— Роберт, ты сходишь с избранной стези. Какое отношение Скотланд Ярд имеет к твоей башне из слоновой кости?
— В том-то и дело, — миролюбиво ответил Роберт, пропуская мимо ушей очередной выпад Кевина против его спокойного милфордского существования, — что Скотланд Ярд у меня буквально молчит в дверях, а я никак не соображу, как мне поступить. Мне бы хотелось рассказать эту историю умному человеку и послушать, что он скажет. Собственно, у меня нет никакого права обрушивать на тебя мои проблемы. Тебе, наверно, хватает своих. Но ведь ты всегда делал за меня задачки по алгебре.
— А ты за меня, если я не ошибаюсь, — задачи с акциями и процентами. В акциях я никогда не разбирался. Я тебе до сих пор обязан за то, что ты не дал мне совершить глупость. Две глупости.
— Две?
— Тамара и «Оловянная компания Топека».
— Я помню, что предостерег тебя от Топеки. Но я не имел никакого отношения к твоему разрыву с Тамарой.
— Ты так считаешь? Мой дорогой Роберт, посмотрел бы ты на выражение своего лица, когда я вас познакомил. Нет-нет. На нем не было никакого высокомерия. Совсем наоборот. У тебя сразу стало такое любезное лицо. Я узнал вашу английскую маску благовоспитанной учтивости, и этим все было сказано. Я представил себе, как всю жизнь, знакомя Тамару со своими друзьями, буду видеть у них на лице эту маску — и в считанные дни вылечился от любви к ней. И с тех пор я тебе всю жизнь благодарен. Так что давай сюда, что у тебя там в портфеле.
От Кевина не укроешься, подумал Роберт, доставая из портфеля копию заявления, которое Бетти Кейн сделала в полиции.
— Вот — тут совсем немного. Прочти и скажи мне, что ты об этом думаешь.
Он заранее решил, что не будет ничего предварительно говорить Кевину, — пусть у него создастся непредвзятое мнение.
Макдермот взял заявление, пробежал наметанным глазом по первому абзацу и сказал:
— Я так понимаю, это — та самая протеже «Ак-Эммы».
— Вот уж не думал, что ты когда-нибудь берешь в руки «Ак-Эмму», — удивился Роберт.
— Господь с тобой, да «Ак-Эмма» — это мой хлеб насущный. Если бы не было преступлений, не было бы и громких процессов; а не было бы громких процессов, не было бы и Кевина Макдермота.
Он молча принялся читать заявление. В течение четырех минут адвокат был до такой степени им поглощен, что Роберту показалось, что он один в комнате, а хозяин дома куда-то ушел.
— Гм-м, — наконец произнес Макдермот, возвращаясь к действительности.
— Ну и что?
— Надо понимать, что ты представляешь не эту девицу, а тех двух дам.
— Разумеется.
— Ну а теперь расскажи мне свою версию, — сказал Кевин и приготовился внимательно слушать.
Роберт начал с самого начала. Как ему не хотелось ехать во Франчес, как он постепенно понял, что если надо поверить на слово или Бетти Кейн. или этим двум женщинам, он целиком на стороне обвиняемых. Он рассказал о решении Скотланд Ярда, что на основании одного заявления Бетти Кейн дело нельзя передавать в суд, и о необдуманном визите Лесли в редакцию «Ак-Эммы».
— Значит, Скотланд Ярд теперь из кожи лезет вон, чтобы найти свидетелей, подтверждающих рассказ девушки.
— Наверно, так, — угнетенно отозвался Роберт. — Но я хотел тебя спросить о другом — ты сам веришь в эту историю или нет?
— Я вообще никому никогда не верю, — с усмешкой сказал Кевин. — Ты, наверно, хочешь узнать другое — можно ли в эту историю поверить? Да, можно.
— Ты так думаешь?
— Да. А почему бы нет?
— Но это же нелепая история! — почти закричал Роберт.
— Ничего особенно нелепого в ней нет. Одинокие женщины часто совершают совершенно полоумные поступки — особенно одинокие женщины из благородных. Совсем недавно обнаружилось, что пожилая женщина три года держала свою сестру прикованной к ножке кровати в комнате размером с большой шкаф, кормила ее хлебными корками и картофельными очистками и разными прочими объедками. Когда ее разоблачили, она сказала, что у них было мало денег, и она решила таким образом экономить на еде. А у нее, между прочим, на счету в банке приличная сумма. Но она помешалась на страхе оказаться в нужде. Казалось бы, гораздо более нелепая история, чем рассказ твоей девчонки.
— Разве? А по-моему, это просто пример параноидального поведения.
— Ты так говоришь, потому что знаешь, что эта история на самом деле имела место, то есть, что это доказано свидетелями. А представь себе, что об этом просто ходили бы слухи, что сумасшедшая сестра узнала бы о них и отпустила бы свою жертву до того, как началось расследование. Тогда следователи нашли бы только двух пожилых дам, живущих вполне нормальной жизнью, разве что одна из них выглядит больной. Что тогда? Ты поверил бы в историю о прикованной цепью к кровати сестре? Или назвал бы ее нелепым вздором?
Роберт совсем пал духом.
— Теперь возьмем твой случай. Две одинокие и малосостоятельные дамы обременены стоящим на отшибе большим домом. Одна из них слишком стара, чтобы заниматься домашней работой, а другая ее ненавидит. Какую форму примет их тихое помешательство? Они захотят хотя бы силой заполучить служанку.
Черт бы побрал Кевина с его опытом! Роберт думал, что ему нужно мнение Кевина, но на самом деле ему нужно было, чтобы Кевин подтвердил его собственное мнение.
— Им попадается порядочная девочка, оказавшаяся далеко от дома. То, что она порядочная и что до сих пор никто не поймал ее на лжи — ну в этом им просто не повезло. Все поверят ей, а не им. На месте полиции я без колебаний передал бы дело в суд. Не знаю, чего они опасаются.
Он посмотрел на Роберта смеющимися глазами. Тот сидел в кресле, опустив голову и протянув ноги к огню. Выражение лица у него было самое мрачное. Минуту Макдермот молчал, наслаждаясь унынием друга.
— С другой стороны, — наконец произнес он, — Полиция, возможно, не забыла о другой похожей истории, где все поверили в душераздирающий рассказ такой же вот девочки, и оказалось, что он выдумка от первого до последнего слова.
— Похожей истории? — спросил Роберт, подбирая ноги и выпрямляясь в кресле. — Когда это было?
— Это было в восемнадцатом веке, не помню точно, в каком году.
— Восемнадцатом! — горестно воскликнул Роберт.
— Почему это тебя так пугает? Природа алиби за последние два столетия не изменилась.
— Алиби?
— Если судить по той истории из восемнадцатого века, весь этот рассказ — попытка получить алиби.
— Значит, ты веришь, то есть ты считаешь возможным, что вся эта история — чушь собачья.
— Вымысел от первого до последнего слова.
— С ума с тобой сойдешь, Кевин! Ты только что говорил, что в эту историю вполне можно поверить.
— Можно. Но также можно поверить, что это сплошное вранье. Я не знаю всех обстоятельств дела, и не подрядился защищать ни одну из сторон. Я мог бы выиграть дело и в пользу одной стороны, и другой. Но, честно говоря, я предпочел бы представлять эту девушку из Эйлсбери. Она расположила бы к себе присяжных, а из твоего описания ни мисс Шарп, ни ее мать внешне к себе особенно не располагают.
Кевин встал, чтобы налить себе еще виски, и протянул руку за бокалом Роберта. Но у Роберта пропало всякое желание выпивать с Кевином. Он покачал головой, глядя в огонь. Он чувствовал усталость, и Кевин начинал его раздражать. Не следовало сюда приходить. Когда человек так много лет выступает в суде, у него уже не остается убеждений, только точки зрения. Роберт решил подождать, когда Кевин выпьет половину бокала, который он себе налил, и распрощаться. Ему страшно захотелось положить голову на подушку и забыть про свою ответственность за проблемы других людей. Или, вернее, за их разрешение.
— Интересно все же, чем она занималась весь этот месяц, — задумчиво проговорил Кевин, отхлебывая из бокала почти неразбавленный виски.
Роберт открыл было рот, чтобы сказать: «Так ты все-таки считаешь, что эта девчонка — лгунья!», но вовремя остановился. Ему надоело, что Кевин играет с ним, как кошка с мышью.
— Если будешь пить неразбавленный виски после кларета, то ты, мой милый, ближайший месяц будешь заниматься хождением по врачам, — отрезал он. К его удивлению, Кевин откинулся в кресле и захохотал.
— Ну до чего же ты хорош, Роб! — весело воскликнул он. — Ты — живое воплощение Англии. Всех ее лучших черт, всего, чем мы восхищаемся и чему завидуем. Сидишь, такой уравновешенный, вежливый, терпеливо сносишь насмешки, и начинает казаться, что с таким тихоней нечего церемониться. И вот, когда твой мучитель, забывшись, перешагивает через невидимую черту, он получает очень ощутимый удар когтистой лапой.
Не спрашивая согласия Роберта, Кевин взял из его руки рюмку и встал, чтобы налить в нее виски. Роберт не возражал. У него стало легче на душе.
9
9
Шоссе Лондон-Ларборо уходило вдаль прямой темной лентой, и окна многочисленных машин поблескивали в лучах солнца. Скоро, подумал Роберт, на дорогах и даже в воздухе станет так темно, что ехать на машине и в самолете будет тяжело и опасно, и люди опять сядут в поезда. Вот тебе и прогресс.
Кевин вчера заметил, что при современном развитии средств транспорта Бетти Кейн вполне могла провести этот месяц в Сиднее или Рио-де-Жанейро. От одной только мысли, что ее следы придется искать от Камчатки до Перу, Роберту становилось не по себе. Ему надо всего-навсего доказать, что в это время ее не было на дороге из Ларборо в Милфорд. Если бы в небе не светило так ярко солнце, если бы он не испытывал сочувствия к Скотланд Ярду, если бы у него не было такого советчика как Кевин, и если бы он сам за прошедший день не добился ощутимых успехов, Роберт, наверно, впал бы в уныние.
Вот уж чего он не ожидал, так это того, что положение, в котором оказался Скотланд Ярд, вызовет у него сочувствие. Нет, он совсем не завидовал Гранту. Скотланд Ярд направлял все свои усилия на поиски доказательств вины миссис и мисс Шарп и подтверждений рассказа Бетти Кейн — по той причине, что они и в самом деле верили в ее рассказ. Но в глубине души и Грант, и прочие сотрудники Скотланд Ярда, занятые расследованием этого дела, мечтали совсем о другом — вывести Бетти Кейн на чистую воду и заткнуть рот «Ак-Эмме». Да, ничего себе дилемма — Скотланд Ярду не позавидуешь.
Грант принял Роберта в высшей степени любезно спокойно выслушал его доводы — Роберт подумал, что это сильно напоминает визит к врачу — и охотно согласился сообщать Роберту обо всех интересных письмах, которые будут приходить в связи с публикацией в «Ак-Эмме».
— Только не возлагайте на них особенных надежд, — по-дружески предупредил он Роберта. — На одно осмысленное письмо, которое мы получаем, приходит тысяча дурацких. Писание писем во все инстанции — излюбленное занятие всех и всяческих «сдвинутых» — бездельников, извращенцев, полоумных и тех, кто обожает совать нос в чужие дела и всегда «считает своим долгом» сообщить о них полиции…
— Pro Bono Publico…[31]
— Вот-вот, — с улыбкой отозвался Грант. — Законопослушные граждане. А также люди с грязным умом. Для них письма — это безопасный способ давать выход своим наклонностям. В письмах они могут лезть грязными пальцами в любую душу, писать любые гнусности, заполнять многие страницы напыщенным вздором, проповедовать нетерпимость — и никто им за это ничего не сделает. Вот они и пишут. Если бы вы знали, сколько мы получаем таких писем!
— Но есть же надежда…
— О да, конечно, есть. И нам придется просеивать всю эту почту, читать все эти дурацкие письма в надежде найти что-нибудь полезное. Я вам обещаю: если попадется что-нибудь дельное, то вам обязательно сообщу. Но я еще раз хочу вам напомнить, что нормальные умные люди пишут письма чрезвычайно редко. Они считают, что совать нос в чужие дела — дурной тон. Потому они и хранят гробовое молчание вкупе, чем вызывают изумление и негодование американцев, для которых другие люди представляют живой интерес. Да нормальный человек к тому же слишком занят, слишком поглощен своими собственными делами, чтобы вразрез со своими инстинктами сесть и написать письмо в полицию о том, что его совершенно не касается.
Так что Роберт ушел довольный результатами своей встречи с Грантом и полный сочувствия к Скотланд Ярду. По крайней мере у него, Роберта Блэра, была ясная цель. Ему не надо задумываться, не лучше ли сосредоточить свои усилия в противоположном направлении. Кроме того, Кевин полностью одобрил принятые им шаги.
— Я и вправду на месте полиции рискнул бы передать дело в суд, — сказал он. — Дело у них почти наверняка выигрышное. А обвинительный приговор всегда обещает следователю повышение по службе. К сожалению — а, может быть, к счастью, — вопрос о передаче дела в суд решает человек, поставленный над следователями и совершенно не заинтересованный в их продвижении по служебной лестнице. Просто удивительно, что бюрократическая процедура может приносить полезные плоды.
Роберт, расслабившийся под влиянием выпитого виски, пропустил мимо ушей это циничное заявление.
— Но как только они отыщут хотя бы одного свидетеля, подтверждающего рассказ девчонки, они тут же заявятся во Франчес с ордером на арест — ты и телефонную трубку не успеешь поднять.
— Никаких свидетелей они не найдут, — лениво возразил Роберт. — Откуда им взяться? Но мы все равно хотим опровергнуть эту выдумку, чтобы она не отравляла жизнь Шарпам до конца их дней. Завтра я встречусь с теткой и дядей Бетти Кейн, и тогда у нас будет достаточно ясное представление о характере этой девицы, чтобы решить, в каком направлении вести частное расследование…
И вот Роберт катил по дороге в Ларборо, где он собирался повидать родственников Бетти Кейн — ту самую тетку, у которой она прожила две недели. И ее мужа. Их фамилия была Тилзит, и они жили по адресу: Ларборо, Мейнсхилл, Черрил-стрит, дом 93. Дядя Бетти был коммивояжером и служил в ларборской фирме, производящей щетки. Детей у этой четы не было. Больше Роберт о них ничего не знал.
Свернув с шоссе на дорогу, ответвляющуюся в направлении пригорода под названием Мейнсхилл, Роберт замедлил ход. Вот угол, где Бетти Кейн ждала автобус. Во всяком случае, она так утверждает. Остановка, видимо, на противоположной стороне. С его стороны нет никаких поворотов — в обоих направлениях тянется тротуар. Сейчас на дороге довольно оживленно, но Роберт легко мог себе представить, что в скучный дождливый вечер здесь почти никто не ездит.
Черрил-стрит представляла собой длинный ряд одинаковых домиков из грязно-красного кирпича с выступавшими вперед окнами-фонарями, почти вплотную подступающих к невысокой кирпичной стене, которая отделяла их от тротуара. Почва в промежутке между домом и стеной не отличалась плодородием только что освоенной целины на Медоусайд Лейн, где жили Винны в Эйлсбери: на ней произрастали лишь чахлая камнеломка, плющ и бледные незабудки. Без сомнения, домохозяйки на Черрил-стрит не меньше пеклись об украшении своих жилищ, чем те, которые жили в Эйлсбери, и на окнах у них висели столь же безукоризненно накрахмаленные гардины; но, если на Черрил-стрит и проживали поэтические души, то они выражали себя не через цветы.
Роберт долго и тщетно звонил — а потом стучал — в дверь дома номер 93, который отличался от своих соседей лишь выведенным на нем номером. Наконец, в соседнем доме открылось окно на втором этаже, из него высунулась женщина и спросила:
— Вы к миссис Тилзит?
— Да, — ответил Роберт.
— Она ушла в магазин. Это недалеко, вон там на углу.
— Спасибо. Я лучше подожду.
— Если вы хотите с ней увидеться поскорей, не ждите, а сходите за ней.
— Почему? Она еще куда-нибудь собирается?
— Нет, тут поблизости нет других магазинов. Но она будет часа два размышлять, какие выбрать кукурузные хлопья. А вы просто решительно возьмите с полки пачку и положите ей в сумку — она вам будет за это очень благодарна.
Роберт поблагодарил ее и пошел было по улице, но она опять его окликнула:
— Не оставляйте здесь машину — поезжайте на ней.
— Но ведь это, кажется, совсем близко.
— Близко-то близко, но сегодня суббота.
— Ну и что?
— Уроки в школе уже кончились.
— А, вот в чем дело. Но у меня в машине нечего… — Он хотел сказать «украсть», но вместо этого сказал: — Нет ничего, что можно унести.
— Унести! Ха! У нас раньше были под окнами коробки для цветов. А у миссис Лаверти была калитка, V миссис Гиддоуз — столбы для просушки белья и на них натянута веревка. Мы тоже считали, что все это нельзя унести. Если вы оставите здесь машину на десять минут, то радуйтесь, если найдете на ее месте шасси.
Роберт послушно влез в машину и поехал к магазину. По дороге он вспомнил одно место из показаний Бетти, которое теперь показалось ему несуразным. Вот на этой унылой грязной улице, так похожей на тысячи других людских муравейников, Бетти, по ее словам, так понравилось, что она решила остаться здесь до конца каникул.
— Что же ей здесь так понравилось?
Так и не решив этой загадки, Роберт вошел в магазин, размышляя, как ему угадать миссис Тилзит из многих покупателей. Но гадать ему не пришлось. В магазине была только одна женщина, и одного взгляда на лицо продавца, на котором было написано бесконечное терпение, и на два пакета, которые женщина держала в каждой руке, оказалось достаточно, чтобы понять, что это и есть миссис Тилзит.
— Чем могу служить, сэр, — спросил продавец, отвлекаясь на минуту от раздираемой нерешительностью покупательницы — правда, на сей раз вопрос стоял не о кукурузных хлопьях, а о стиральном порошке, — и направился к Роберту.