— Ну вот и все, — сказал Стэнли.
— Как это случилось? — спросил Билл, который только что пришел на пепелище.
— Неизвестно. Когда пришел констебль Ньюзэм, дом уже горел, — сказал Роберт. — Кстати, куда делись эти два типа?
— Те, которых мы наказали? — спросил Стэнли. — Пошли домой.
— Жаль, что выражение лица нельзя использовать в суде как улику.
— Да, — сказал Стэнли. — За это никого не задерживают, впрочем, как и за разбитые стекла. А я еще кое с кем не расквитался за тот удар по голове.
— Вы чуть не сломали тому типу шею. Пусть это послужит своеобразным утешением.
— Как вы им об этом скажете? — спросил Стэнли, имея в виду Шарпов.
— Бог его знает. То ли сказать им сразу и этим омрачить их триумф в суде, то ли дать им насладиться победой и только потом сказать про пожар?
— Пусть насладятся победой, — сказал Стэнли. — Не надо ее портить.
— Пожалуй, вы правы, Стэн. Если бы я знал… Наверно, мне стоит заказать им номер в «Розе и короне».
— Вряд ли им там понравится.
— Пожалуй, — с легкой досадой сказал Роберт. — Но у них нет выбора. Что бы они ни решили, одну-две ночи им придется провести в Милфорде. А лучше «Розы и короны» им ничего не найти.
— Знаете, я думаю, моя хозяйка с радостью согласится их принять. Она всегда была на их стороне, у нее есть свободная комната, и они смогут воспользоваться гостиной в передней части дома — она ею никогда не пользуется; там очень тихо — это крайний ряд муниципальных домов, которые выходят окнами в поле. Я уверен, им там понравится больше, чем в гостинице, где все будут на них пялиться.
— Конечно, это намного лучше, Стэн. Я бы сам никогда не додумался. Значит, вы думаете, ваша хозяйка согласится?
— Я не думаю, я уверен. Сейчас они составляют главный интерес в ее жизни. Для нее это будет лучший подарок.
— Хорошо, но вы все-таки узнайте определенно и позвоните мне в Нортон. Отель «Перья».
22
Роберту казалось, что, по крайней мере, половина жителей Милфорда сумела втиснуться в зал заседаний суда в Нортоне. Во всяком случае, многие жители Нортона толпились у входа, громко выражая свое недовольство тем, что, когда в «их» суде рассматривают нашумевшее дело, какие-то нахалы из Милфорда лишили их права на нем присутствовать. Причем, весьма хитроумные нахалы — представьте себе, они додумались подкупить нортонских мальчишек, и те держали им очередь — до чего взрослые жители Нортона сами, увы, не додумались.
В зале было очень жарко и душно, и пока шел предварительный допрос и Майлз Эллисон зачитывал обвинительный акт, публика вела себя неспокойно. Эллисон был полной противоположностью Кевина Макдермота: казалось, что его ясное, тонкое лицо принадлежит не конкретному человеку, а некоему типу. Его негромкий, сухой голос был абсолютно бесстрастен, так же как и манера чтения. И поскольку эта история была известна всем присутствующим до малейших подробностей и неоднократно обсуждалась, они не слушали прокурора, а высматривали в зале знакомых.
Роберт все время крутил в кармане маленький продолговатый кусок картона, который вчера перед самым отъездом ему всучила Кристина, и репетировал про себя, как он после суда скажет Шарпам о пожаре. Картонка была ярко-голубого цвета, и на ней золотом было написано: «Ни один волос не упадет с головы без воли божьей». Интересно, думал Роберт, крутя картонку пальцами, как сказать им, что у них больше нет дома?
Вдруг в зале все зашевелились, а потом стало тихо — Роберт отвлекся от своих мыслей и увидел, что Бетти Кейн присягает на Библии перед тем, как приступить к даче показаний. «Да она в жизни не целовалась с мужчиной», — вспомнилось ему, как в прошлый раз сказал о ней Бен Карли. Точно такое же впечатление производила она и сегодня. При виде ее голубого костюма в голову приходили мысли о юности и невинности, веронике, дымке костра и колокольчике. Завернутые поля шляпы открывали детский лоб и красиво очерченную линию волос. И хотя Роберт теперь знал все подробности ее жизни за те недели, что она отсутствовала, глядя на нее, он по-прежнему удивлялся. Способность внушать доверие — один из важнейших талантов для преступника; до сих пор Роберту приходилось иметь дело лишь с дешевыми поделками, шитыми белыми нитками, теперь он впервые столкнулся с работой мастера.
И на этот раз она образцово-показательно давала показания, и ее юный, звонкий голосок был слышен всем в зале. И на этот раз аудитория слушала ее, затаив дыхание. Однако судья на этот раз не замирал от благоговения — во всяком случае, судя по выражению лица судьи мистера Сейе, он был весьма далек от благоговения. Интересно, подумал Роберт, откуда этот критический взгляд? Результат естественной неприязни к разбираемому делу или он понимает, что Кевин Макдермот не взялся бы защищать этих женщин, если бы не был абсолютно уверен в успехе.
Рассказ девушки о муках, которые выпали на ее долю, сделал то, чего не сумел сделать прокурор, — зал встал на ее сторону. То там, то тут слышались вздохи и возмущенный шепот — настолько громкий, чтобы вызвать недовольство судьи, но достаточно громкий, чтобы продемонстрировать свою солидарность с истицей. Наконец пришел черед Кевина, и он встал, чтобы начать перекрестный допрос.
— Мисс Кейн, — начал Кевин вкрадчивым голосом, — вы сказали, что, когда вы приехали во Франчес, было темно. Очень темно?
И сам вопрос, и вкрадчивый тон, которым его задавали, привели Бетти к мысли, что он хочет, чтобы это было не так, и она, как и рассчитывал Кевин, попалась на крючок.
— Да. Было совсем темно.
— Так темно, что вы не могли рассмотреть дом снаружи?
— Да, очень темно.
Кевин сделал вид, что оставил эту тему, и задал новый вопрос.
— А в ночь, когда вы убежали — может, тогда было не так темно?
— Нет, тогда было еще темнее.
— Значит, у вас не было случая рассмотреть дом снаружи?
— Не было.
— Не было. Хорошо, здесь все ясно. А теперь давайте разберемся, что вам было видно из окна на чердаке, где вы были заперты все это время. В заявлении в полицию вы утверждаете, описывая незнакомое место, что подъездная дорожка от ворот к дому «сначала шла прямо через двор, а потом раздваивалась и образовывала круг перед крыльцом».
— Да.
— А откуда вам это известно?
— Откуда? Я ее видела.
— Откуда?
— Из чердачного окна. Оно выходит во двор перед домом.
— Но из окна виден только прямой отрезок подъездной дорожки. Остальную часть закрывает край крыши. Откуда вы знаете, что дорожка раздваивается и образует круг перед крыльцом?
— Я видела!
— Как?
— Из окна.
— Вы хотите сказать, что видите не так, как все? Может, по принципу ирландского ружья, которое стреляет из-за угла? Или с помощью системы зеркал?
— Все так, как я описала!
— Разумеется так, но вы описали двор, каков он есть, если на него смотреть, например, через забор, а не из окна на чердаке. А вы утверждаете, что видели двор только из окна.
— Я полагаю, — сказал судья, — что у вас есть свидетель, который может подтвердить, что на самом деле видно из окна.
— Два свидетеля, ваша честь.
— Достаточно одного с хорошим зрением, — сухо сказал судья.
— Итак, вы не можете объяснить, каким образом вы сумели описать в полиции Эйлсбери то, о чем вы не могли знать, если вы говорите правду. Мисс Кейн, вы бывали за границей?
— За границей? — переспросила она, удивившись внезапной перемене темы. — Нет, не была.
— Никогда?
— Никогда.
— А вам не доводилось бывать, скажем, в Дании? Например, в Копенгагене.
— Нет, — выражение ее лица ничуть не изменилось, но Роберту показалось, что голос звучал уже не так уверенно.
— Вы знакомы с Барнардом Чэдвиком?
Она вдруг насторожилась. Она напоминает животное, подумал Роберт, которое было спокойно и вдруг насторожилось. Оно не изменило позу, внешне все по-прежнему, оно словно стало еще неподвижнее, но уже почуяло опасность.
— Нет, — голос совершенно ровный и бесстрастный.
— Он не ваш друг?
— Нет.
— А вы случайно не жили с ним в отеле в Копенгагене?
— Нет.
— А с кем-нибудь другим?
— Нет, я вообще ни разу не была за границей.
— Значит, если я скажу, что все это время вы были не на чердаке во Франчесе, а в отеле в Копенгагене, я буду неправ?
— Абсолютно неправы.
— Спасибо.
Как и предполагал Кевин, Майлз Эллисон взял слово, чтобы поправить дело.
— Мисс Кейн, вы приехали во Франчес на машине?
— Да.
— И машина, как вы сказали в заявлении, подвезла вас прямо к порогу. Раз было темно, у машины, наверно, были включены фары или хотя бы подфарники; в их свете вы и могли увидеть подъездную дорожку и часть двора.
— Мисс Кейн, вы приехали во Франчес на машине?
— Да.
— И машина, как вы сказали в заявлении, подвезла вас прямо к порогу. Раз было темно, у машины, наверно, были включены фары или хотя бы подфарники; в их свете вы и могли увидеть подъездную дорожку и часть двора.
— Да, — подхватила Бетти, прежде чем он успел задать вопрос, — ну, конечно, тогда я и увидела этот круг. Я знала, что видела его, я точно знала. — И она бросила взгляд на Кевина, и Роберт вспомнил, какое у нее было лицо в тот первый день, когда она поняла, что правильно догадалась про чемоданы в шкафу. Если бы она знала о задумке Кевина, то не ликовала бы, что ей сейчас удалось выкрутиться.
Затем показания давала «глянцевая картинка» (по меткому выражению Карли). Специально для суда в Нортоне она купила себе новые платье и шляпу — платье оранжевого, а шляпу кирпичного цвета с синей лентой и розовой розой — в этом диком наряде она была еще отвратительнее. Роберт с интересом отметил, что и на сей раз, несмотря на расположенную в пользу Бетти аудиторию, то злорадство, с которым она говорила, сводило на нет все ее показания. Она не нравилась публике, и хотя она уже сделала свой выбор, врожденная английская подозрительность по отношению к недоброжелательности заставляла ее относиться к Розе Глин с недоверием. Когда Кевин сказал, что она была уволена, а «не ушла по собственному желанию», почти у всех в зале на лице было одинаковое выражение: «Вот оно в чем дело!» — Кевину удалось подпортить ее репутацию — больше она ему была не нужна, и он оставил ее в покое. Он явно приберегал силы для ее партнерши.
Бедняга Глэдис сегодня имела еще более бледный вид, чем в полицейском суде в Милфорде. Внушительный вид судей, их мантии и парики просто потрясли ее. Полицейская форма ей тоже внушала страх, но, по сравнению с сегодняшней торжественной атмосферой и величавым ритуалом, она казалась чуть ли не по-домашнему родной. Глэдис и в Милфорде чувствовала себя не в своей тарелке, здесь же она совершенно потерялась. Роберт видел, как Кевин оценивал ее взглядом, выбирая тактику поведения. Она до смерти испугалась Майлза Эллисона, несмотря на все его терпение и спокойствие: по-видимому, для нее любой человек в парике и мантии был врагом и нес в себе угрозу наказания. Поэтому Кевин взял на себя роль успокоителя и защитника.
Нет, это просто неприлично, подумал Роберт, сколько нежности Кевин вложил в свой голос, обращаясь к ней. Его тихий, спокойный тон взбодрил Глэдис. Она послушала его и начала успокаиваться. Роберт увидел, как маленькие, худые руки, судорожно сжимавшие поручни, расслабились. Кевин спрашивал ее о школе, где она училась. Из ее глаз ушел страх, и она спокойно ему отвечала. Она чувствовала, что это ее друг.
— Итак, Глэдис, я скажу, что вы сегодня не хотели сюда приходить и давать показания против этих двух женщин из Франчеса.
— Не хотела. Правда, не хотела.
— Но пришли, — сказал он, не осуждая, а просто констатируя факт.
— Да, — пристыженно созналась она.
— Почему? Потому что думала, что это ваш долг?
— Нет, нет.
— Может, вас принудили прийти?
Роберт увидел, что судья собирается прервать Кевина, но Кевин тоже заметил это краем глаза.
— Может, кто-то вас запугал? — мягко закончил Кевин, и судья успокоился. — Может, вам сказали: «Вы скажете, что я вам велю, а если нет, то я скажу про вас?»
В глазах Глэдис были одновременно удивление и надежда.
— Не знаю, — сказала она, прибегнув к извечной уловке неграмотных людей.
— Дело в том, что если кто-то вас заставил лгать, угрожая…
Для нее это явно было откровением.
— Весь суд, все люди, которых вы здесь видите, пришли сюда сегодня для того, чтобы узнать правду. И судья строго накажет любого, кто заставил вас сюда прийти и сказать неправду. Более того, существует суровое наказание для тех, кто под присягой обещает говорить правду, а говорит неправду; но если случится так, что их заставили говорить неправду угрозой, тогда больше накажут того, кто угрожал. Это понятно?
— Да, — прошептала она.
— Тогда я сделаю предположение, как было на самом деле, а вы мне скажете, прав я или нет. — Он подождал ее согласия, но она молчала, и он продолжил: — Кто-то, например, ваша подруга взяла во Франчесе одну вещь. Скажем, часы. Ей самой они были не нужны, и она дала их вам. Может, вы и не хотели их брать, но ваша подруга с властным характером, и вам не хотелось обижать ее отказом принять подарок. Поэтому вы их взяли. Признайтесь, что эта подруга предложила вам подтвердить то, что она собирается сказать в суде, а вы не любите врать и отказались. Тогда она сказала вам: «Если ты не подтвердишь мои слова, я скажу, что ты как-то раз зашла ко мне во Франчес и взяла часы», — или еще что-нибудь…
Он подождал минуту, но она лишь молча таращила на него глаза.
— Я считаю, из-за этих угроз вы пошли в полицейский суд и подтвердили лживые слова подруги, а когда вернулись домой, вам стало стыдно. Так стыдно, что вы больше не могли держать часы у себя. Вы завернули часы и отправили их по почте во Франчес с запиской: МИНЕ ОНИ НИ НУЖНЫ. — Он помолчал. — Признайтесь, Глэдис, что именно так и было дело.
Но она уже успела испугаться.
— Нет. Нет, у меня никогда не было этих часов.
Он не обратил на ее оговорку никакого внимания и мягко сказал:
— Я не прав?
— Да. Это не я отправила часы.
Он взял лист бумаги и так же мягко сказал:
— Когда вы учились в школе, о которой мы с вами говорили, вы очень хорошо рисовали. Так хорошо, что ваши работы отбирали для школьной выставки.
— Да.
— Вот здесь у меня карта Канады — очень аккуратно выполненная карта — это ваша работа, которая была на выставке, и вы за нее получили приз. Вот здесь в правом углу ваша подпись, и я уверен, что вам было приятно подписать такую хорошую работу. Я думаю, вы ее помните.
Глэдис передали карту, а Кевин продолжил:
— Дамы и господа присяжные, это карта Канады, которую Глэдис Риз нарисовала в последний год обучения в школе. Когда его честь с ней ознакомится, он покажет ее вам. — Потом он обратился к Глэдис. — Вы сами ее нарисовали?
— Да.
— И сами подписали в углу?
— Да.
— И внизу написали печатными буквами: ДОМИНЕОН КАНАДА?
— Да.
— Вы написали внизу печатными буквами: ДОМИНЕОН КАНАДА. Отлично. А вот у меня клочок бумаги, на котором кто-то написал: МИНЕ ОНИ НИ НУЖНЫ. Этот клочок бумаги с печатными буквами был вложен в коробочку с часами, которые прислали по почте во Франчес, — часами, которые пропали, когда там работала Роза Глин. Так вот, печатные буквы на карте и клочке бумаги одинаковые. Они написаны одной рукой. Их написали вы..
— Нет, — сказала она, взяв клочок бумаги с запиской, который ей передали, и быстро его положила, словно он мог ее ужалить. — Нет, это не я. Я никуда ничего не отсылала.
— Это не вы написали печатными буквами: МИНЕ ОНИ НИ НУЖНЫ?
— Нет.
— Но ведь это вы написали: ДОМИНЕОН КАНАДА?
— Да, я.
— Ну что же, чуть позднее я представлю доказательства, что это написано одной рукой. А пока присяжные могут со всем ознакомиться и сделать свои выводы. Спасибо.
— Мой ученый друг сделал предположение, — сказал Майлз Эллисон, — что вы пришли сюда по принуждению. В этом предположении есть доля истины?
— Нет.
— Значит, вы пришли сюда не потому, что в противном случае с вами могло что-нибудь случиться?
Она немного подумала, пытаясь расшифровать смысл сказанного.
— Нет, — выдавила она наконец.
— То, что вы сказали в полицейском суде и сегодня, это правда?
— Да.
— Вам никто не предлагал сказать это?
— Нет.
Однако у присяжных осталось впечатление, что она давала показания неохотно, повторяя вымышленную кем-то другим историю.
На этом и закончились свидетельские показания со стороны обвинения, и Кевин решил закончить с показаниями Глэдис Риз по принципу домохозяек — разделаться с мелочами перед тем, как приступить к важным делам.
Графологическая экспертиза подтвердила, что оба образца печатных букв, представленных суду, написаны одной рукой. Эксперт не только не сомневался в том, но заявил, что ему никогда еще не приходилось иметь дело с таким очевидным случаем. В двух образцах полностью совпадали не только буквы, но и сочетания букв, например, МИ, НЕ, ОН. Поскольку было очевидно, что присяжные уже решили для себя этот вопрос (любой, кто увидел бы эти образцы, был бы абсолютно уверен, что они написаны одной рукой), предположение прокурора, что эксперты могли допустить ошибку, прозвучало неубедительно. Кевин окончательно опроверг его, предъявив идентичные отпечатки пальцев, обнаруженные на обоих образцах. А предположение Эллисона, который сказал, что найденные отпечатки пальцев, может быть, не принадлежат Глэдис Риз, было его последней попыткой спасти положение. (Ему не слишком хотелось, чтобы суд принял решение проверить его предположение).