетен и радовать завистников. Наши дела есть наши дела, и никому из чужих незачем знать о них.
Если бы я имел обыкновение трепать языком, то многим, очень многим пришлось бы несладко. Те, кто подобно мне, ведут ночную жизнь, подмечают многое из того, что не предназначено для посторонних глаз и слышат много из того, что не должен слышать никто. Ночь – время тайн, под ее покровом прячется многое из сокровенного, надо только держать глаза и уши открытыми. Но у меня такое свойство, что в любом состоянии я все вижу, все слышу и все подмечаю. От перебродившего сока мне на сердце ложится радость, страсть играет во мне с особой силой, но ни видения, ни беспамятство не посещают меня. Пусть походка моя бывает нетвердой, но голова всегда остается ясной. Я не медник Савтех, который после второй чаши начинает слышать голоса давно умерших, а после третьей впадает в буйное беспамятство и потому нигде не наливают ему более двух раз. А Шалаф, сын Атшара, будучи пьяным, начинает изображать различных животных – козла, вола, льва и прочих, но лучше всего ему удается обезьяна, поскольку сам он, длиннорукий, коротконогий и с грубым лицом, очень похож на эту тварь. И характер у него такой же проказливый, только обезьяна, не имея разума, делает то, что делает по природе своей, а Шалаф проказничает намеренно, с умыслом. Если вдруг окажется, что это Шалаф подшутил над отцом моим, то я вздую его так, что он больше никогда не подойдет к нашему дому ближе, чем на тридцать локтей. Я подозреваю Шалафа прежде других, потому что отец его, Атшар, торгует деревом и такая проделка могла не только развеселить его, но и принести пользу семье, потому что дерево для строительства мой отец покупает у Атшара. Говорят же: «Дождь нужен тому, кто уже засеял». Разве не сетовал сам Атшар не так давно, что скопился у него большой запас дерева гофер, плохо продающегося из-за дорогой цены своей? Сетовал, и многие то слышали. Но пусть не надеется Атшар, что подобное может сойти ему с рук, если он причастен. Я заставлю его выкупить ковчег за цену, равную стоимости материала, нашей работы и еще кое-какую прибыль добавлю, чтобы неповадно было никому впредь так шутить над нами.
Эх, если бы можно было поговорить с отцом так, как я разговариваю с друзьями моими – на равных, не как сын с отцом, а как человек с человеком! «Отец! – сказал бы я ему. – Я – твой сын, а ты – мой отец. У каждого из нас своя судьба и своя жизнь. То, что угодно тебе, не всегда угодно мне, и то, что угодно мне, не всегда угодно тебе. Так пусть каждый из нас живет так, как ему хочется, ведь у каждого из людей свой путь. Ты – Ной, сын Ламеха, и все знают, как тверд ты в упрямстве своем, но я – Хам, сын Ноя, твой сын, и твердость моя не меньше твоей. Так не лучше ли каждому из нас идти своим путем, не мешая другому?»
Но попробуй я сказать такое отцу. Услышу в ответ: «Ты молод, Хам, и многого не понимаешь». А я уже не так уж и молод, во всяком случае, я не безбородый юнец, и понимаю я все, что мне нужно понимать. Я способен обойтись без его советов и наставлений. Непрошеный совет что пыль – проку в нем никакого. Советовать тому, кто не просил совета, это все равно что сеять, не вспахав. Зерно разбросаешь, а восходов не дождешься. Ну почему мудрый Ной не понимает этого?!
Глава 7 Иафет
В утро, когда поглазеть на строительство ковчега собралось особенно много людей, Ной решил обратиться к ним с речами, пусть даже то было и в ущерб работе. Можно после приналечь, чтобы сделать столько, сколько собирался, но нельзя упускать такого случая.
Когда-то Ной имел обыкновение говорить то, что хотелось сказать, на рыночной площади, где в слушателях никогда не было недостатка. Но потом по приказу старосты, а то и самого правителя, стражники начинали теснить Ноя, стоило ему остановиться и призвать своим обычным призывом: «Слушайте, добрые люди». Иногда они теснили не очень рьяно и довольствовались тем, что Ной умолкал, но бывало и так, что награждаемый тычками и тумаками, Ной был вынужден отходить на сотню локтей от площади. В такие моменты он молил Бога только об одном – чтобы не оказалось поблизости никого из сыновей. Увидев, как грубо стражники обращаются с их отцом, сыновья бы неминуемо бросились бы на защиту, то есть затеяли бы драку, исход которой был предрешен заранее. В лучшем случае дело закончилось бы свирепым избиением, о худшем же исходе не хотелось и думать. Правитель свиреп, и слуги его не отличаются добросердечием, тем более что по установленным законам со стражников не взыскивают за смерть преступников и всех тех, кого можно назвать смутьянами. Стать смутьяном просто, очень просто, достаточно одного косого взгляда или неосторожно оброненного слова. Или лицо чье-то может не понравиться стражнику, и он с криком «Да живет наш правитель Явал вечно!» направит свое копье против совершенно невинного человека. Известно же – каков хозяин, таковы и собаки, сторожащие его имущество. От смоковницы не родятся финики, а от финиковой пальмы – смоквы. Сам Ной никогда не противился стражникам и прочим воинам правителя и даже с увещеванием к ним не обращался. Что толку увещевать свирепого зверя? Только лишний раз укусит он в ответ на увещевание.
Время шло, стражники становились все грубее и грубее. Ной понимал, что стражники, как и их хозяева, ждут от него только повода для расправы, и старался ничем их не задевать. Но в месте строительства Ковчега стражников не было, и никто не мог помешать Ною сказать то, что скопилось у него на душе. Опять же, рядом был Ковчег, чье величие уже можно было оценить по длине и ширине. Высота Ковчега пока еще была невелика, строился самый нижний ярус для возведения которого требовалось трудов больше, нежели для двух других.
В глазах собравшихся Ной заметил больше любопытства, нежели насмешливости, и это ободрило его и укрепило в намерении сказать слово. Попросив работавших на строительстве продолжать работу, Ной вышел перед Ковчегом, поднял руки, приветствуя собравшихся и сказал:
– Добрые люди! Хорошо, что вы пришли сюда! Даже если вы пришли не по зову сердца, а просто из-за любопытства, то все равно это хорошо. Вы – мои гости и…
– Гостей встречают не речами, а угощением! – выкрикнул кто-то невидимый за стоявшими в первых рядах.
Собравшиеся дружно захохотали, выражая согласие со сказанным. Слышать смех их Ною было обидно. Укор, высказанный не к месту, можно назвать оскорблением. Угощение гостям предлагается в доме, и Ной никогда не отступал от законов гостеприимства, но сейчас слово «гости» было сказано им больше в переносном смысле, нежели в обычном. Он хотел сказать: «Вы – мои гости, и нет у меня никого дороже вас». Далее Ной намеревался сказать о Ковчеге, не открывая своего разговора с Богом, а после призвать людей открыть свои сердца добру…
Люди смеялись. У одних выступили на глазах слезы, другие, сгибаясь, хлопали себя ладонями по бедрам, третьи трясли соседей за плечи… Сыновья Ноя дружно, как один, обернулись на шум, но отец взмахом руки велел им вернуться к работе.
Ной был не из тех, кто привык отступать от своих намерений. Он выждал немного, давая людям возможность как следует посмеяться, и подумал, что и в плохом может быть сокрыто хорошее. Пусть пришедшие (называть их «гостями» уже не хотелось даже про себя) смеются, смех смягчает сердце. Но горечь продолжала копиться в душе, особенно, когда некоторые из смеявшихся начали показывать на него пальцем, и потому Ной отыскал в толпе одного, который не смеялся, и начал говорить, будто обращаясь к нему одному. Не смеялся гончар Авия. Он не просто не смеялся, но и отошел немного в сторону от смеющихся, словно желал показать, что совершенно не разделяет их мнения.
– Я бы и сам посмеялся бы над собой, но у меня нет времени, – начал говорить Ной. – Работы много, и если кто-то хочет принять участие в строительстве, то это можно. Я плачу каждому…
– Проповедями! – крикнул каменотес Седон, и смех зазвучал еще громче.
Ной пытался говорить дальше, но даже сам не слышал своего голоса – таким громким был смех. Встретившись взглядом с Авией, Ной покачал головой, выражая свое удивление происходящим, а затем вернулся к работе – взял мерную бечеву и стал отмерять ей на досках требуемую длину. Отмерив, он процарапывал черту шилом. Торговец Атшар дергал себя за бороду, когда клялся, что даст доски одинакового размера, но клятвам торговцев верить нельзя – одни доски оказались короче, другие длиннее, а Атшар был при деньгах и при бороде, которую по правилам, как не сдержавший клятвы, должен был остричь. Сим ходил к Атшару и стыдил его, но Атшар разводил руками и сваливал вину на нерадивых слуг. Доски, конечно же, не обменял, обещал только скидку на следующую партию.
Работа увлекла Ноя настолько, что он не слышал происходящего за его спиной. Обернулся он только на крик Иафета.
– Неразумные! – кричал, обращаясь к толпе, младший сын. – Что вам тут – представление бродячих кривляк? Если вам нечем занять себя, то возьмите и помогите нашему делу. А если не желаете помочь, так хотя бы не мешайте! Зачем вы собрались здесь? Кто вас сюда звал?
Из толпы полетели камни. Один из них, небольшой, но острый, попал в лоб Иафету и рассек кожу. Хлынувшая из раны кровь, начала заливать глаза. Иафет закрыл лицо ладонями. Сим, Хам и поденщик Росам, дальний родственник Шевы, жены Иафета, перехватили свои топоры поудобнее и приблизились к толпе. Лица их выражали суровую решимость. Все остальные прекратили работу и принялись наблюдать за происходящим. Кое-кто из толпы начал засучивать рукава, готовясь к драке. В воздухе мелькнуло еще несколько камней, но ни один из них, к счастью, ни в кого не попал.
Ной поспешил вмешаться, чтобы предотвратить столкновение. Он подошел к Иафету, продолжавшему закрывать лицо свое, обнял его за плечи и громко сказал:
– Что сделали мы, чтобы кидать в нас камни? Люди, изгоните зло из ваших сердец и живите по законам добра и любви! Если мы и наше дело вам не по душе, то просто уйдите и не смотрите на нас. Если хотите – смотрите, но не бросайте камни и не делайте другого зла!
– Безумец! – послышалось в ответ. – Что ты затеял?! Опомнись!
– Мы строим Ковчег! – ответил Ной. – Это уже всем известно, что мы строим Ковчег!
– Зачем?! – выкрикнул кто-то. – Кто приказал тебе его строить?! Построил бы лучше хлев или амбар!
– Так велит мой долг! – ответил Ной. – А хлев у меня уже есть и амбаров достаточно, новых не требуется.
– Безумец! – ответила толпа и снова рассмеялась.
Ной ничего не ответил. Ожег взглядом Сима, Хама и Росама, предостерегая их от кровопролития, а затем попросил Иакова отнять от лица руки. Когда тот подчинился, Ной начал отирать кровь полами своей одежды. Иафет дрожал мелкой дрожью – непонятно было. Плачет ли он от обиды или же дрожь есть проявление гнева, Ной не понял, но уточнять не стал. Отер, обнял еще крепче прежнего и стоял так, глядя на толпу.
Камней больше не кидали, и это не могло не радовать. А еще толпа начала понемногу редеть. Сим отложил топор, подошел к отцу и брату, взял Иафета за руку и увел к роднику умываться. Кровь на ране уже запеклась, шел Иафет ровно, ноги ставил твердо, из чего Ной заключил, что рана его не опасна и порадовался.
Хам и Росам смотрели то на толпу, то на Ноя.
– Работайте, – сказал им Ной, – много еще работы. Они послушались и вернулись к работе.
Гончар Авия стоял на прежнем своем месте и закрывал глаза рукой, выражая тем самым свое отвращение к происходящему. А, может, он плакал от увиденного и не хотел показывать слезы на глазах своих.
Откуда-то сзади, из последнего ряда (осталось уже около полусотни человек, не больше), вдруг вышел торговец Элон, одетый в богатые красные одежды и перепоясанный чеканным поясом из редкого металла кумш. Это было удивительно, потому что Элон по богатству и положению своему привык быть в числе первых, а тут вдруг стоял среди последних. Ной подумал, что за спинами других Элона заставили держаться обстоятельства, а именно – он подстрекал других и потому прятался, ибо подстрекают всегда скрытно, не выходя из тени. Да, Элон не из тех, кто способен открыто повести других за собой, к тому же и поводов для открытых нападок на Ноя у него не было.
Каменотес Седон посторонился, пропуская Элона вперед, но тот, не удовольствовавшись этим, грубо толкнул его рукой. Выйдя вперед всех, Элон подбоченился, выпятил брюхо и громко спросил:
– Ной, что ты строишь?!
Спрашивал требовательно, как старший спрашивает с младшего, а не как равный с равного.
– Ковчег! – так же громко ответил Ной.
– Ковчег! – повторил Элон, выпячивая нижнюю губу, что должно было означать презрение. – А я вот думаю, что ты строишь не ковчег!
– Что же я строю? – несмотря на драматизм ситуации, Ной не смог удержаться от улыбки, которая заставила Элона побагроветь от ярости.
– Дворец! – выкрикнул он и огляделся по сторонам, словно проверяя, какое впечатление произвела его догадка на окружающих.
– Дворец?! – изумился Ной, всплескивая руками. – Если это дворец, тогда я – правитель Явал! Где ты увидел дворец, Элон?
Гончар Авия, услыхав такой разговор, отнял руку от глаз и с интересом уставился на то, что уже было построено от Ковчега.
– Мои глаза видят то, чего не видят другие! – многозначительно и с угрозой ответил Элон. – Они видят, что ты возомнил себя равным правителю нашему Я валу, да правит он вечно! А еще они видят, что ты хочешь иметь дворец из дворцов, поражающий воображение своими размерами! Меня тебе не обмануть, Ной!
– Это будет Ковчег, – повторил Ной и хотел уже вернуться к работе, но Элон громко рассмеялся и предложил:
– Давай побьемся о заклад, что это будет дворец! Чем ты готов пожертвовать?
– Я не могу биться о заклад, потому что это означало бы просто ограбить тебя, – ответил Ной. – Я знаю, что я строю, а ты только догадываешься. Как мы можем биться о заклад, да и, к тому же, я не люблю споров.