Жаворонки в снегу - Николай Омельченко

Николай Омельченко Жаворонки в снегу Рассказ

Еще в первых числах марта пригрело солнце и юркие ручьи унесли в овражки, буераки и речки серый, ноздреватый снег. На оттаявших скатах высоких железнодорожных насыпей, на крутых взлобках появилась нежно-зеленая трава. Зачерствели на дорогах колдобины, и под колесами машин закурилась первая пресноватая пыль. А над полями взлетели вверх голосистые жаворонки, и водянисто-голубое небо зазвенело от их первых песен.

В один из таких дней Лешка Гордий, идя с Наташей Ягодко, вдруг сбежал с насыпи, прохлюпал по мокрому лугу большими кирзовыми сапогами, осторожно и неуклюже нагнулся к кустам верб, поколдовал над чем-то и вернулся немного смущенный, но сияющий, держа на раскрытой широкой ладони несколько белых подснежников.

И хотя у Наташи от такого неожиданного Лешкиного внимания испуганно дрогнуло сердце, она приняла цветы как должное и чинно поблагодарила. И только когда Лешка ушел дальше, а она осталась у своего поста, маленькой будки с облупившейся глиной, Наташа долго глядела на звездочки подснежников, нежно трогала их пальцами, подносила к лицу. Они едва уловимо, прохладно пахли талой водой и корой молодых деревьев. И, наверное, в этот день Наташа впервые услышала, как звонко поют жаворонки, как прекрасна их весенняя песня. Следя за жаворонками, она подняла к небу глаза. Глаза у нее серо-зеленые, как оттаявшие весенние лужайки.

Мимо поста промчался скорый поезд, заглушив своим мощным грохотом песню жаворонков. Поезд шел с юга в Москву. Наташа всегда завидовала людям, ехавшим в этих красивых длинных вагонах. Но сейчас лица пассажиров показались ей утомленными, скучными, сонными. Теперь эти люди, наверное, завидовали ей, Наташе. Завидовали потому, что здесь было огромное теплое поле, весна, жаворонки. В окнах вагонов виднелись какие-то пестрые южные цветы. Но куда им, сомлевшим от жары, до этих белых холодноватых цветов, вскормленных оттаявшей весенней землей, чистым, уплывшим вешними ручьями снегом!

Наташа весело засмеялась и, подняв руку, протянула к поезду вместе с желтым флажком свой маленький белый букетик.

Мимо Наташиного поста мчатся и мчатся поезда. Их очень много. Одни, черные, запыленные, везут из Донбасса уголь и машины. Они такие тяжелые, и бег их так стремителен, что под колесами, пружиня, гнутся накаленные от мощного трения рельсы, а от ветра, летящего рядом с вагонами, поднимаются с насыпи ракушки и бабочками упархивают в колючие кусты дерезы. Другие везут с севера медностволый лес. От них пахнет терпкой хвоей и сладковатой смолой сосен.

Наташа деловито провожала поезда глазами, держа в руке свой неизменный желтый флажок, и думала о том, что многие пассажиры даже не подозревают, что их своевременный приезд и даже судьба зависят от нее, Наташи Ягодко, никому неведомой стрелочницы. А порой ей становилось даже страшно. А вдруг что случится? И тогда она снова и снова проверяла расписание, хотя уже знала его наизусть, перед каждым пробегом поезда чистила на стрелках перья и стальные подушки. И она так увлекалась работой, что суточное дежурство пролетало незаметно.

Уже всходило солнце. Запели жаворонки. Наташа устало опустилась на тесаную скамейку, понюхала подснежники на маленьком столике в граненом зеленоватом стакане. Пришла сменщица Люся Кордякова, белолицая, с маленьким утиным носиком, с рыжими завитыми кудряшками. Наташа все не уходила, сидела на скамейке, задумавшись.

— Ждешь кого? — подозрительно спросила Люся.

— Нет, нет! — встрепенулась Наташа. — Что-то хотела сделать и забыла. Ах, да!.. На скребок нужен черенок новый, схожу в посадку.

Она долго возилась среди кустов и молодых деревьев, присматривалась то к одной, то к другой ветке. Жалко было их ломать. Поглядывала на высокую насыпь.

По тропинке босиком, со связанными, перекинутыми через плечо сапогами шел Лешка. Она вздохнула и забыла о поломанном черенке.

— Я хотел пригласить тебя на футбол, — говорит Лешка, — а у тебя синяки под глазами, устала... Иди спать, вечером приду, хочешь?

В общежитии Наташа, несмотря на усталость, долго не могла уснуть. Закрыв глаза, она слышала шум бегущих поездов, ощутила прохладный сквознячок в груди. От чего он: от промчавшегося поезда или что-то другое?

Звонко-звонко запели жаворонки, запахло талой водой и корой молодых деревьев, а потом Наташе показалось, что кто-то гладит ее пылающие щеки большими прохладными ладонями. Кто это, Лешка? Она испуганно открыла глаза, сердце колотилось.

— Фу ты, что же это? — качая головой, прошептала Наташа и, натянув на плечи накрахмаленную, ломкую простыню, уснула безмятежным сном.

А вечером, когда Наташа, уже причесанная и умытая, в легком ситцевом халатике и новеньких красных тапочках, стояла на кухне, вбежал Лешка и протянул два синеньких билета.

— Вот, сегодня культпоход в театр, пойдем, в семь тридцать, еще успеем. «Интервенция». Не смотрела?

— Нет.

Лешка в новом шевиотовом костюме, в рубашке цвета весенней зелени. На лацкане пиджака круглый выпуклый значок спортсмена-разрядника. На штанине брюк, ниже колена, решетчатый отпечаток кроватной сетки. «Видно, кладет брюки под матрац, чтобы не гладить». Эта мысль рассмешила ее.

— Ты чего? — смутился Лешка, оглядывая себя.

— Да так просто, ты немножко смешной сейчас. Привыкла видеть тебя в фуфайке и думала, что ты толстый, а ты вот какой...

— Это какой же? — У Лешки потеют ладони, и билеты становятся влажными.

Наташа выключила на плите газ и, слегка прищурив глаза, выдохнула быстро, решительно:

— Да такой вот... хороший!

Театр переполнен, в зале душно. Наташа обмахивает лицо тоненькой книжечкой — программкой. Лешка сидит очень близко. Его плечо рядом с ее виском, голова наклонена к Наташе. Сзади раздраженный шепот: «Прилип к ней, дубина, и, как стена, ничего за ним не видно!» И тот же голос уже над самым ухом шепчет заискивающе-ласково: «Молодой человек, будьте настолько любезны, немножечко в сторону, пожалуйста». Лешка отодвигается, глядит в бинокль. Они сидят близко, в шестом ряду, но Лешке почему-то вздумалось взять бинокль.

В антракте Лешка вышел курить с ребятами, а Наташа осталась сидеть одна, листала программу, вертела в руках перламутровый бинокль с розовенькими, как у котенка, глазками. Вернувшись, Лешка принес в обеих руках мороженое и конфеты.

— Ну зачем ты, Леш! — сказала Наташа.

Но так как у Лешки руки заняты, она откидывает гладкое сиденье его кресла и берет мороженое. И снова Лешка наклоняется к ней, и снова за спиной тот же голос, вначале раздраженный, а затем заискивающий, просящий немного подвинуться в сторону.

После спектакля Наташа удивлялась, глядя на толкающихся зрителей, на эту торопливую людскую сутолоку. Смешные и странные люди! Куда они так спешат, бегут, словно в театре пожар? А вот они с Лешкой совсем не торопятся, хотя ехать им дальше всех.

Взявшись за руки, они пошли медленно по затихающим улицам города, освещенным яркими неоновыми огнями реклам, матовыми шарами фонарей, разноцветными от абажуров окнами зданий.

Ушел последней автобус, опоздали на поезд. Следующий будет через три часа.

— Что же делать? — спрашивает Наташа, садясь на скамейку. — Будем ждать? Ой, как хорошо, тепло так!..

— А можем и прогуляться. Подумаешь, пять километров! Ты не устала? — Лешка присаживается рядом, берет ее руку.

Наташа подымается, говорит торопливо и так, словно пытается в чем-то успокоить Лешку:

— Пойдем, пойдем! Пять километров, подумаешь...

И быстро убегает вперед, спрыгивает с платформы, балансируя руками, проходит по рельсам, блестящим в темноте. Лешка догоняет ее, снова берет за руку, и они идут дальше по черным ребристым шпалам. Ни Наташа, ни Лешка не относятся к людям робким, неразговорчивым, но сейчас почему-то не хочется говорить. Как хорошо идти вот так, молча, даже не думать ни о чем! Если бы еще закрыть глаза, — тогда кажется, что не идешь, а летишь быстро-быстро!

Лешка, несильно сжимая ее руку, уверенным голосом пропел: «И звезда с звездою говорит...» А у Наташи где-то внутри тепло и мягко отозвалось: «И ладонь с ладонью говорит...» Наташа вырвала руку и снова побежала. Лешка быстро догнал, схватил ее за плечи.

— Нет, теперь не уйдешь.,.

— А я и не бегу, — тихо отозвалась она. И тут же спросила: — Леш, ты когда-нибудь прыгал с парашютом с вышки?

— Конечно, прыгал, а что?

— Да так, знаешь, дух захватывает. — Они помолчали. — Ну, пойдем, — тихо сказала наконец Наташа.

Лешка молча повернул ее к себе. Она тревожно поглядела на него. Глядит и не видит Лешки, только чувствует сквозь платье его широкую теплую ладонь, слышит утомленное, прерывистое, как весенний ветерок, дыхание.

Вот какая бывает весна. Вчера жаворонки и подснежники, яркое солнце и небо в густой синеве, а сегодня вдруг задул холодный сырой ветер и полетели сердитые белые мухи.

Снег валил трое суток подряд. Даже зимой не было таких огромных заносов. Чуть ли не перед каждым поездом проходили снегоочистительные агрегаты, а бригады дорожных рабочих: чистильщики, стрелочники, сцепщики и составители поездов — ночевали в сторожках, пахнувших мокрой одеждой, потом и едким дымом сырых дров.

В Наташиной будке на столике приувяли Лешкины подснежники. Маленькое окошко залеплено мокрым снегом. Ветер трясет дверь, у низкого дощатого потолка часто мигает электрическая лампочка. В углу будки стоят лопаты, скребки, метелки. Снег перестал идти; ушли на станцию ребята и девушки, вызванные ночью из общежития на помощь стрелочникам и чистильщикам. У двери лежит тающий коврик из мокрого снега со следами их сапог. Наташа глядит на подснежники, вздыхает. Засиживаться нельзя. Ветер остервенело набрасывается на крышу будки, наметает на полотно мелкий, как пыль, снег. Наташа часто выходит чистить стрелки: ожидается тяжеловесный поезд из Донбасса. Глядит на часики под мокрым рукавом фуфайки. Поезд опаздывает. Наверное, снова где-нибудь заносы и люди не в силах справиться с ними. А вот на участках, которые обслуживает Наташина комсомольско-молодежная бригада, все в порядке. Ни один поезд не простоял, целую ночь все работали. Начальник станции снова будет хвалить. Так и скажет: «Крепкая, дружная бригада, молодцы! Ко Дню железнодорожника всем премии». И в газете писать будут. Наташа устало улыбается, беспокойно выглядывает в окошко. Поезда все еще не видно, по времени должен уже и второй пройти, а через пятнадцать минут и третий.

Тяжеловесный опаздывает уже на час. Вот тебе и «зеленая улица»! Наконец он показывается, окутанный паром, тяжело дышащий, заснеженный. Наташа радостно машет хмурому машинисту, держит желтый флажок, пока не протарахтел последний вагон, и не уходит, ждет Лешку. Она сразу же узнает его тяжеловатую походку, ссутулившуюся, наверное от усталости, фигуру. Лешка, подойдя к ней, не улыбается, как обычно, а отводит невеселый взгляд и, только слегка кивнув, идет рядом с Наташей.

— Ты чего такой? Случилось что, Леш?

Пройдя несколько шагов в молчании, он обронил с досадой::

— Не знаешь, что? Поезда-то стояли... И где? У моего перегона.

— У твоего?.. — Наташа засеменила быстро-быстро, стараясь обогнать Лешку, заглянуть ему в лицо.

— Ну как же это, Леш? Ведь снег очистили, все было хорошо, чего же они стояли?

— Хорошо, да не все. — Он приостановился и, сердито глядя на сухую поземку, густой дымкой тянувшуюся по рельсам, добавил: — А это что, не снег? Еще хуже, перья забило, замерзло. Был бы твой пост впереди, случилось бы то же самое.

— Но, Лешка, ведь и у меня проходили в твою сторону и тоже...

— Перестань, и без тебя тошно! — вдруг раздраженно оборвал Лешка.

Наташа обиделась, приотстала. Она уже знала, что, когда Лешка бывает чем-нибудь недоволен, сердит, лучше не трогать его. Это в нем очень не нравилось Наташе. И если иногда такое случалось, если он был груб с ней, она уходила домой и ждала, пока он сам забежит к ней, извинится. Но извиняться Лешка не умел. После ссоры он обычно заговаривал с Наташей первый на планерке или заходил за ней на пост и виновато молчал, терпеливо выслушивая выговор. А сердиться Наташа долго не могла. И едва она видела его смущенное, растерянное лицо, его добродушные, молчаливо кающиеся глаза, как от сердца мгновенно отлегало и все становилось на прежнее место, словно ничего и не случилось. Но сейчас она решила не сердиться, не оставлять его одного. Простой поездов в какой-то мере касался и ее и всей бригады. Но и продолжать разговор на эту тему она не стала. Знала, что Лешке тяжело и если не сейчас, так позже, пусть даже сегодня вечером, но он ей все равно расскажет. Но почему вечером? Это будет через полчаса на утренней планерке, во время отчета стрелочников. Лешку, конечно, за простой поездов по головке не погладят. Потому-то он так и сердится. Наташе тоже стало тяжело. Она догнала его, снова пошла рядом. Захотелось поговорить не о поездах, а о чем-нибудь другом, что отвлекло бы Лешку хоть на время от его мыслей.

Она взяла Лешку под руку. Он не согнул ее в локте, рука висела тяжелой плетью. Наташа молчала, грустно глядела на заваленные чистейшим, немятым снегом поля, белые телеграфные столбы. Из-под снега торчали короткие веточки кустов. И в посадках оттаявшие деревья с лопнувшими почками снова надели снеговые зимние шубы. Небо, низкое, синевато-пепельное, не обещало солнца, а грозилось новыми вьюгами. Наташа, держась уже обеими руками за Лешкин локоть, спросила ласково и грустно:

— Лешка, а куда делись жаворонки? Совсем недавно так пели! Правда, хорошо было?

Лешка не отвечает. Они молча подходят к станции, такой же, как и все кругом, белой от снега, молча поднимаются по мокрой лестнице в красный уголок, где уже собралась вся бригада.

Из отчета старшего дежурного по станции Наташа узнала, что простои поездов были не только у Лешкиного перегона, но и у других стрелочников. Но досталось больше всех Лешке. Он сидел в углу за небольшим черным столиком и, прячась за макетами вагончиков-холодильников, мял в руках мокрую шапку, изредка исподлобья бросал сердитые взгляды на начальника и молчал. Начальник станции, высокий, худой, с небритым, заросшим рыжей щетиной лицом, говорит негромким хрипловатым голосом:

— А Гордию мы доверили самый ответственный участок, дали на помощь людей больше, чем другим. Снег вовремя очистили. И все равно простой! В чем же дело, Гордий? Проспал, поленился вовремя почистить стрелки?

— Я целый час надрывался по телефону, — вставил дежурный, — Гордий не отвечал. По-моему, тоже спал. Прогуляет, просвиданничает, а потом дает храпака на посту.

— Неправда, не спал я! — не поднимая головы, ответил Лешка. — Снег набился меж перьев, растаял, потом замерз. Метелкой не выметешь, а лопата не пролазит. А те скребки, что нам дают, тоже очень толстые, не для автоматических стрелок.

То же самое сказали в оправдание и остальные стрелочники.

— Но как же выходят из положения другие? — не унимался дежурный. — Вот хотя бы, — он медленно скользнул по присутствующим усталым взглядом красных от бессонной ночи глаз и кивнул Наташе, — вот ты, Ягодко. Участки у вас рядом. Тот же самый снег, ветер.

Наташа поднялась, развела руками, поглядела на Лешку, бросила смущенный взгляд на начальника станции.

— Давай делись опытом, — бросил насмешливо вечно улыбающийся стрелочник Витя Кутерин, которого прорабатывали всегда и на всех собраниях.

— А ты помалкивай, — строго кивнул в его сторону начальник, — ты сегодня, кажется, впервые не именинник!

Все засмеялись, даже Лешка слегка улыбнулся. Это немного взбодрило Наташу. Она сказала быстро:

— Да тут ничего такого и нет. Когда первый раз случилось это, я выковыривала лед вилкой...

— Чем? — переспросило несколько голосов.

— Вилкой. Той, что едят...

Снова все засмеялись.

— Ну, а потом я попросила в депо дядю Семена, токаря, сделать мне тоненький скребок. Вот и все. Он у меня долго валялся в будке. Я о нем и забыла, а сегодня пригодился.

— Ну вот, видите, — сказал снова дежурный, — даже это маленькое подобие рационализации приносит пользу. А вывод один: Ягодко думает о своей работе, а не просто приходит на пост, чтобы отбыть смену, а из-за таких, как Гордий, наш узел потерял тысячи рублей.

— Конечно, всегда и во всем виноват стрелочник, — сказал Лешка.

— Не всегда и не во всем, — ответил начальник. Он поглядел на Лешку пристальным, слегка удивленным взглядом, словно заметил в Лешке что-то новое. — Тебя, Гордий, всегда только хвалили. А ты, оказывается, вон какой, даже вину не хочешь признать. Что ж, похвалы, видно, на пользу не пошли. Получишь выговор, и портрет твой пока придется снять с доски почета...

Наташе хотелось встать и попросить начальника оставить портрет, не обижать Лешку. Мало ли с кем что может случиться! Она ведь знала, да не только она, все знали, что Лешка всегда относился к работе старательно, любил свое дело, а наказание перенесет болезненно. И почему только Лешке выговор? Наверно, за его характер. Но Наташа не решилась просить начальника. Постеснялась. Ведь все уже знали о том, что Лешка и Наташа любят друг друга. И сейчас, заступись она за него, все начнут смеяться: покрываешь, мол, ухажера. Да и Лешка еще больше рассердится. Он терпеть не мог, когда его жалели.

Когда вышли из красного уголка, Наташа спросила:

— В кино пойдем вечером, Леша?

— Нет.

— Почему?

— Я уже видел этот фильм.

— Да ты ведь не знаешь даже, что идет! Новая картина. Так давно не были! Все снег и снег...

Лешка ничего не ответил, зашагал торопливее.