Стоявшие на крыльце гулям и телохранитель Равиля (последний — после короткого кивка хозяина), не сговариваясь, ринулись вверх по ступенькам. Но тут оказалось, что дверной проем прочно закупорен объемистым хайль-баши, который, похоже, никуда не торопился.
Как пробка в бутылке старого вина, залитая смолой, — философская пробка, понимающая неизбежность прихода штопора, но отнюдь не стремящаяся ускорить час встречи с ним.
И впрямь, когда необъятный мушериф соизволил посторониться, в дверях возник не кто иной, как старый знакомец: растрепанный надим Исфизар. «Опять все повторяется, — обреченно подумал доктор Кадаль. — Сейчас будут вопли, потом его унесут… и ноги накроют пиджаком». Однако доктор ошибся: губы надима на этот раз были решительно сжаты, а бесцветные глаза смотрели твердо и даже вызывающе.
— Господин Исфизар! Вы же были заперты! — изумилась-возмутилась администраторша.
— Ну и что? — хмыкнул надим, разглядывая собственные руки, словно видел их впервые. — У нас в мектебе разве двери? Так, ерунда…
Администраторша потеряла дар речи и принялась его искать, разевая рот выброшенной на берег рыбой. Безрезультатно.
— Господа, — сухо произнес Исфизар вместо ожидаемой проповеди, — я должен вам кое-что сообщить. Касательно нашего нынешнего положения.
— Вы забываетесь, надим! — прошипела мигом пришедшая в себя женщина, и пальцы ее зловеще скрючились, блеснув алыми ногтями. — Вы давали подписку!
«Коушут, — вспомнил доктор. — Надим звал ее госпожой Коушут».
— Можете забрать мою подписку из сейфа и использовать ее по назначению! — презрительно скривился надим, сверху вниз глядя на собеседницу. Зрелище заслуживало внимания: грозный Исфизар, с высоты крыльца и собственного немалого роста взирающий на кошкой припавшую к земле госпожу Коушут, казалось, готовую вцепиться ему в лицо. Только тут до Кадаля дошло: ведь это же именно он, Кадаль Хануман, сам того не ведая, излечил надима Исфизара! Вчера, во время случайного контакта. Куда подевались и нерешительность, и истеричность, и женственность…
Перед узниками «Звездного часа» был совсем другой Исфизар — подтянутый, решительный, жесткий.
Если б еще ведать, к добру ли это… Эй, тот, кто знает все, отзовись!
— Господа, убедительно прошу вас пройти в зал для совещаний. И найдите остальных. Я хочу, чтобы присутствовали все.
Надим подумал и твердо повторил:
— Да. Именно все. Включая детей.
Глава одиннадцатая Надим
Его звали аль-Беруни, как умершего триста лет тому назад создателя «Звездного канона»; и он был карликом.
Тише, господа, прошу вас, — иначе я собьюсь, я еще не привык к себе новому, мне все время хочется чего-нибудь испугаться, как наркоману хочется вогнать в вены очередную порцию голубого кейфа… Тише, господа, дайте начать сначала.
Его звали аль-Беруни, и он был карликом.
Впервые я познакомился с ним в психиатрической лечебнице. Курируя астрологическое общество «Эклиптика» — почтенное полугосударственное собрание ученых мужей, изредка составляющих гороскопы по личному поручению власть имущих, — я был очень удивлен, когда меня пригласили в место, где, по моему представлению, слюнявые олигофрены поливали друг друга чечевичной похлебкой.
Но приглашение, исходящее из соответствующих учреждений и снабженное соответствующими инструкциями, равносильно приказу.
Я подчинился, не догадываясь, что этот визит перевернет всю мою жизнь.
Карлик, сидевший за компьютером в кабинете главврача, мало походил на олигофрена. Особенно если посмотреть ему в глаза. Забегая вперед, скажу: аль-Беруни и впрямь любил чечевичную похлебку, но в его неестественно большую голову никогда не приходило желание вылить ее на собеседника.
По окончании нашей беседы люди, привезшие меня туда, отказались объяснить, почему совершенно здоровый (я имею в виду здоровье душевное) человек проводит дни в приюте для умалишенных.
Настаивать я не стал. Я не умел — настаивать.
С того дня я стал завсегдатаем психушки. Как позже выяснилось — не один я; но в ту пору меня посвящали далеко не во все детали. Нам приносили кофе, реже вино (аль-Беруни практически не пил, лишь изредка позволяя себе глоток-другой красного), и мы разговаривали, спорили, вычерчивая таблицы, до хрипоты отстаивая собственное мнение и нравясь друг другу все меньше.
Он был гением.
Гении никогда не нравятся обычным людям.
Я был обычным.
Почти.
Тише, господа, тише… сейчас мне придется говорить о столь тонких материях, что многие из вас предпочтут забросать меня окурками, вместо того чтобы совершить усилие… тише, господа, — поймите, наша с вами жизнь зависит от этих материй.
Она зависела и раньше, только вы об этом не знали.
Тише, господа.
Известно вам или нет, но слово «зодиак» по-кименски означает «пояс зверей». Предвижу возражения: часть названий зодиакальных созвездий связана скорее с персонажами мифов и легенд, а Весы… ну, Весы, они и в Кимене Весы. Оставим это на совести кименцев и не будем спорить с традицией. Замечу лишь для облегчения вашего дальнейшего понимания: курируемое мной астрологическое общество неспроста называлось «Эклиптика».
Господин… ар-Рави?.. Уважаемый господин ар-Рави, вас не обременяет речь, когда вы курите сигару? Если да, то курите, курите и молчите; если нет, то замолчите просто так. После вы можете приказать вашему пахлавану завязать меня узлом, но пусть это произойдет не сейчас! Договорились? Ну вот и чудненько…
Итак, мы говорили об эклиптике. Так называется ежегодный путь Солнца по небесной сфере, отклоненный от небесного экватора на 23,5 градуса. Этот путь, эта эклиптика лежит внутри полосы зодиакальных созвездий, внутри «Пояса зверей»; также по Зодиаку проходят траектории движения Луны и планет.
Но время дотягивается даже до звезд. Эклиптика, в свою очередь, движется по небесной сфере, медленно, чудовищно медленно с точки зрения человека-однодневки, но уже с точки зрения человечества она движется несколько быстрее. И созвездий Зодиака, если быть честными перед собой и Вселенной, на сегодняшний день уже не двенадцать.
Тринадцатое созвездие «Пояса зверей» — Зоххак-Змееносец.
Полагаю, вы помните или хотя бы краем уха слышали древнюю легенду о шахе Зоххаке, которого Иблис-Противоречащий поцеловал в оба плеча?
Не помните?!
Ну как же:
Ах, как жаль! А это:
Именно в связи со Змееносцем наши предки считали, что встретить змею в день Хормозд означает царскую власть в недалеком будущем, в день Исфендормазд — честь и славу, в день Асман — обвинение во лжи, в день Замиад — несчастье в семье…
Впрочем, мы отвлеклись. Добавлю лишь: когда выродок Зоххак, кормивший выросших из него змей мозгом невинных юношей, был действительно сражен, он мигом отправился на небо и занял положенное ему место. Шли века, эклиптика смещалась по небесной сфере, и проклятый шах терпеливо ждал, когда его впустят в Зодиак.
Дождался.
Теперь Солнце проходит через него, и шахские змеи пьют солнечный мозг.
Аль-Беруни был карликом; и он был гением. Этот огрызок человека рассчитал базу для новой астрологии, которую он назвал «Иблисовой дюжиной» — потому что именно тринадцать созвездий, тринадцать Домов составляли ее основу.
* * *— Знаете ли вы, дорогой мой, почему Иблис-Противоречащий отказался поклониться первому сотворенному Господом человеку?
Этот вопрос аль-Беруни задал мне через полтора месяца после нашего знакомства.
И, полуприкрыв свои жабьи глаза, процитировал:
— «И вот, сказали Мы ангелам: „Поклонитесь Адаму!“ И поклонились они, кроме Иблиса. Он отказался и превознесся, и остался неверующим».
Я снова вижу это, будто лишь вчера расстался с ним: карлик сидит, с ногами забравшись в старомодное кожаное кресло, жмурит глазки, и морщинистая рябь бежит по его огромному лбу, превращая кожу в осенний пруд.
— Отказался и превознесся, и остался неверующим… Дорогой мой, вы никогда не задумывались, почему был создан человек? Любая религия неизбежно приходит к концепции сотворения мира и сотворения человека, неважно кем и неважно из чего, потому что любую религию создает человек, живущий в мире. Но тем не менее до человека, если верить тем же мифам, превосходно существовали другие, гораздо более могущественные и жизнеспособные существа — ангелы, духи, дэвы, божества всех рангов и мастей… Зачем — человек? К чему — человек, прах земной? И почему двое: мужчина и женщина?!
Я пожал плечами.
Нам ли судить Творца?
— Тогда давайте зайдем с другого конца: любое предшествовавшее человеку сверхчеловеческое существо было гораздо менее ограничено в своих эволюциях. Но Адам с Евой покидают рай, века сменяются веками… Где они, дэвы и ангелы? Разве что в сказках, словно в резервациях. Те, кто мог летать в небе и дышать под водой, жившие сотни сроков и превращавшие цветы в звезды, а звезды — в красавиц! Где они?! Их нет! А человек — есть. Почему?
— Тогда давайте зайдем с другого конца: любое предшествовавшее человеку сверхчеловеческое существо было гораздо менее ограничено в своих эволюциях. Но Адам с Евой покидают рай, века сменяются веками… Где они, дэвы и ангелы? Разве что в сказках, словно в резервациях. Те, кто мог летать в небе и дышать под водой, жившие сотни сроков и превращавшие цветы в звезды, а звезды — в красавиц! Где они?! Их нет! А человек — есть. Почему?
Я молчал.
— Мы живем в четырехмерном мире, дорогой мой, мы заперты в темнице этих четырех стен, и даже наши ученые мужи позволяют себе робкие намеки: дескать, первоначально измерений было существенно больше, но со временем… Со временем, заметьте! Со временем! Измерений четыре, а на самом деле их два — Пространство и Время! Адам и Ева! Последний росчерк Творца!
Чтобы скрыть усмешку, я отхлебнул вина.
— Увы, дорогой мой, это совершенно не смешно. Вы ловко рассчитываете связь жизни ваших клиентов с движением звезд и планет, но наотрез отказываетесь принимать во внимание наличие обратной связи. Звезды зависят от человека! Минуты и века зависят от человека! Фарсанги зависят от человека! Потому что именно человек и есть Время и Пространство, и именно поэтому Творец поначалу не хотел выпускать человека из рая! Из роскошной тюрьмы! Но, увы…
В тот вечер я стал посвященным в тайну Иблиса, отказавшегося кланяться Пространству и Времени.
* * *Тише, господа… впрочем, вы и так молчите. Теория аль-Беруни заключалась в том, что каждый человек является носителем некоей частицы времени и пространства. Возможно, субъективного времени и субъективного пространства; но кто может предположить наличие чего-либо объективного в нашем мире? Я не возьмусь. Карлик утверждал, что измерения напрямую зависят от нас и человек подсознательно, год за годом, упрощал собственный мир, подгоняя его под свои потребности. Людей становилось все больше, они плодились и размножались как блохи, на каждую секунду грядущего года уже было по нескольку владык, на каждый клочок тверди и глоток влаги находилось множество правителей… и человек подпирал законами природы, которые сам же и придумал, стены выделенной ему темницы.
Обратите внимание: от мифа — к эпосу, от эпоса к легенде, от легенды — к сказке… Вы думаете, сейчас дети читают сказки? Вы неправильно думаете. Аналогично: от божества, тасующего многомерное мироздание, — к великому магу; от мага — к деревенской ведьме; от ведьмы — к вшивому экстрасенсу с дипломом в боковом кармане пиджака. Где божество? Где маг?
Мы убили их, господа, упростив их (и наш) мир.
Во всяком случае, так полагал аль-Беруни.
Но это не все.
«Иблисова дюжина», новая система астрологических таблиц, позволяла достаточно точно вычислить связь каждого индивидуума со временем; вычисление связи с пространством аль-Беруни не успел довести до конца — он умер от сердечного приступа.
Отдельный человек способен влиять на какие-то секунды (иногда — доли секунд) будущего года — разбросанные по всему году, они практически не отслеживаемы. У господина Али-бея дурной характер, и в году Крысы одна секунда пятого дня месяца Шахревар будет подсознательно раздражать очень многих, жизнь не будет складываться — но она пройдет, эта секунда, и никто даже не вспомнит о взявшемся из ниоткуда раздражении. Возможно, какой-нибудь лавочник в Оразме успеет в эту секунду съездить по роже своей супружнице и изменит тем самым ход своей судьбы, — да только придет ли в голову лавочнику связать это с раздражительностью дурбанского мушерифа Али-бея?
Вряд ли.
Но существуют люди, способные концентрировать субъективное время: люди-дни, люди-недели, месяцы, годы… Чаще всего это дети. И тут мы вплотную подходим к идее создания мектеба «Звездный час».
Госпожа Коушут, я уже говорил вам, что вы можете сделать с моей подпиской о неразглашении!
Повторить?
Хакимы с учеными степенями и учащиеся из влиятельных семей — это только… потолок? Ах да, спасибо, господин ар-Рави! Ну конечно же, крыша! Крыша, под прикрытием которой разыгрывается «Лотерея Иблисовой дюжины», «Лотерея Тринадцати Домов» — потому что их именно тринадцать, а не двенадцать, господа мои! Мы составляем прогнозы, к нам стекаются данные о множестве детей из самых разных мест, данные эти подвергаются анализу согласно тестам аль-Беруни — и дети-концентраторы так или иначе заманиваются в «Звездный час».
Хвала Господу, пряников хватает.
Хотя могу заметить: и у влиятельных родителей рождаются концентраторы. К примеру…
Глава двенадцатая Азат
— Господин Ташвард!
Неизвестно, как всем обернувшимся на вопль к двери, а Карену сразу же становится ясно: гулям Махмудик очнулся! Почти сутки валялся где-то без сознания — и вот поди ж ты, жив-здоров, курилка, только вид изрядно пришибленный. Видать, треснулся затылком, когда падал…
Стоп. Ведь Махмудик еще ничего не знает!
— Господин Ташвард! Там с камерой творится… изображение пошло, а на нем…
— С камерой?! — Госпожа Коушут всегда отличалась прекрасной реакцией. — Показывает?!
— Ну да, госпожа…
— Но ведь в мектебе нет электричества!
— Вот и я удивляюсь: лампочка не загорается, а камера показывает! Только такое, что лучше не смотреть…
Зейри Коушут молча рванулась к дверям, выяснив уже на пороге, что Гюрзец ее все-таки опередил. Ну а следом гурьбой повалили остальные.
Лишь корноухий Руинтан остался мирно похрапывать в одном из кресел последнего ряда.
— На минуту отвернулся — а этот гад хвать черпак спирта и выхлебал до донышка! — словно оправдываясь перед Кареном, развел руками Усмар, проходя мимо. — И хоть бы хны, только уши лиловыми стали…
Сухая лапка невесомо легла на Каренову ладонь.
— Иди, Каренчик, погляди, что там… после расскажешь. Да иди же — ничего со мной не сделается! Кому я нужна, дура старая?
Уже в дверях он обернулся, кивнул бабушке Бобовай и застывшей возле нее Сколопендре с ржавым мечом в руках — и покинул зал.
Мониторы наружных камер находились в помещении охраны, и сейчас в комнатушку, рассчитанную максимум на трех человек, набились почти все пленники «Звездного часа». Нечего было и мечтать о том, чтобы из-за спинищи Фаршедварда разглядеть хоть край экрана, поэтому отставной висак-баши, недолго думая, взгромоздился на стоявший у входа стул.
А на Али-бея оперся.
Изображение на экране не двигалось. В этом не было бы ничего удивительного, если бы, во-первых, не знать, что мектеб обесточен и камера вообще не должна работать, а во-вторых…
Деревья вдоль дороги застыли безучастными постаментами — лист не шевельнется, веточка не вздрогнет; справа в экран вползал побитый синий «скарабей» мэйланьского производства — вползал, тужился и никак не мог вползти, будто уперся в невидимую преграду. У обочины стояла еще одна машина — мушерифская, с выключенной мигалкой на крыше; видимо, на ней-то и приехал хайль-баши. На капот лениво облокотился прикуривающий водитель. Оранжевый язычок пламени уже лизнул кончик сигареты — и тоже застыл, как на моментальной фотографии. Застыл и мушериф, словно окаменев под взглядом неведомого василиска.
Глаза водителя были закрыты — видать, моргнул за мгновение до стоп-кадра.
А у самых ворот завис в падении изумленный хаким-эмир! Он до сих пор падал, как и почти сутки назад, — спиной вперед, неловко всплеснув руками… Левая нога хаким-эмира была аккуратно отсечена чуть ниже колена, и внутри кровавого круга белел ровный срез берцовой кости.
«Как окорок в мясной лавке», — подумалось Карену.
«От голода, что ли?» — удивился он сам себе минутой позже.
Зато никакого тумана на наружном изображении не было.
Камера добросовестно показывала, хаким-эмир падал, «скарабей» полз, водитель прикуривал — а люди молча стояли, уставившись на монитор, молчание тянулось целую вечность, и Карену начало казаться, что и сами они уже превратились в статуи… но тут, словно специально задавшись целью опровергнуть эту мысль, Большой Равиль заворочался и полез в карман за очередной сигарой.
— Запись, — изрек он.
— Чушь, — жестко бросил Гюрзец. — Здесь вообще нет записывающей аппаратуры — не успели установить.
— Тогда… что же там творится? — Толстенький хаким попытался скрыть испуг, но ему это удалось плохо.
— А что здесь творится?! — зло огрызнулся Равиль. Хаким отшатнулся, как если бы бородач собрался ткнуть сигарой ему в лицо, — и тут экран померк. Махмудик лихорадочно защелкал переключателями на пульте, но аппаратура оживать наотрез отказалась.
«Ты что, дурак?! — со всей ясностью говорил темный экран. — Много мы тебе без электричества наработаем…»
— Сеанс окончен. — Сухая усмешка искривила рот надима Исфизара. — Нам показали.
— Кто показал? — быстро спросила девушка, которую, кажется, звали Лейлой.