— Я вижу, с тебя нельзя глаз спускать, — сказал Морозов.
— А почему я должен ходить за тобой как тень? — отозвался Витька, и Морозов ощутил желание надрать ему уши.
Марта расхаживала по узенькому, зажатому скалами пляжу. Раскрытая книга валялась на песке.
— Почему не загораешь? — спросил Морозов, выпроставшись из гидрокостюма. — Солнце сегодня хорошее.
— Сама не знаю. Вдруг я что-то забеспокоилась. Вы слишком долго сегодня. — Марта улыбнулась, поправила косынку на голове. — Опять стреляли мимо?
— Гонялись вот за такой здоровенной треской, — Морозов широко развел руки. — И ни черта.
— Ух вы, охотнички мои, — сказала Марта и чмокнула Витьку в загорелую щеку. — Неуда-ачливые! Идемте, буду вас кормить.
Красно-белая палатка славно вписывалась в темную зелень хвои. Сосны осыпали иголки на раскладной столик, на тарелки. Бифштекс, поджаренный на плитке и облитый гранатовым соком, был необыкновенно вкусным. А уж аппетит после морских купаний!
Морозов покосился на Витьку и подумал, что у Витьки его, морозовская, манера есть: жует быстро, энергично, а сам глазеет по сторонам, ничего не хочет упустить. Вон каркнула, сорвавшись с ветки, ворона и полетела куда-то по своим бестолковым вороньим делам. Плеснула волна у скал, взметнулась пенным фонтаном, — свежеет ветер, ярится прибой. Щекотно ползет по голой ноге муравей.
Морозов перевел взгляд на Марту. Гляди-ка, ухитрилась так загореть при здешнем скупом солнце. И когда успела обзавестись этим новомодным купальником, меняющим цвет в зависимости от освещения? Конечно, босая. Чудачка, носится со своей идеей о пользе ходить босиком по земле. И вот терпит, упрямо ходит по камням, по хвойным иголкам. И Витьку заставляет.
Не думал он, Морозов, что сможет отринуть от себя вечные заботы, ведь казалось, никуда от них не уйдешь, а вот поди ж ты… Хорошо здесь, в тишине, на клочке тверди посреди изменчивого моря. Стать бы частью скалистого островка, частью моря и ветра, вобрать в себя все это…
Марта поставила перед ним клубничное желе, сказала:
— Совсем забыла: недавно тебя вызывал Коннэли.
— Коннэли? — Морозов вскинул голову — Что ему надо?
— Не знаю. Он позвонит еще.
— Ты сказала, что у нас отпуск?
— Да. Витюша, положить еще желе?
Морозов привалился спиной к сосне. Вот так. Никакой Коннэли не отдерет его от шершавого, нагретого солнцем ствола. Слышите, господин президент Международной федерации космонавтики? Ничего не выйдет у вас.
Он поймал настороженный взгляд Марты. Ну, само собой, она догадывается, зачем звонил Коннэли. Морозов подмигнул ей: дескать, не тревожься, Мартышка, наш Великий Уговор остается в силе.
— Пап, — сказал Витька, покончив с желе, — ты читал «Ронго-ронго»?
— Читал. А что?
— Буров, когда выступал по теле, ну, когда отмечали десятилетие со дня смерти Шандора Саллаи…
— Понятно. И что он говорил?
— Он сказал, что несколько записей Саллаи на полях «Ронго-ронго» перевешивают все его прежние труды. Это правильно, пап?
— Нет, неправильно.
— А ты видел эти записи на полях?
— Да.
Как же давно это было, подумал Морозов. Еще перед стартом Второй Плутоновой. Полноземлие, комнатка Марты в Селеногорске… чудо тех далеких дней и ночей… Да, тогда-то Марта показала ему книжку, забытую Шандором в медпункте. Древний, не очень складный миф Южных морей о «солнце-боге», дававшем себя «в пищу» людям, Шандор истолковал весьма своеобразно: как фантастически преломленную мечту о биофорных — то есть несущих жизнь — свойствах лучистой энергии. Имел ли Шандор в виду тау-излучение? Неизвестно. Никогда и нигде он не высказывался об этом. Сохранились лишь его пометки на полях книжки. Он, Морозов, не придал им тогда особого значения. Но, увидев на Плутоне существа, заряжающиеся энергией, вспомнил о заметках Шандора, а по возвращении рассказал о них Бурову. После смерти старика Бурову удалось разыскать в его личном архиве книжку и расшифровать неразборчивые каракули. Он написал статью о прозрении Шандора Саллаи и ввел в научный обиход вот этот термин, как бы случайно оброненный стариком: биофорные свойства лучистой энергии.
— Пап, — сказал Витька, — а может, и вправду были на Земле времена, когда люди питались солнечным теплом и светом?
— Не было таких времен.
— А почему тогда жители Пасхи придумали такой миф? Буров говорил — это очень странно.
— В их мифах могли фантастически преломиться наблюдения за жизнью растений. Подсолнуха, например. Древние перуанцы поклонялись подсолнуху и называли его «цветком солнца».
— Да-а? — протянул Витька, разочарованный простотой толкования мифа.
— Тут дело вот в чем, — вмешалась Марта, подсев к сыну с гребешком и пытаясь причесать его русые кудряшки. — Непосредственно солнечным светом питаются только растения. Вы проходили фотосинтез?
— Ну, не надо, мама! — поморщился Витька и отодвинулся от гребешка. — Фотосинтез мы не проходили, но я немножко знаю.
— Растения живут, потому что превращают энергию солнечных лучей в химическую энергию органических молекул. А человек питается растениями или мясом животных, которые питаются растениями. И таким образом — не прямо, но фактически тоже поглощает энергию, приходящую от солнца. Понимаешь?
— А Буров говорит, что можно прямо, — стоял на своем Витька. — Он объяснял, но я не все понял и забыл. У нас дыхание — все равно что у деревьев… или рыб…
— А вот мы сейчас у него самого спросим, — благодушно сказал Морозов, увидев мелькнувшие меж сосен фигуры.
Свен Эрикссон несколько лет назад окончил в Ленинграде биологический факультет. Как-то раз попал он в планетарии на лекцию Бурова и с того вечера не было у Бурова более верного адепта. Не только идеи, которых всегда хватало у Бурова, сблизили их, а и общая страсть к подводному спорту. Для Свена, впрочем, это был не спорт, а профессия, дело жизни, — он изучал морскую фауну. Способного молодого исследователя приметила международная организация по охране гидросферы и предложила ему возглавить планктонную станцию на Аландах — захудалое учреждение, не слишком отягощающее международный бюджет, но и не приносящее ей, организации, лавров. Свен с тремя сотрудниками, такими же молодцами, отдавшими предпочтение морю перед сушей, развили кипучую деятельность. День-деньской они носились на катере по «пастбищам», огороженным сетями и засеянным рачками и прочей планктонной мелюзгой. На долгие часы уходили в гидрокостюмах под воду, ловили и метили рыб, снимали показания с приборов. И так бывало до поздней осени, почти до ледостава. Тогда Свен консервировал станцию и уезжал в Стокгольм, там обрабатывал накопленный за лето материал, а его помощники возвращались к себе домой в Турку.
Сюда-то, на планктонную станцию, и стал наезжать по приглашению Свена Буров. Первое лето просто нырял и купался в свое удовольствие, а на второе — привез идею. И стали они со Свеном не просто нырять, а — с определенным умыслом.
В красном деревянном домике с белыми наличниками окон и дверей на скалистом берегу укромной бухточки размещалась станция — в нижнем этаже лаборатория, в верхнем — три жилые комнатки, одну из которых занимали Буров с Инной. Морозовым предложили поселиться во второй комнате, но те отказались утеснять персонал станции и разбили палатку на другом краю островка. Так оно было лучше.
С утра станция работала. А во второй половине дня, ближе к вечеру, собирались все вместе — хозяева и гости. Свен вываливал Марте на сковородку кучу мелкой, необыкновенно вкусной рыбки, откормленной рачками, название которых было длинным и труднопроизносимым.
И сейчас принес полное ведро.
— Свен! — ужаснулась Марта. — Вы хотите, чтобы я все это зажарила?
— Конечно, — хладнокровно ответил тот. — Мы вам поможем.
Сели чистить рыбу. Витька пристроился рядом с Буровым.
— Дядя Илья, — сказал он, — я опять забыл, что вы рассказывали про дыхание…
— Забываешь, потому что мало ешь рыбы.
— Я не могу есть много рыбы, у меня икота появляется. Вы говорили, что у всех дыхание одинаково, у человека, и у рыб, и у растений.
— Что еще за новости? — Марта тыльной стороной ладони отвела прядь, упавшую на глаза, и посмотрела на Бурова. — Зачем ты морочишь ребенку голову, Илья?
— Я не ребенок! — вскинулся Витька. — Я в пятый класс перешел.
— Пятый класс — это уже солидно, — сказал Буров. — Я не говорил, что все дышат одинаково. Я говорил об общем принципе дыхания. У человека газообмен между воздухом и кровью происходит в альвеолах легких. У рыбы — между водой, содержащей кислород, и кровью — в жаберных пластинках. Разница — в геометрической структуре дыхательных ячеек. А принцип — общий.
— А у растений? Вы про растения тоже говорили.
— Я говорил, что у растений при фотосинтезе в превращении энергии активно участвует АТФ — аденозинтрифосфорная кислота. Наше дыхание тоже сопровождается синтезом АТФ. Что это значит? Растения и млекопитающие — биологические системы во многом противоположные. А принцип питания или, если хочешь, дыхания, у них общий. Природа всегда ищет и находит общий принцип, единый механизм, как можно более простой. Как говорил Пифагор, «сведение множества к единому — в этом первооснова Красоты».
— Я говорил, что у растений при фотосинтезе в превращении энергии активно участвует АТФ — аденозинтрифосфорная кислота. Наше дыхание тоже сопровождается синтезом АТФ. Что это значит? Растения и млекопитающие — биологические системы во многом противоположные. А принцип питания или, если хочешь, дыхания, у них общий. Природа всегда ищет и находит общий принцип, единый механизм, как можно более простой. Как говорил Пифагор, «сведение множества к единому — в этом первооснова Красоты».
— Значит, АТФ… — Витька добросовестно пытался понять и запомнить. — Значит, она для всех…
— Именно. Прекрасный биологический аккумулятор и трансформатор энергии, поступающей в организм извне, — вот что такое АТФ.
— Дядя Илья, а эти, плутоняне, они ведь живут потому, что получают… ну, тоже аккумулируют энергию извне… Значит, и у них АТФ?
— Во-от, теперь видно, что ты учишься думать, — одобрил Буров, потроша очередную рыбку. — Что ж, может, и у них.
— Не вводи пятиклассника в заблуждение, Илья, — сказал Морозов. — Эта идея давно отвергнута по той простой причине, что в анаэробных процессах АТФ не участвует. Для действия механизма АТФ, — пояснил он Витьке, — нужна кислородная среда. А на Плутоне ее нет.
— Я говорю о едином принципе, товарищ вице-президент, — сказал Буров. — Может, у них биологический аккумулятор основан не на фосфатных связях, а на каких-то других. Вот полетишь скоро на Плутон — разберись на месте.
— Сам лети и разбирайся, — проворчал Морозов.
— Илья, — переменила Марта разговор, — Инна говорит, что вы со Свеном затеяли тут опасные подводные опыты…
— Напрасно Инна говорит о том, чего еще нет.
— А что — это секрет? — Инна, близоруко прищурившись, посмотрела на Бурова. — А я считаю, что, прежде чем начинать эксперимент, надо посоветоваться со специалистами. Представляешь, — обратилась она к Марте, — задумали научиться дышать морской водой. Разве это шутка — заполнять водой легкие?
— Да никто пока не дышит и не заполняет, — терпеливо сказал Буров, и Морозов удивился кроткому его тону. В былые времена такое возражение Инны мгновенно взвинтило бы его. — То есть многие уже дышали водой, — продолжал Буров, — но неудачно и неправильно. Подавать кислород в воду перед вдохом дело нехитрое. А вот выводить из легких углекислый газ… Ну, мы придумали одну штуку, теперь пробуем, вот и все.
— Ох, Илья, — покачала головой Марта. — Когда ты только угомонишься? — Она поднялась. — Ну, хватит чистить, все равно столько рыбы нам не съесть. Витя, надень куртку и брюки, смотри, как затянуло небо и какой сразу холод.
Но Витька только отмахнулся.
Ветер свежел, с запада плотной однообразно-серой толпой плыли облака, и море, еще недавно сине-зеленое, тоже стало серым, всхолмленным волнами. Соседние острова заволокло дымкой.
Марта поставила сковороду с рыбой на плитку. Зябко поежилась, сказала:
— А все-таки море хорошо только в тихую погоду.
— Нет, — отозвался Свен Эрикссон, — всегда хорошо. Могу посочувствовать людям, ведущим сухопутную жизнь, — продолжал он, тщательно подбирая слова. По-русски Свен говорил чисто, с небольшим акцентом. — Морская среда более естественна. Не надо забывать, что жизнь вышла из океана.
— Раз уж вышла, так назад ее не загонишь, — заметил Морозов.
— Вы неправы, Свен, — сказала Марта. — Из океана выползла кистеперая рыба, от которой пошли первые земноводные. А человек вышел из лесу. Лес — вот естественная среда человека. Мы — дриопитеки, неосмотрительно вылезшие в степь, под яркое солнце. Погодите возражать! — Она сделала рукой движение, от которого у Морозова сладко захолонуло сердце. — Конечно, надо было слезть с деревьев, никто не спорит, но потом начались ошибки. Человек лишился лесного экрана, он стал вырубать леса — свою естественную защиту. Он изобрел обувь и начал заливать землю бетоном и асфальтом. Короче говоря, выключился из системы, изолировал себя от естественной среды…
«Зеленоглазый мой дриопитек, — с нежностью подумал Морозов, глядя на Марту. — Великий пропагандист Босого Хождения по траве. Марта, Мартышка. Хорошо, что ты уговорила меня поехать отдохнуть: слишком долго я сидел спиной к тебе…»
Свен Эрикссон слушал Марту насупясь. Пробовал было возражать, а потом умолк. Его мускулистое тело казалось отлитым из темной бронзы.
— Свен, — сказал Витька, — вон в той стороне что-то лежит на дне. Что-то большое.
— Знаю. Там затонувший военный корабль. С пушкой.
— Так это пушка торчит. А я думал — труба. Я хочу посмотреть!
— Пошли. — Свен стремительно поднялся.
— Вы с ума сошли! — воскликнула Марта. — В такую погоду? Витя, и не думай даже!
— Со Свеном ты можешь отпустить его в любую погоду, — сказал Буров. — Надо же мальчику становиться мужчиной.
— В такой шторм? Ни за что!
— Это еще не шторм, — сказал Свен. — До шторма мы вернемся.
Витька, слегка опешив, переводил взгляд с Марты на Свена, а потом, уставился на отца. Отец был последней инстанцией в споре. И Морозов неохотно, одному только своему доверию к силе и ловкости Свена уступая, сказал:
— Ладно, пусть идет. Только ненадолго, Свен. И не отпускайте его от себя.
Свен кивнул и вслед за Витькой, побежавшим вприпрыжку, спустился на пляж. Вскоре неспокойная вода сомкнулась над их головами. Еще несколько секунд были видны красные пятна их гидрокостюмов, потом и они растаяли.
Начал накрапывать дождь. Морозов вынес из палатки плащ и накинул Марте на плечи. Она расхаживала по узкой пляжной полоске, глядя на море.
— Напрасно ты его отпустил, — тихо сказала она.
— Никуда не денется, — бодро ответил Морозов, но на душе у него было тревожно. — Пойдем, Мартышка, а то гости всю рыбу съедят.
— Не волнуйся, — сказала ей Инна, когда она вернулась к плитке. — Просто ты еще не знаешь Свена. Это морской бог.
«У тебя нет детей!» — чуть не крикнула ей Марта, но сдержалась.
— Ребята, — сказал Морозов, сев под любимой сосной и обхватив колени руками, — что, если пригласить сюда Вовку Заостровцева с Тоней? Пусть проветрятся на аландском ветерке. А то закисли в подмосковном лесу. А?
— Не приедет Вовка, — сказал Буров. — Позвони ему, почему не позвонить, но — не приедет. Тоня не пустит. Давайте рыбу есть, а то она обуглится.
— Удивительно, — сказала Инна, — такая резвая была Тоня — вы помните? — минуты на месте не могла усидеть, танцы ее влекли неудержимо — и в такую наседку превратилась. Какая вкуснотища! — добавила она, проглотив первый кусочек рыбы. — Упоительно нежный вкус, правда. Марта?
— Что?
— Ну-у, Марта! Уж я какая трусиха, а и то вполне спокойна. Ешь!
— Вовку Тоня превратила в закрытую систему, — сказал Буров, — зато дочка от нее ускользнула. Вот девочка! Когда-то Марта здорово кружила нам головы, но куда ей до Нади! Слышишь, Марта?
— Слышу… — Марта сидела, сжав руками плащ на груди, и смотрела на море, по которому уже бежали пенные барашки.
— Всю лабораторию Лавровского повергла к своим стопам. Во главе с шефом.
— Ну уж, — усомнился Морозов. — Не привирай насчет шефа, Илья. Не поверю, чтобы Лев Сергеич…
— Он и сам не поверит, если ему сказать, но к лаборантам Надю ревнует ужасно, колкостями их замучил. Один я уцелел, да и то потому лишь, что Лавровский со мной поссорился и я уехал.
— Лавровский с тобой или ты с ним?
— Говорю же, что он со мной. У старика невыносимый характер. Чего ты смеешься, Алешка? Мне надоело с людьми ссориться, миролюбивее меня человека ты нигде не найдешь. Но люди об этом не знают…
Сильный порыв ветра прошел над островом, раскачивая сосны. Погода портилась прямо на глазах. Потемнело.
Марта теперь расхаживала по пляжу, языки вспененной воды докатывались до ее босых ног. Она слабо кивала на успокоительные слова Инны и Бурова. Иногда бросала мимолетный взгляд на Морозова, как бы прося что-то сделать, — но что можно было сделать, кроме как ждать и полагаться на «морского бога»?
Так они четверо ходили по пляжу, все более заливаемому морем, и когда наконец всплыли метрах в тридцати две фигуры в красных гидрокостюмах и, сдвинув маски на лоб, поплыли к берегу. Марта глубоко вздохнула и сказала тихо:
— Этот час мне дорого обошелся.
Прибой был сильный, откатывающиеся волны отбрасывали Свена и Витьку назад, и было видно, какое у Витьки бледное — от усталости? от страха? — лицо. Мощным рывком Свен толкнул Витьку к берегу, и Морозов, стоявший по колено в кипящей пене, подхватил и вытащил его на пляж. Потом помог выбраться Свену.
Марта кинулась обнимать Витьку, но тот взглянул недоуменно и, выпрастываясь из гидрокостюма, бурно дыша, выпалил:
— Там подводная лодка!.. Рубка торчит из ила! И пушка! Настоящая пушка, из нее стреляли!
— Вытрись, — протянула Марта ему полотенце.
— Ее можно поднять! Правда, Свен?
— Корпус, кажется, не сильно разрушен, — сказал Свен. — Поднять можно.