В этот момент оглушительный трезвон над ухом оборвал разговор. Филипп Филиппович сказал в трубку: «Да!», покраснел и закричал:
– Попрошу не отрывать меня по пустякам! Вам какое дело? – И хлёстко всадил трубку в рога.
Голубая радость разлилась по лицу Швондера. Филипп Филиппович, багровея, прокричал:
– Одним словом, кончим это.
Он оторвал листок от блокнота и набросал несколько слов, затем раздражённо прочитал вслух:
– «Сим удостоверяю…» Чёрт знает что такое… Гм… «Предъявитель сего – человек, полученный при лабораторном опыте путём операции на головном мозгу, нуждается в документах»… Чёрт! Да я вообще против получения этих идиотских документов! Подпись – «профессор Преображенский».
– Довольно странно, профессор, – обиделся Швондер, – как это так вы документы называете идиотскими? Я не могу допустить пребывания в доме бездокументного жильца, да ещё не взятого на воинский учёт милицией. А вдруг война с империалистическими хищниками?
– Я воевать не пойду никуда, – вдруг хмуро тявкнул Шариков в шкаф.
Швондер оторопел, но быстро оправился и учтиво заметил Шарикову:
– Вы, гражданин Шариков, говорите в высшей степени несознательно. На воинский учёт необходимо взяться.
– На учёт возьмусь, а воевать – шиш с маслом, – неприязненно ответил Шариков, поправляя бант.
Настала очередь Швондера смутиться. Преображенский и злобно, и тоскливо переглянулся с Борменталем: «Не угодно ли-с, мораль?» Борменталь многозначительно кивнул головой.
– Я тяжко раненный при операции, – хмуро подвывал Шариков, – меня вишь как отделали, – и он указал на голову. Поперёк лба тянулся очень свежий операционный шрам.
– Вы – анархист-индивидуалист? – спросил Швондер, высоко поднимая брови.
– Мне белый билет полагается, – ответил Шариков на это.
– Ну-с, хорошо, не важно пока, – ответил удивлённый Швондер. – Факт в том, что мы удостоверение профессора отправим в милицию и вам выдадут документ.
– Вот что, э… – внезапно перебил его Филипп Филиппович, очевидно терзаемый какой-то думой, – нет ли у вас в доме свободной комнаты? Я согласен её купить.
Жёлтенькие искры появились в карих глазах Швондера.
– Нет, профессор, к величайшему сожалению. И не предвидится.
Филипп Филиппович сжал губы и ничего не сказал. Опять, как оглашенный, загремел телефон. Филипп Филиппович, ничего не спрашивая, молча сбросил трубку с рогулек так, что она, покрутившись немного, повисла на голубом шнуре. Все вздрогнули. «Изнервничался старик», – подумал Борменталь, а Швондер, сверкая глазами, поклонился и вышел.
Шариков, скрипя сапожным рантом, отправился за ним следом.
Профессор остался наедине с Борменталем.
Немного помолчав, Филипп Филиппович мелко потряс головой и заговорил:
– Это кошмар, честное слово. Вы видите? Клянусь вам, дорогой доктор, я измучился за эти две недели больше, чем за последние четырнадцать лет! Ведь тип, я вам доложу…
В отдалении глухо треснуло стекло, затем вспорхнул заглушённый женский визг и тотчас потух. Нечистая сила шарахнула по обоям в коридоре, направляясь к смотровой, там чем-то грохнуло и мгновенно пролетело обратно. Захлопали двери, и в кухне отозвался низкий крик Дарьи Петровны. Затем завыл Шариков.
– Боже мой! Ещё что-то! – закричал Филипп Филиппович, бросаясь к дверям.
– Кот, – сообразил Борменталь и выскочил за ним вслед. Они понеслись по коридору в переднюю, ворвались в неё, оттуда свернули в коридор к уборной и ванной. Из кухни выскочила Зина и вплотную наскочила на Филиппа Филипповича.
– Сколько раз я приказывал, котов чтобы не было! – в бешенстве закричал Филипп Филиппович. – Где он?! Иван Арнольдович, успокойте, ради Бога, пациентов в приёмной!
– В ванной, в ванной проклятый чёрт сидит, – задыхаясь, закричала Зина.
Филипп Филиппович навалился на дверь ванной, но та не поддалась.
– Открыть сию секунду!
В ответ в запертой ванной по стенам что-то запрыгало, обрушились тазы, дикий голос Шарикова глухо проревел за дверью:
– Убью на месте…
Вода зашумела по трубам и полилась. Филипп Филиппович налёг на дверь и стал её рвать. Распаренная Дарья Петровна с искажённым лицом появилась на пороге кухни. Затем высокое стекло, выходящее под самым потолком из ванной в кухню, треснуло червивой трещиной и из него вывалились два осколка, а за ними выпал громаднейших размеров кот в тигровых кольцах и с голубым бантом на шее, похожий на городового. Он упал прямо на стол в длинное блюдо, расколов его вдоль, с блюда на пол, затем повернулся на трёх ногах, а правой взмахнул, как будто в танце, и тотчас просочился в узкую щель на чёрную лестницу. Щель расширилась, и кот сменился старушечьей физиономией в платке. Юбка старухи, усеянная белым горохом, оказалась в кухне. Старуха указательным и большим пальцем обтёрла запавший рот, припухшими и колючими глазами окинула кухню и произнесла с любопытством:
– О, Господи Иисусе!
Бледный Филипп Филиппович пересёк кухню и спросил старуху грозно:
– Что вам надо?
– Говорящую собачку любопытно поглядеть, – ответила старуха заискивающе и перекрестилась.
Филипп Филиппович ещё более побледнел, к старухе подошёл вплотную и шепнул удушливо:
– Сию секунду из кухни вон.
Старуха попятилась к дверям и заговорила, обидевшись:
– Чтой-то уж больно дерзко, господин профессор.
– Вон, я говорю, – повторил Филипп Филиппович, и глаза его сделались круглыми, как у совы. Он собственноручно трахнул чёрной дверью за старухой. – Дарья Петровна, я уже просил вас?!
– Филипп Филиппович, – в отчаянье ответила Дарья Петровна, сжимая обнажённые руки в кулаки, – что ж я поделаю?.. Народ целые дни ломится, хоть всё бросай!
Вода в ванной ревела глухо и грозно, но голоса более не слышалось. Вошёл доктор Борменталь.
– Иван Арнольдович, убедительно прошу… гм… сколько там пациентов?
– Одиннадцать, – ответил Борменталь.
– Отпустите всех, сегодня принимать не буду!
Филипп Филиппович постучал костяшкой пальца в дверь и крикнул:
– Сию минуту извольте выйти! Зачем вы заперлись?
– Гу-гу! – жалобно и тускло ответил голос Шарикова.
– Какого чёрта!.. Не слышу! Закройте воду!
– Гау… угу…
– Да закройте воду! Что он сделал – не понимаю?! – приходя в исступление, вскричал Филипп Филиппович. Зина и Дарья Петровна, открыв рты, в отчаянии смотрели на дверь. К шуму воды прибавился подозрительный плеск. Филипп Филиппович ещё раз погрохотал кулаком в дверь.
– Вот он! – выкрикнула Дарья Петровна из кухни.
Филипп Филиппович ринулся туда. В разбитом окне под потолком показалась и высунулась в кухню физиономия Полиграфа Полиграфовича. Она была перекошена, глаза плаксивы, а вдоль носа тянулась, пламенея от свежей крови, царапина.
– Вы с ума сошли? – спросил Филипп Филиппович, – почему вы не выходите?
Шариков и сам в тоске и страхе оглянулся и ответил:
– Защёлкнулся я!
– Откройте замок! Что же вы, никогда замка не видели?
– Да не открывается, окаянный, – испуганно ответил Полиграф.
– Батюшки! Он предохранитель защёлкнул! – вскричала Зина и всплеснула руками.
– Там пуговка есть такая, – выкрикивал Филипп Филиппович, стараясь перекричать воду, – нажмите её книзу… Вниз нажмите! Вниз!
Шариков пропал, через минуту вновь появился в окошке.
– Ни пса не видно, – в ужасе пролаял он в окно.
– Да лампу зажгите! Он взбесился!
– Котяра проклятый лампу раскокал, – ответил Шариков, – а я стал его, подлеца, за ноги хватать, кран вывернул, а теперь найти не могу.
Все трое всплеснули руками и в таком положении застыли.
Минут через пять Борменталь, Зина и Дарья Петровна сидели рядышком на мокром ковре, свёрнутом трубкою у подножия двери, и задними местами прижимали его к щели под дверью, а швейцар Фёдор с зажжённой венчальной свечой Дарьи Петровны по деревянной лестнице лез в слуховое окно. Его зад в крупной серой клетке мелькнул в воздухе и исчез в отверстии.
– Ду… га-гу! – что-то кричал Шариков сквозь рёв воды. Из окошка под напором брызнуло несколько раз на потолок кухни, и вода стихла.
Послышался голос Фёдора:
– Филипп Филиппович, всё равно надо открывать, пусть разойдётся, отсосём из кухни!
– Открывайте! – сердито крикнул Филипп Филиппович.
Тройка поднялась с ковра, дверь из ванной нажали, и тотчас волна хлынула в коридорчик. В нём она разделилась на три потока: прямо – в противоположную уборную, направо – в кухню и налево – в переднюю. Шлёпая и прыгая, Зина захлопнула дверь в переднюю. По щиколотку в воде, вышел Фёдор, почему-то улыбаясь. Он был как в клеёнке – весь мокрый.
– Еле заткнул, напор большой, – пояснил он.
– Где этот? – спросил Филипп Филиппович и с проклятием поднял одну ногу.
– Боится выходить, – глупо усмехнувшись, объяснил Фёдор.
– Бить будете, папаша? – донёсся плаксивый голос Шарикова из ванной.
– Боится выходить, – глупо усмехнувшись, объяснил Фёдор.
– Бить будете, папаша? – донёсся плаксивый голос Шарикова из ванной.
– Болван! – коротко отозвался Филипп Филиппович.
Зина и Дарья Петровна в подоткнутых до колен юбках, с голыми ногами, и Шариков с швейцаром, босые, с закатанными штанами, шваркали мокрыми тряпками по полу кухни и отжимали их в грязные вёдра и раковину. Заброшенная плита гудела. Вода уходила через дверь на гулкую лестницу прямо в пролёт лестницы и падала в подвал.
Борменталь, вытянувшись на цыпочках, стоял в глубокой луже на паркете передней, и вёл переговоры через чуть приоткрытую дверь на цепочке.
– Не будет сегодня приёма, профессор нездоров. Будьте добры, отойдите от двери, у нас труба лопнула.
– А когда же приём? – добивался голос за дверью. – Мне бы только на минуту…
– Не могу, – Борменталь переступал с носков на каблуки, – профессор лежит, и труба лопнула. Завтра прошу. Зина! Милая! Отсюда вытирайте, а то она на парадную лестницу выльется.
– Тряпки не берут!
– Сейчас кружками вычерпаем! – отзывался Фёдор, – сейчас!
Звонки следовали один за другим, и Борменталь уже всей подошвой стоял в воде.
– Когда же операция? – приставал голос и пытался просунуться в щель.
– Труба лопнула…
– Я бы в калошах прошёл…
Синеватые силуэты появились за дверью.
– Нельзя, прошу завтра.
– А я записан.
– Завтра. Катастрофа с водопроводом.
Фёдор у ног доктора ёрзал в озере, скрёб кружкой, а исцарапанный Шариков придумал новый способ. Он скатал громадную тряпку в трубку, лёг животом в воду и погнал её из передней обратно к уборной.
– Что ты, леший, по всей квартире гоняешь? – сердилась Дарья Петровна, – выливай в раковину!
– Да что в раковину! – ловя руками мутную воду, отвечал Шариков, – она на парадное вылезет.
Из коридора со скрежетом выехала скамеечка и на ней вытянулся, балансируя, Филипп Филиппович в синих с полосками носках.
– Иван Арнольдович, бросьте вы отвечать. Идите в спальню, я вам туфли дам.
– Ничего, Филипп Филиппович, какие пустяки!
– В калоши станьте!
– Да ничего. Всё равно уж ноги мокрые…
– Ах, Боже мой! – расстраивался Филипп Филиппович.
– До чего вредное животное, – отозвался вдруг Шариков и выехал на корточках с суповой миской в руке.
Борменталь захлопнул дверь, не выдержал и засмеялся. Ноздри Филиппа Филипповича раздулись, и очки вспыхнули.
– Вы про кого говорите? – спросил он у Шарикова с высоты, – позвольте узнать.
– Про кота я говорю. Такая сволочь! – ответил Шариков, бегая глазами.
– Знаете, Шариков, – переведя дух, отозвался Филипп Филиппович, – я положительно не видал более наглого существа, чем вы.
Борменталь хихикнул.
– Вы, – продолжал Филипп Филиппович, – просто нахал! Как вы смеете это говорить! Вы всё это учинили и ещё позволяете… Да нет! Это чёрт знает что такое!
– Шариков, скажите мне, пожалуйста, – заговорил Борменталь, – сколько времени вы ещё будете гоняться за котами? Стыдитесь! Ведь это же безобразие!
– Дикарь!
– Какой я дикарь? – хмуро отозвался Шариков, – ничего я не дикарь. Его терпеть в квартире невозможно. Только и ищет, как бы что своровать. Фарш слопал у Дарьи. Я его поучить хотел.
– Вас бы самого поучить! – ответил Филипп Филиппович. – Вы поглядите на свою физиономию в зеркале.
– Чуть глаза не лишил, – мрачно отозвался Шариков, трогая глаз чёрной мокрой рукой.
Когда чёрный от влаги паркет несколько подсох и все зеркала покрылись банным налётом и звонки прекратились, Филипп Филиппович в сафьяновых красных туфлях стоял в передней.
– Вот вам, Фёдор…
– Покорнейше благодарим!
– Переоденьтесь сейчас же. Да вот что: выпейте у Дарьи Петровны водки.
– Покорнейше благодарю, – Фёдор помялся, потом сказал: – Тут ещё, Филипп Филиппович… Я извиняюсь, уж прямо и совестно. Только за стекло в седьмой квартире… Гражданин Шариков камнями швырял…
– В кота? – спросил Филипп Филиппович, хмурясь, как облако.
– То-то, что в хозяина квартиры. Он уж в суд грозился подавать.
– Чёрт!..
– Кухарку Шариков ихнюю обнял, а тот его гнать стал… Ну, повздорили…
– Ради Бога, вы мне всегда сообщайте сразу о таких вещах. Сколько нужно?
– Полтора.
Филипп Филиппович извлёк три блестящих полтинника и вручил Фёдору.
– Ещё за такого мерзавца полтора целковых платить, – послышался в дверях глухой голос, – да он сам…
Филипп Филиппович обернулся, закусил губу и молча нажал на Шарикова, вытеснил его в приёмную и запер его на ключ. Шариков изнутри тотчас загрохотал кулаками в дверь.
– Не сметь! – явно больным голосом воскликнул Филипп Филиппович.
– Ну, уж это действительно! – многозначительно заметил Фёдор, – такого наглого я в жизнь свою не видел!
Борменталь как из-под земли вырос.
– Филипп Филиппович, прошу вас, не волнуйтесь!
Энергичный эскулап отпер дверь в приёмную и оттуда донёсся его голос:
– Вы что? В кабаке, что ли?
– Это так! – добавил решительно Фёдор, – вот это так! Да по уху бы ещё!..
– Ну что вы, Фёдор, – печально буркнул Филипп Филиппович.
– Помилуйте, вас жалко, Филипп Филиппович!
Вопросы и задания1. Какие приметы «героя» эпохи помогают оценить это время?
2. Когда и почему так детально изображён процесс присвоения имени и фамилии бродячему псу?
3. Какую роль в главе VI играет обсуждение вопроса о документах для героя?
4. Почему даже бытовые записки, которые появляются в квартире Преображенского, можно оценить как «документы» эпохи?
1. Опишите процесс «очеловечивания» Шарикова на этом этапе (только по этой главе).
2. Было ли описание эксперимента важно для повести как научная гипотеза или это всего лишь сатирический приём изображения действительности?
В главе VII описано дальнейшее и, казалось бы, мирное течение жизни. Новоявленный Шариков демонстрирует качества, которые всё больше напоминают профессору о том, чей мозг был использован при экспериментальной операции. У профессора возникает всё больше сомнений в результатах своего научного поиска. Безобразная расхлябанность Полиграфа Полиграфовича и его непреодолимое хамство приобретают в этой главе и «теоретическую» базу. Эти качества связываются с именами Энгельса и Каутского. Книгу с перепиской этих людей Швондер дал Шарикову для его «марксистского» воспитания.
Профессора мучает неудача собственного эксперимента. Вместо возможности омолодить организм человека его операция возродила к жизни мозг погибшего уголовника, который определял поведение Шарикова.
Глава VIII продолжает описание процесса внедрения Шарикова в квартиру своего благодетеля. Можно было бы назвать этот процесс бесцеремонным присвоением собственности. Он нагл, агрессивен, злобен и лишён способности даже нейтрального, а не только доброжелательного общения с окружающими. И профессор, и его ассистент измучены созданным ими существом и уже готовы к тому, чтобы вернуть подопытное животное в прежнее состояние.
Однако в главе IX им не сразу удаётся осуществить этот разумный план. Полиграф Полиграфович проспался после пьянки и исчез из дома, заняв денег и украв кое-что по мелочам. Через два дня он вернулся и при этом выяснилось, что он уже «на должность поступил» и даже располагает документом, точно воспроизводящим обстоятельства: «Представитель сего товарищ Полиграф Полиграфович действительно состоит заведующим подотделом очистки города Москвы от бродячих животных (котов и прочее) в отделе МКХ».
Итак, Полиграф Полиграфович вполне освоился в роли человека своей эпохи. Он «давил» котов, привёл в квартиру машинистку из своей конторы Васнецову, собираясь на ней жениться, написал донос на своих благодетелей и чувствовал себя хозяином положения. Перед читателем предстаёт типичный герой в типичных обстоятельствах.
Только жанр фантастического рассказа помог автору спасти профессора и его ассистента от гибели.
Конечно, герои рассказа были способны бороться за своё спасение. Но для этого им пришлось прибегнуть к крайним мерам, о которых читатель может только догадываться, поскольку именно тут, не вдаваясь в подробности, автор написал: Конец повести.
Однако далее он всё же добавил Эпилог, из которого мы узнаём, что профессору удалось завершить свой опыт и Шариков благополучно начал обратное превращение в собаку Шарика. Угроза преследования для экспериментаторов миновала: было очевидно, что Полиграф Полиграфович вот-вот обретёт свой прежний облик и у Швондера с его приспешниками нет оснований для каких бы то ни было обвинений в адрес профессора Преображенского.
Эпилог
Ночь в ночь через десять дней после сражения в смотровой в квартире профессора Преображенского, что в Обуховом переулке, ударил резкий звонок.