Они саботируют производство нового оружия и самолетов; они строят грандиозные деревянные бараки без какой-либо защиты, которые легко уничтожаются бомбами; они посылают по неверным маршрутам поезда с боеприпасами и техникой, так что эти боеприпасы пылятся без дела и портятся в одном месте, в то время как в другом не хватает ни их, ни топлива, в результате чего наши танки не могут ни стронуться с места, ни вести огонь, а фронт удается удержать, лишь принося в жертву все новые жизни. Эти непримиримые ответственны за смерть неисчислимых тысяч солдат.
– Просто не могу в это поверить! – возразил я. – Все это либо плод воображения, либо выдумки заинтересованных сторон – полицейских шпионов, которым нужно как-то оправдать свое жалованье.
– Заинтересованных сторон? – переспросил Гиммлер. – У меня есть показания, даже показания людей, не состоящих в партии, не говоря уж о гестапо, – показания людей которые просто потрясены судьбой, постигшей их сыновей и братьев. Если эти непримиримые убьют одного из нас, стоящих во главе страны, то и тогда они не добьются такого успеха, как с помощью своих подлых и тайных методов. Они убивают десятки и сотни тысяч молодых, доверчивых людей только для того, чтобы добраться до нас, чтобы нанести нам ущерб и подорвать наши позиции. Они поднимаются по грудам тел тех, кто погиб, сражаясь за Германию.
Неужели они так глупы, что думают, будто Советы настолько гуманны, что необходимо содействовать их победе? Я молюсь, чтобы настал тот день, когда мне удастся свести счеты с этими убийцами и реакционными свиньями. Я тысячекратно воздам за каждого погибшего. Не хочу больше говорить на эту тему даже с вами, господин Керстен.
XXIX Гиммлер и 20 июля
Хохвальд
20 июля 1944 года
Сегодня утром во время сеанса лечения Гиммлер рассказал мне, что у американцев возникли большие проблемы с русскими. Их ждет серьезный конфликт, который в итоге окажет решающее влияние на дальнейший ход войны.
Кроме того, утром у меня нашлось время для долгой прогулки, а после обеда я пошел отдыхать. Неожиданно послышались встревоженные крики. Штурмбаннфюрер Лукас – шофер Гиммлера – ворвался ко мне в спальный вагон с криком:
– Покушение на фюрера! Покушение на фюрера! Но фюрер жив, с ним ничего не случилось, он в безопасности! Мы с рейхсфюрером только что прибыли из «Вольфшанце»![23]
Я тут же обулся, надел пальто и отправился к рейхсфюреру. Охрана его помещений удвоилась, но мой пропуск еще действовал. Я вошел в кабинет Гиммлера, не постучавшись. Он стоял у стола; присмотревшись, я увидел, что он просматривает и уничтожает какие-то бумаги. Тогда я спросил:
– Что там случилось, господин рейхсфюрер?
Гиммлер, не поднимая глаз, ответил:
– В фюрера бросили бомбу. Но Провидение спасло его.
Я спросил, известны ли ему подробности.
– Покушение совершил полковник вермахта, – сказал он. – Теперь пришел мой час. Я схвачу всю банду реакционеров. Уже отдан приказ об аресте предателей.
– Кого вы собираетесь арестовать? Вы уверены, что знаете преступников? Надеюсь, вы не схватите невиновных, господин рейхсфюрер.
Гиммлер по-прежнему просматривал бумаги.
– Господин рейхсфюрер, как это покушение оказалось возможным? – спросил я. – Неужели ни ваша разведка, ни служба безопасности ничего о нем не знали? Будут ли они наказаны? Кажется, существует специальная организация, занятая исключительно охраной Гитлера, – почему же она оказалась не на высоте?
Гиммлер ничего не отвечал, еще глубже зарывшись в бумаги, но я спросил его снова:
– Господин рейхсфюрер, помните, года полтора назад вы показывали мне отчет о болезни фюрера? В этой связи не было бы лучше, если б он погиб? В тот момент вы уверяли меня, что постараетесь не допустить неверных шагов. Однако за прошедшее время не смогли предотвратить многого, что со всей очевидностью несло вред стране. Вы должны были действовать тогда. Теперь за вас действовал кто-то другой. Взгляните на произошедшее в этом свете, прежде чем запускать машину по уничтожению тех людей, которых вы называете предателями.
Гиммлер прекратил рыться в своих бумагах и посмотрел на меня с ужасом.
– Что вы такое говорите, господин Керстен?! Вы действительно так считаете? Вы не должны даже думать об этом, не то что говорить! Сохранив фюрера, Провидение подало нам знак. Фюрер жив, он не пострадал – Провидение спасло его для нас, чтобы под его руководством мы довели войну до победного конца. Отныне мое место рядом с фюрером, и я без жалости исполню все его приказы. Я немедленно улетаю в Берлин. А вам лучше подождать в Харцвальде, пока я вас не вызову.
Гиммлер забрал оставшиеся бумаги и вышел.
Я остался один в его кабинете, глядя на стол, лишившийся своих секретов.
XXX Усилия швейцарцев по спасению евреев
Харцвальде
3 августа 1944 года
Сегодня меня посетила давняя пациентка – фрау И., директор из Санкт-Галлена. Она сообщила мне, что группа швейцарских промышленников совместно с Международным Красным Крестом разработала план по освобождению около 20 тысяч евреев из германских концлагерей, их переправке в Швейцарию и далее в южную Францию, где они будут интернированы под швейцарским надзором до конца войны. Фрау И. попросила меня поговорить с Гиммлером и убедить его поддержать этот план.
4 августа 1944 года
Сегодня я сел в машину и поехал к Гиммлеру. Он уже знал о деятельности фрау И. С подобными просьбами неоднократно обращались и к нему, и в министерство иностранных дел, но безуспешно – из-за откровенной ненависти Гитлера к таким начинаниям. Гиммлер настойчиво просил меня не беспокоить его больше по этому поводу. Но я пытался уговорить его встретиться с несколькими швейцарцами, в числе которых находился и федеральный советник. Когда я умолял Гиммлера, чтобы он не отказывался и не препятствовал швейцарцам в их планах, он окончил разговор такими словами:
– Я не в состоянии понять, почему вы так заботитесь о евреях. Думаете, хоть один еврей поблагодарит вас? Рано или поздно вы узнаете о них всю правду.
Харцвальде
29 ноября 1944 года
Вскоре после моего прибытия в Харцвальде, вечером 28 ноября 1944 года, меня снова посетила фрау И. Она сообщила мне, что ряд немецких господ, как она предполагает, ведут в Цюрихе переговоры об освобождении евреев, запрашивая по 50 швейцарских франков за простых евреев и по 500 за выдающихся. Швейцарцы готовы заплатить означенную сумму, несмотря на всеобщее отвращение, которое вызывает такой подход.
Когда я задал Гиммлеру вопрос об этой деятельности, он сначала сказал, что ничего об этом не знает. Недавно его посетил один швейцарец, которого Гиммлер принял по моей рекомендации. Несколько дней спустя Гиммлер признался, что за евреев действительно требовали деньги и что Шелленберг в курсе этих дел. На вырученные деньги предполагалось покупать тракторы, в которых нуждалось сельское хозяйство, необходимое, чтобы прокормить евреев. Я пытался убедить Гиммлера, что подобная сделка совершенно аморальна. После того как я склонил обергруппенфюрера Бергера на мою точку зрения и он тоже высказал свое мнение, Гиммлер наконец отказался от идеи требовать за евреев деньги. Тем временем швейцарцы честно передали 5 из 20 миллионов швейцарских франков, о которых первоначально шла речь. Шелленбергу, занятому этим делом, поручили передать деньги Международному Красному Кресту.
Триберг (Шварцвальд)
2 декабря 1944 года
Сегодня я снова говорил с Гиммлером об освобождении евреев. Он колебался, но в принципе отказывать не стал. Он надеется на победу, и это благоприятный знак.
– Мы скинем англичан и американцев в Ла-Манш, – сообщил он мне и спросил, сколько евреев я хочу освободить и отправить в Швейцарию. Я ответил:
– Двадцать тысяч, и мужчин, и женщин.
– Боже милосердный, я не могу этого сделать! – воскликнул Гиммлер. – Вы не понимаете, что вручаете Геббельсу веревку, на которой фюрер меня повесит?!
Я воззвал к его немецкой гуманности. Под конец разговора Гиммлер сказал, что я должен удовлетвориться, если он сначала отправит в Швейцарию 2—3 тысячи евреев. Однако он хотел отложить решение до утра. Больше всего его заботило, что мировая пресса воспримет этот шаг как признак германской слабости. Если это случится, то больше из концлагерей никого не станут освобождать. Особенно опасно освобождать евреев, арестованных вследствие глубокой ненависти Гитлера к ним.
Постскриптум
Незадолго до моей рождественской поездки в Швецию, 21 декабря 1944 года, я писал Гиммлеру по этому поводу следующее:
«И наконец, мне хотелось бы напомнить Вам, господин рейхсфюрер, о наших разговорах относительно евреев. Я просил Вас освободить двадцать тысяч евреев из Терезиенштадта, чтобы они могли уехать в Швейцарию. С большим сожалением я услышал от Вас, что Вы ни при каких обстоятельствах не согласитесь на это, но Вы добавили, что в качестве первого шага согласны отпустить в Швейцарию от двух до трех тысяч евреев и готовы дальше обсуждать со мной этот вопрос при условии, что мировая печать не воспримет такой поступок как признак слабости со стороны Германии. Кроме того, я полагаю, что Германия окажется в выигрыше, если ей не надо будет кормить такое количество людей.
«И наконец, мне хотелось бы напомнить Вам, господин рейхсфюрер, о наших разговорах относительно евреев. Я просил Вас освободить двадцать тысяч евреев из Терезиенштадта, чтобы они могли уехать в Швейцарию. С большим сожалением я услышал от Вас, что Вы ни при каких обстоятельствах не согласитесь на это, но Вы добавили, что в качестве первого шага согласны отпустить в Швейцарию от двух до трех тысяч евреев и готовы дальше обсуждать со мной этот вопрос при условии, что мировая печать не воспримет такой поступок как признак слабости со стороны Германии. Кроме того, я полагаю, что Германия окажется в выигрыше, если ей не надо будет кормить такое количество людей.
Завтра я улетаю в Швецию, и у меня будет спокойно на душе от мысли, что Вы сдержите в этом вопросе данное мне обещание».
Освобождение 2700 евреев, обещанное мне Гиммлером, и их переправка в Швейцарию были осуществлены в феврале 1945 года.
XXXI Служба безопасности (СД)
Разговоры с Олендорфом
а) Об обращении с другими народами
Полевая штаб-квартира
28 августа 1943 года
Сегодня у меня состоялся интересный разговор. Я познакомился с бригадефюрером СС Олендорфом. В целом его облик очень располагающий – это человек среднего роста, характерный представитель нордического типа, с умными глазами и орлиным носом. Я имел возможность очень долго рассматривать его, пока он сидел и непрерывно работал с лежавшей перед ним горой бумаг. Мы разговорились во время обеда. Услышав, что я – финн, он начал расспрашивать меня о моей стране и ее народе, а затем разговор перешел на Эстонию и Латвию. Его мнение о том, как обращаться с оккупированными территориями, находится в вопиющем противоречии с политикой, осуществляющейся на практике, судя по тому, что мне рассказывали финские друзья. Я упомянул Украину и методы, которые практикует там Кох. Лицо Олендорфа потемнело от гнева, и он сказал мне, что я не должен думать, будто эта политика пользуется всеобщим одобрением. Он говорил весьма откровенно и привел ряд примеров, чтобы продемонстрировать губительные последствия методов Коха. В тот же день он собирался обсуждать эту тему с рейхсфюрером.
Затем он рассказал мне, что был в Крыму и имел возможность продемонстрировать там, что другие методы приносят куда лучшие результаты. Он гордился тем, что мог назвать в числе своих друзей многих крымских татар. Такое отношение должно быть продиктовано если не убеждениями, то хотя бы чисто политическими соображениями; а методы Коха лишь играют на руку врагам, вызывая сопротивление и ненависть.
Я спросил у Брандта об Олендорфе и узнал, что тот возглавляет немецкую службу безопасности и является человеком с сильной волей и очень четкими взглядами, который задает рейхсфюреру много работы, будучи крайне неудобной личностью и неизменно говоря правду, невзирая на последствия.
б) Экономические взгляды Олендорфа
Полевая штаб-квартира
29 августа 1943 года
Олендорфу пришлось ждать, пока Гиммлер его примет. Сегодня мы разговаривали о фашизме. Олендорф заявил мне, что национал-социализм и фашизм – полная противоположность друг другу. Когда я выразил удивление и спросил, как такое может быть, если даже национал-социалисты всегда говорят о фашистском государстве, он ответил, что это большая и опасная ошибка. Фашизм начал с обожествления государства и с отказа признавать сообщества, возникшие естественным путем; однако национал-социализм сам основан на естественных сообществах и на людях, к ним принадлежащих. Государство – не более чем способ развивать эти сообщества, а в их рамках – человеческую личность. Олендорф лично был в Италии и имел возможность тщательно изучить фашизм. Для немецкого народа жизненно важно, какое из представлений о нации и государстве в итоге восторжествует – итальянское фашистское или национал-социалистическое.
Когда Олендорф упомянул о реализации того или иного из этих представлений, я спросил его, существуют ли в таком случае различные движения в рамках самого национал-социализма.
– Разумеется, и на эту тему уже шли дискуссии, – сказал он мне. – Есть люди, которые сильно выигрывают от фашистского обожествления государства и которые хотели бы поставить самого фюрера на место Бога. Тогда они смогли бы от имени народа издавать божественные приказы и без всяких проблем утолять свою жажду власти. Все они говорят о тоталитарном государстве, которое является просто-напросто новым вариантом старого абсолютистского государства – в котором они бы стали абсолютными и безответственными хозяевами.
– А Гиммлер разделяет эти взгляды? – спросил я. Мне было очень любопытно услышать, что ответит Олендорф.
– Он должен решительно выступать против фашистской концепции тоталитарного государства, хотя бы вследствие своего знакомства с германским государством и уважения к германским идеям. Ему достаточно взглянуть на германскую общину или на феодальное государство с его взаимными обязательствами, чтобы понять, что тоталитарное государство – это не по-германски. Разумеется, нелегко воспринять идею общины со всеми ее последствиями, когда вы держите в руках власть, да и полицейские силы; это тем более затруднительно в том случае, если приводит вас к конфликту с такими людьми, как Геринг и Лей.
– Они придерживаются одних взглядов, раз вы можете их так объединять? – спросил я Олендорфа.
– Ни в коем случае, – ответил он с характерной для него серьезностью, – но оба пользуются авторитарной системой для совершенно различных целей. Геринг обладает взглядами крупного бизнесмена; он хочет продолжать национал-социалистическую экономическую политику и прочно привязать экономику Германии к капиталистической системе вместо того, чтобы содействовать идеям национал-социалистической общины, постепенно развивая ее собственные экономические институты. С другой стороны, коллективистские меры Лея угрожают уничтожить тот независимый мелкий и средний бизнес, который является реальной социальной основой германской экономики. Лей пытается вовлечь этих бизнесменов в свой Рабочий фронт. Но в таком случае какая разница между национал-социализмом и большевизмом?
Я попросил у Олендорфа разъяснений, так как вся эта тема была для меня совершенно новой.
– Различные концепции государства и нации проявляются в их экономических последствиях, – продолжал он. – Традиционно в Германии поддерживается малый и средний свободный и независимый бизнес, существующий на множестве разных уровней. Здоровые предприятия выживают, а неэффективные исчезают в результате действия экономических законов. То, чего мы добиваемся, – жизнеспособного, ответственного развития в рамках общины, причем во всех областях жизни, а не в одной лишь экономике. Альтернативная идея, которой придерживаются фашисты, гласит, что именно государство ставит цели и перед личностью, и перед нацией, тем самым наделяя их достоинством. В экономической сфере это означает, что государство берет на себя управление промышленностью. И что мы имеем в результате? Независимые мелкие и средние предприятия закрываются вследствие государственной необходимости, потому что с деловой точки зрения они, естественно, произведут гораздо больше, когда окажутся под контролем Геринга или Лея.
Никогда прежде мне не доводилось выслушивать таких лекций об экономике и государстве. В то же время меня поразила откровенность, с которой говорил Олендорф.
Полевая штаб-квартира
30 августа 1943 года
На тот случай, если Олендорфу снова придется ждать приема у Гиммлера, я договорился встретиться с ним вечером, чтобы снова поговорить на эту интересную тему. Я спросил его, не является ли фраза «самоуправление в промышленности», которую мне часто приходилось слышать, выражением его идей об общинной ответственности.
– Совсем наоборот, мы просто не поняли друг друга, – ответил Олендорф. – В данном случае речь идет о потере государством всякой экономической власти; его задача сводится к поощрению личной ответственности независимых бизнесменов. В результате та власть, которая должна была принадлежать государству, оказывается у вождей промышленности. Они наделены государственными полномочиями, будучи лишены какого-либо объективного статуса, поскольку сами ведут конкурентную борьбу в одной сфере. Они просто пользуются государственной властью, чтобы обеспечить для себя наилучшие условия и устранить всю нежелательную конкуренцию. Такое самоуправление в промышленности представляет собой просто-напросто эксплуатацию государства типично капиталистическими методами; оно не может не привести сообщество на край пропасти. Кроме того, оно подрывает доверие к объективности государства. Оно еще сильнее вынуждает всех тех, кто считает этот процесс пагубным, прибегать ко взяткам, чтобы не обанкротиться.