Я напряг уши. Ничего, кроме птичьего щебета. Лорд Джон продолжал.
— Да уж, вы, по крайней мере, дважды можете благодарить судьбу, дорогой мой. Первый раз за то, что ушли ночью бродить по лесу, иначе лежать бы вам сейчас связанным, как Саммерли, под пальмой, а второй раз за то, что им в последнюю ночь вздумалось охотится на индейцев. Они так этим увлеклись, что попросту о вас забыли. Вы были правы, почувствовав, что за нами кто-то все время с первого дня следил. Их наблюдатели постоянно прятались в ветвях гингко. Конечно, они уже успели нас хорошо запомнить и, обнаружив, что одного человека не хватает, могли учинить повторный налет на наш лагерь; но, повторяю, слишком увлеклись пленением индейцев, — именно поэтому сегодня с утра разбудил вас я, а не обезьяны. То, что я вам рассказал, пока лишь цветочки. Послушайте, что было дальше. Такое не пригрезится даже в кошмарном бреду. Помните бамбуковые заросли у подножья горы, где мы нашли скелет американца. Они находятся как раз на дне обрыва под городом обезьян, и обезьяны вдоволь поиздевавшись над пленниками, в конце концов, их сбрасывают в пропасть. Думаю, что в этом бамбуке, если немного поискать, найдутся сотни человеческих скелетов. У обезьян на краю обрыва даже оборудован своего рода церемониальный плац, эдакий трамплин в бездну. Каждую жертву они по очереди кидают с обрыва и с интересом следят, как она упадет: расплющится ли в блин, упав на плоский камень, или напорется на бамбуковый кол. Нас они тоже подтащили к краю площадки, давая возможность полюбоваться чудовищным ритуалом. Первые четверо индейцев, сброшенные с обрыва, повисли на стеблях бамбука, пронзенные ими, как куски шашлыка. Жуткий, инфернальный, и в то же время чем-то завораживающий спектакль. Мы, не в силах оторваться, наблюдали за каждым падением, заканчивающимся мгновенной смертью, и каждый из нас всякий раз думал: «следующий — наверное — я».
Но на том представление прервалось. Оставшуюся шестерку индейцев они оставили на завтра, то есть на сегодня, и, наверное, гвоздем программы предстояло выступить нам. За Челленджера поручится не могу, возможно, ему и на этот раз удалось бы заполучить спасательные привилегии. Но нам с Саммерли уже было несдобровать. Это — точно. Я принялся как можно хладнокровнее обдумывать создавшуюся ситуацию в поисках спасения. Во-первых, определил, что в любых действиях могу рассчитывать только на себя. От обеих профессоров не было никакого толку. Вы только представьте себе, чем занимались наши полоумные рыцари науки: всякий раз, когда им удавалось, они спорили, к какому подклассу приматов следует отнести захвативших нас в плен рыжешерстых бесов. Челленджер утверждал, что они — яванские дриопитеки, а Саммерли с пеной у рта доказывал, что мы имеем дело с классическими питекантропами, словом, — совсем спятили.
Наблюдая за поведением обезьян, я искал, в чем же их слабость, и обнаружил, по крайней мере, два уязвимых места. Превосходя физической силой любого человека, они из-за коротких кривых ног плохо передвигаются на открытом пространстве. Даже Челленджер и Саммерли на спринтерской дистанции легко бы их опередили. Ну а вы, или я в беге были бы среди них уж совершенно недосягаемыми чемпионами. Это один момент.
Другую надежду я возлагал на наши винтовки. Они не имеют ни малейшего представления об огнестрельном оружии, и так и не поняли, что произошло с раненой в живот обезьяной. Значит, во что бы то ни стало надо добраться до винтовок, а там уж пусть пеняют на себя.
Пролежав под деревом без сна всю ночь, я улучил мгновение, когда, как мне показалось мой часовой задремал, и сильно ударив его ногой в пах (отчего он, заскулив и скрючившись повалился на землю) пустился наутек. Связанные за спиной руки немного замедляли мой бег, но я, не обращая на это внимания, бросался, чтобы сократить расстояния, напролом через кусты и все бежал к нашему лагерю. Случайно зацепившись сзади за какую-то корягу, я с ужасом подумал, что кто-то из обезьян меня опять схватил. Отчаянно рванувшись вперед, я почувствовал, что мои руки освободились. Лианы свалились, на прощанье немного расцарапав кисти. Ну, а остальное вам известно.
— А как же профессоры? — с ужасом прошептал я. — Теперь обезьяны их убьют из одной мести за контуженного часового.
— Убьют, если мы не поспеем вовремя на выручку. В любом случае они бы всех нас убили. Так что мой побег не мог существенно ухудшить положение. Но теперь дело нашей чести и совести прийти с оружием в руках, чтобы их спасти, или, на худой конец, по-братски разделить с ними горькую участь смертника. Для нас с вами настал решительный час. Нужно покаяться в грехах и помолится. Так, или иначе, сегодня к вечеру наша судьба будет решена.
— Тогда нужно действовать, — почти забыв об осторожности, закричал я. — Долго мы будем здесь прохлаждаться?
Я начал подниматься, но почувствовал на плече руку лорда Джона.
— Стоп! — прошептал он. — Кажется, опять идут.
И нам пришлось снова залечь в кусты. Из зарослей, в которых мы укрывались, была видна длинная, как аллея естественная прогалина между рядами высоких деревьев. Вдоль этой аллеи, одна за другой гуськом проковыляло около ста обезьян. Они были очень сутулы, но грудь их выпирала вперед, как бочка. Из-за кривых ног, приземистой осанки и переваливающейся походки они казались меньше ростом, чем были на самом деле. На неровных местах они нередко задевали землю передними конечностями. Многие были вооружены камнями и дубинками. С некоторого расстояния они казались просто очень заросшими рыжеволосыми людьми. Через несколько минут процессия исчезла в кустах на противоположной стороне аллеи.
— Нет, мой друг, — рано. Тысяча шансов против одного, что они не начнут над нашими друзьями расправы, пока не разыщут нас, или не смирятся с тем, что мы для них неуловимы. Нужно ждать, пока они не прекратят шарить по лесу. Еще около часа нам придется сидеть в засаде. К тому времени они все вернутся в свой город; тогда мы незаметно переберемся к ним, и тут уж — чья возьмет.
Чтобы скоротать время мы решили перекусить. Лорд Рокстон, более суток ничего не державший во рту, кроме диких плодов, с жадностью набросился на консервы.
Не знаю, удалось ли мне передать типичную для лорда Рокстона манеру изъясняться. Всегда сохраняя точность и лаконичность выражений, этот до мозга костей аристократ в решительные минуты почему-то обильно пересыпал, свой лексикон просторечными оборотами кокни, почерпнутыми в лондонском районе Олбани. Как бы там ни было, лорд Джон Рокстон — прирожденный лидер. Чем больше надвигается опасность, тем образнее становится его язык, глаза разгораются необузданным огнем романтика, а острые как у Дон-Кихота усы, еще сильнее топорщатся. Он любит рисковать и при этом неизменно сохраняет холодный, трезвый рассудок. Рядом с ним я проникаюсь уверенностью, что с таким мужественным и мудрым вожаком мы не пропадем.
Позавтракав, мы сделали несколько зарубок на деревьях, чтобы в случае необходимости быстро найти обратную дорогу в наше новое укрытие, а так же знать, в какой стороне расположен злосчастный форт Челленджера. Покончив с этим, мы с туго набитыми патронами карманами, держа в руке по винтовке, наконец, выступили в поход на спасение попавших в беду товарищей. Молча и тихо мы пробирались лесом, пока не вышли к самому обрыву недалеко от того места, где в первую ночь меня укусил клещ. Здесь мы остановились, и лорд Джон в последний раз перед боем поделился со мной своими соображениями:
— В густом лесу эти нелюди могут с нами сделать все, что им вздумается, там они нас видят, а мы их — нет. Совсем иначе на открытом пространстве. Ведь мы бегаем гораздо проворнее. Значит, надо держаться открытой местности, держаться, пока возможно. Вдоль обрыва лес — реже. Стало быть, нападение начнем оттуда. Идем, не спеша; внимательно смотрим во все стороны; и, главное, помним, живыми не дадимся, будем отбиваться до последней пули. Так-то, мил мо юш.
Взглянув вниз за край обрыва, я увидел Замбо, — тот, сидя на камне, курил трубку. Мне очень хотелось его окликнуть и рассказать, что у нас происходит. Но конечно, об этом не могло быть и речи. Ведь кругом были обезьяны. До слуха то и дело долетала их пронзительная болтовня и верещание. Всякий раз, когда это происходило, мы стремглав бросались в кусты и пережидали, пока все не стихнет. Поэтому наше продвижение вперед было медленно. В общей сложности чтобы от кустарников, где мы сделали зарубки, добраться до города обезьян, у нас ушло не меньше двух часов. Судя по исключительной осторожности, с которой сейчас продвигался вперед лорд Рокстон, мы находились совсем близко у цели. Внезапно он дал мне знак лечь на землю, лег сам и прополз несколько ярдов вперед. Вскоре он, повернув ко мне одухотворенное предвкушением боя лицо, прошептал:
— Пора, друг, скорее! Скорее! Теперь только бы успеть.
— Пора, друг, скорее! Скорее! Теперь только бы успеть.
Дрожа от волнения, я ползком настиг моего компаньона и выглянул на лежащую впереди за кустами поляну. Этого зрелища я никогда не забуду, сколько бы дней мне еще не предназначила судьба. Все так невероятно и фантастично, что трудно описать обычными словами. Кто знает, может быть, нам все-таки посчастливится выбраться отсюда живыми. Пройдут годы, я буду опять сидеть в гостиной моего любимого «Дикаря» и смотреть через окно на унылую, не вызывающую сомнений в ее реальности чопорную набережную Темзы… интересно, смогу ли я сам тогда поверить, что все, о чем идет речь сейчас, происходило на самом деле, а не являлось болезненной галлюцинацией. Именно поэтому я стремлюсь поскорее все записать так, как оно было, пока у меня есть надежный свидетель. Вот он лежит рядом на траве. Он подтвердит каждое мое слово.
Перед нами расстилалась обширная поляна в несколько сотен ярдов в длину. Ее поверхность обильно поросла травой и папоротником, вплоть до самой пропасти, которой поляна с одной стороны обрывалась. Окружали ее густые высокие деревья известных и неизвестных пород. В их ветвях на разной высоте, напоминая ловко оборудованные скворечники, были укреплены сооруженные из веток и листьев настоящие домики с отверстиями для входа. Город на ветвях, но живут в нем не птицы, а обезьянолюди. Их было множество. На ветках и в будках скопились, как можно было заключить по размерам, самки и детеныши. Они с любопытством взирали на ту же самую площадку, куда смотрели и мы с лордом Джоном. Сейчас здесь должен был разыграться очередной кровавый спектакль.
Поближе к обрыву находились около двухсот самцов. Многие из них были огромного роста и выглядели очень свирепо. Эту рыжешерстую команду несправедливо было бы назвать бесформенным стадом. Они стояли в ряд, соблюдая какой-то чуть ли не ранжирный порядок. Перед ними застыли, в ожидании казни, несколько низкорослых, но пропорционально сложенных индейцев, их желто-красная кожа сверкала в лучах тропического солнца, как полированная. В кучке краснокожих смертников выделялась долговязая аскетичная фигура белого человека. Его поза со сложенными на груди руками и бессильно опущенной головой выражала крайнее отчаяние. Это был профессор Саммерли. Вокруг несчастных пленников стояло несколько огромных обезьян-охранников, которые пристально наблюдали за тем, чтобы никто не пытался бежать. Немного правее от охраняемой группы у самого обрыва находились еще две фигуры. Если бы не чрезвычайная ситуация, то их можно было бы назвать комическими. Один из них был профессор Челленджер. С его плеч свисали оставшиеся от пиджака лохмотья, рубашка исчезла, борода смешалась с густыми волосами на груди, шляпа пропала, а разросшаяся за время путешествия шевелюра в полном беспорядке трепетала на ветру. Одного дня оказалось достаточно, чтобы превратить высший продукт европейской цивилизации в южноамериканского дикаря. Рядом с ним стоял его теперешний господин, вождь племени обезьянолюдей. Действительно, как сказал лорд Джон, представлял точную копию нашего профессора, за исключением цвета волос. В отличие от жгучего с проседью брюнета-европейца обезьяна-вожак был огненно-рыжей масти. Такая же коренастая фигура, те же огромные плечи, так же свешенные немного впереди корпуса руки, такая же густая широкая борода, сплетенная с мохнатой порослью на выгнутой колесом груди. Отличался только лоб. Покатый, приплюснутый череп обезьяны разительно контрастировал с вертикальной линией лобных костей Homo sapiens. Во всем остальном звериный король представлял великолепную пародию на нашего ученого. Все это долго описывать. Но, увидев их, я ухватил сходство в одно мгновение, и тут же мое внимание переключилось на драматические события, которые разыгрались в следующую минуту. Две здоровых обезьяны выбрали из группы одного индейца и поволокли к обрыву. Вожак, подняв лапу, дал сигнал. Звери вдвоем схватили человека, один за руки, другой за ноги и, три аза раскачав его взад-вперед, швырнули в пропасть. Они сделали это с такой силой, что бедняга прежде, чем полететь вниз, успел в воздухе описать огромную дугу. Когда он исчез из поля зрения, вся толпа обезьян бросилась к краю обрыва и на несколько секунд замерла в молчаливом восторге. Потом атмосфера заполнилась дикими криками их ликования. Они подпрыгивали, высоко взметая над головой мохнатые руки с длинными как грабли пальцами, визжали, стонали, на радостях тузили друг друга кулаками, потом понемногу угомонились и опять выстроились в шеренгу, ожидая команды для броска новой жертвы. Ею оказался профессор Саммерли. Два чудовища схватили его за руки и грубо потащили к краю площадки. Он пытался отбиваться, при этом походил на слабого цыпленка, которого тянут из клетки, чтобы перерезать горло. Челленджер, повернувшись к своему двойнику, неистово жестикулируя, взывал, упрашивал, заклинал того пощадить его товарища. Но вожак казался неумолимым. Грубо оттолкнув профессора, он совсем по-человечески отрицательно помотал головой, — и это оказалось последним сознательным жестом в его жизни. Грянул выстрел из винтовки лорда Джона, и убитый наповал обезьяний король грохнулся наземь.
— Стреляй! Стреляй! — прокричал лорд Рокстон. — Бей прямо в толпу! В скопище! Шмаляй, дружок, не жалей ни их ни патронов. Бей без остановки!
В душе самых заурядных людей порой открываются невиданные глубины. Я всегда помнил себя как человека мягкосердного, незлобивого, способного расчувствоваться при виде раненого кролика. Но в ту секунду во мне проснулся кровожадный зверь. Я стрелял, стрелял из всех винтовок. Выбрасывал пустые гильзы, задвигал в затвор патроны и опять стрелял, как полоумный, радуясь каждому обезьяньему трупу. Наверное со стороны я сам сейчас походил на обезьян, ликующих над падающей в пропасть жертвой. Вдвоем с Рокстоном, управляя четырьмя винтовками, мы в считанные минуты опустошили ряды обезьян и посеяли тишину. Оба охранника, приставленных к Саммерли, валялись убитыми, а он на дрожащих ногах куда-то брел, словно пьяный, еще не сознавая, что пришло спасение. Оставшиеся в живых обезьяны, сбившись в кучу, в растерянности метались по поляне, спотыкаясь о трупы своих сородичей. Они не понимали, откуда и как на них внезапно обрушился ураган смерти. Повсюду стоял издаваемый ими непрерывный вой от боли и ужаса. Наконец, видимо, сообразив, что гибель настигает их на открытой местности, они врассыпную бросились с поляны и укрылись на деревьях, оставив на земле мертвых обезьян и кучку живых людей, недавно бывших их пленниками. Гибкий ум Челленджера быстро оценил ситуацию. Схватив за руку ошарашенного Саммерли, он потащил его в нашу сторону. Какие-то две из еще не успевших убежать обезьян попытались было их задержать, но тут же мешками повалились на землю, сраженные пулями лорда Джона. Тот действовал экономно. Ни одного патрона не пропадало напрасно. Мы вскочили из высокой травы, побежали навстречу товарищам и первым делом вручили им винтовки. Саммерли, однако, был не боец. От пережитого потрясения он едва держался на ногах. Тем временем немного опомнившиеся от паники обезьяны стали разбегаться по окрестным кустам, видимо, намереваясь отрезать нам путь к отступлению. Мы с Челленджером вели ослабевшего Саммерли, взяв с обоих сторон под руки, а лорд Джон прикрывал нас с тыла, посылая пули в злобные оскаленные морды, то тут, то там появлявшиеся из-за кустов. Обезьяны шли за нами еще около мили. Но потом, наконец, оценив наше военное превосходство и не желая больше подставляться под бьющие точно в цель пули, постепенно прекратили преследование. Когда мы добрались до лагеря и, напоследок оглянувшись, уже никого не увидели, то решили, что остались одни. Но вскоре выяснилось, что ошиблись. Едва мы успели забаррикадировать за собой вход в лагерь, пожать друг другу руки и в изнеможении вытянуться на теплых камнях рядом с прохладным родником, за оградой мелкой осторожной дробью затопали чьи-то ноги и раздались жалобные звуки, будто кто-то всхлипывал. Лорд Джон, схватив винтовку, быстро разобрал завал и выглянул наружу. Перед входом, распростершись ниц, на траве лежали четыре маленьких медно-оранжевых фигурки оставшихся в живых индейцев. Преодолевая свой страх перед нами, они в то же время просили у нас защиты. Один из них, выразительным жестом указывая на лес, хотел объяснить, как много там опасности. Потом он ползком продвинулся немного вперед и, охватив руками ногу лорда Джона, прижался к ней лицом.
— Пресвятая сила! — пробормотал Рокстон в сильном смущении и почему-то подергал себя за усы. — Как же мы могли забыть об этих несчастных? Ну, вставай, вставай, приятель! Оставь мой ботинок в покое.
Немного приободрившись, Саммерли набивал свою трубку.
— Конечно же, надо позаботится и о них, — произнес он. — Вы нас всех вытащили, можно сказать, из когтей смерти. Славно потрудились. Нет слов, чтобы выразить мое вами восхищение.