Были у великого князя, само собой, и другие увлечения, которые то забавляли, то огорчали его жену, однако вскоре она заметила, что Петр Федорович все чаще проводит время не со своими голштинцами, а с ней и в компании ее фрейлин. Недолгое время понадобилось Екатерине, чтобы установить, кто именно является для него приманкой. Нет, отнюдь не она сама! Приманкой оказалась наиболее неприглядная из девушек, которая тратила массу сил и всяческих косметик, чтобы скрыть оспины, избороздившие ее лицо, и преобразить его некрасивый цвет.
Теперь каждый вечер великий князь вел с ней нескончаемые разговоры или играл в карты, причем оба так азартно шваркали ими об стол и выкрикивали масти, что заглушали и другие беседы, и пение, и музыку. Остановить, утихомирить их было невозможно, и Екатерина Алексеевна частенько отходила ко сну с мигренью. Когда же она из чувства самосохранения пыталась скрыться в придворном театре, Петр страшно злился. Ведь фрейлины обязаны были сопровождать свою госпожу, а это значило, что он проведет вечер без карточной игры и возбуждающей переглядки с Елизаветой Романовной! Великий князь на дух не выносил русский театр, и даже зарождающаяся страсть к молодой графине Воронцовой не могла заставить его высидеть там хотя бы четверть часа.
В конце концов одной карточной игры с милой его сердцу страхолюдиной Петру стало мало. Тем более что графиню приводили в явный восторг грубые щипки и лапанья, которыми ее удостаивал наследник. Елизавета Романовна все чаще захаживала на его половину и принимала участие в пирушках, где вела себя с гвардейской непосредственностью и чувствовала себя совершенно в своей тарелке. И тут Петр мог тискать ее сколько душе угодно! Когда она возвращалась, от нее так несло табачищем и винищем, что другие фрейлины были не в силах спать с нею в одной комнате. Впрочем, все чаще случалось так, что фрейлина Воронцова ночевать не возвращалась… Какое совпадение, что именно в эти же самые ночи великий князь пренебрегал обществом супруги!..
Не слишком трудно было сложить два и два – и получить четыре!
Не сказать, что Екатерину так уж сильно огорчила новая страсть мужа. Особенно сначала. Дело в том, что в это время она была чрезвычайно занята своим романом со Станиславом Понятовским, молодым и красивым графом, секретарем английского посольства, который с первого взгляда влюбился в великую княгиню Екатерину. Вскоре его ухаживания были жарко и щедро вознаграждены. Кстати сказать, именно с помощью своей любовницы Понятовский в будущем станет польским королем Станиславом-Августом II – и с ее же «помощью» лишится всех своих владений после разделов Речи Посполитой.
Но до этого еще предстояло жить да жить!
Роман Екатерины и Станислава-Августа сделался ведом великому князю. Однако тут и речи не зашло о супружеской ревности, ибо великий князь и княгиня, у каждого из которых рыльце было в пушку, заключили меж собой негласный договор: не мешать любовным похождениям друг друга. Если раньше оба старались скрывать свои связи, то теперь они вместе со своими «предметами» образовали некий «квартет» единомышленников. Они несколько раз ужинали вчетвером, ну а затем Петр уводил Воронцову к себе, говоря жене и ее любовнику:
– Ну, дети мои, я вам больше не нужен, я думаю!
Видимо, Петра с его страстью ко всему искривленному привлекало безусловное уродство этой ситуации.
Вообще он был человек странный, что и говорить. Как ребенок, который рос без присмотра и воспитания. Очень одинокий, болезненно подозрительный – и в то же время очень доверчивый. То злобно-пугающий – то безоглядно снисходительный и добрый. То видел опасность там, где ее нет и быть не может, то открывал душу жене. Жене, которая, между прочим, уже давно спала… нет, не только с другими мужчинами. Екатерина спала и видела русский престол…
Другое дело, что пока эти сны были, так сказать, безгрешны, словно грезы юной девы о недостижимом возлюбленном.
В чем выражалась та доверительность, которой Петр порою удостаивал великую княгиню? А вот в чем. Отношения с Елизаветой Воронцовой не всегда были безоблачны. Петру порою надоедала ее грубость. А может быть, и она давала ему отставку, ибо чего-чего, а уж лизоблюдства в ее натуре не было и в помине. Иногда рассорить любовников удавалось герцогине Курлянской, которая обожала совать во все свой довольно-таки крючковатый нос. Она вообще была сводня по призванию, устраивала и расстраивала браки фрейлин, ну и вернуть к себе великого князя она, конечно, хотела, вот и сеяла порою рознь между ним и его фавориткой.
И тогда Петр отправлялся на поиски приключений на стороне. Как-то раз он влюбился в графиню Теплову, племянницу знаменитых Разумовских. Готовясь к свиданию с ней, спросил совета жены, как убрать комнату, и показал, что, желая понравиться графине, он наполнил комнату шпагами, ружьями, гренадерскими перевязями, шапками, так что она имела вид уголка арсенала. Екатерина, согласная на все, чтобы только муж ее не оставил в этом «арсенале», быстренько одобрила его вкус и сбежала.
Надо полагать, графине Тепловой и «арсенал», и все прочее пришлось во вкусу, ибо она великим князем увлеклась. Однако Петр именно в это время пленился немецкой певичкой Леонорой и к Тепловой остыл. Тем паче что она сделалась навязчива. Лишенная возможности видеться с любовником летом, когда двор переехал в Ораниенбаум, она стала писать ему беспрестанно. Как-то раз возмущенный Петр ворвался к жене, потрясая листками:
– Вообразите, она пишет мне на целых четырех страницах и воображает, что я должен прочесть это и, больше того, – отвечать ей! Я, которому нужно идти на учение моего голштинского войска, потом обедать, потом стрелять, потом смотреть репетицию оперы и балет, который будут танцевать кадеты… Я ей велю прямо сказать, что у меня нет времени, и если она рассердится, я рассорюсь с ней до весны.
Тем дело с Тепловой и кончилось. Ну а потом Петра (уже в бытность его императором) отвлекали от Елизаветы Романовны и другие наложницы. В их числе была, скажем, семнадцатилетняя фрейлина Екатерина Чоглокова, застенчивая девушка, довольно хорошенькая, хотя и горбатая… Из дам с прямой спиной можно назвать Елену Степановну Куракину, вызвавшую у Петра короткую, но бурную страсть. Она была одна из первейших придворных щеголих: темноволосая и белолицая, живая, бойкая, остроумная красавица. Ей было двадцать семь лет, она была замужем, однако обладала более чем сомнительной репутацией. Ходили слухи, что всякого мужчину, который находится рядом с ней, можно считать либо ее бывшим, либо настоящим, либо будущим любовником. В числе прошлых уже побывали могущественный фельдмаршал Петр Шувалов и… его адъютант Григорий Орлов.
Эти и подобные им истории, конечно, доходили до ушей Елизаветы Романовны и вызывали у нее страшную ревность. Воспитанная Петром «по образу своему и подобию», Воронцова не трудилась сдерживать чувства, да и не умела этого делать. Обуреваемая злобой, она не стеснялась ни придворных, ни иностранных дипломатов, ни жены своего любовника – императрицы. На одном из обедов, выйдя из себя, «девица Воронцова» забыла и о том, что должна оказывать государю почтение, и обо всех правилах приличия. Она просто орала на Петра истошным голосом, называла его гадким мужиком – эвфемизм более сильного выражения. Император недолго оставался молчалив: он ответил подобающим образом. Попросту говоря, эта парочка публично лаялась, и многие из гостей предвкушали страшную участь «девицы Воронцовой»: самое малое – усекновение главы с предварительным урезанием языка и позорным клеймением.
Напрасны были их ожидания! После этого бурного словоизвержения парочка, все еще вяло огрызаясь, проследовала в покои императора и вышла оттуда только к обеду… следующего дня.
– Охо-хо! – причитали люди строгих нравов, наблюдавшие за всем этим со стороны. – Полное повреждение нравов в России настало. Не токмо государь благородных женщин употребляет, но и весь двор пришел в такое состояние, что почти каждый имеет открыто свою любовницу, а жены, не скрываясь ни от мужей, ни от родственников, любовников себе ищут… И такой разврат в женских нравах, угождение государю, всякого рода роскошь и пьянство составляют умоначертания двора, откуда они уже изливаются и на другие сословия…
А они таки изливались!..
Петру было плевать на мнение людей, которые находились рядом с ним, а уж тем паче на суждение какого-то там русского народа. Он полагал, что трон поднимает его на недосягаемую высоту и делает неуязвимым для осуждения. В то время как Екатерина старалась скрывать свои романы, император выставлял их напоказ и гордился ими, как полководец – победами на поле боя.
Вернее, как глупый мальчишка – своими игрушками.
В числе других игрушек были вино и табак. Петр никогда не относился к противникам курения и к трезвенникам, но сейчас создавалось такое впечатление, будто он решил упиться до могилы, предварительно накурившись до одури. То же он заставлял делать своих сановников, а потом требовал, чтобы они еще прыгали на одной ножке и толкали друг друга боком. Он словно бы воистину впал в детство. И совершенно не хотел замечать, что творилось вокруг.
Вот один из многочисленных тому примеров.
В это время Екатерина уже стала подругой Григория Орлова. Это была бурная, неудержимая страсть – тем более что Орлов и его братья решительно собирались возвести ее на престол. И тут Екатерина поняла, что беременна.
Когда у нее был роман с Понятовским, муж порою навещал ее ложе, поэтому рождение дочери Анны (вскоре умершей) было воспринято им спокойно, от отцовства он не отрекался. Но теперь… теперь Петр всецело увлекся Воронцовой и другими дамами и забыл дорогу в спальню жены. Однако Екатерина ни за что не хотела избавляться от ребенка и решила родить его во что бы то ни стало. С помощью корсета и различных портновских ухищрений она скрывала изменение фигуры, однако роды скрыть было затруднительно. И чем ближе подходил их срок, тем больше она волновалась.
У нее был доверенный камердинер – Василий Шкурин. Когда-то они – великая княгиня и камердинер – были врагами, однако те времена давно прошли, и теперь у императрицы не было друга ближе и преданнее, чем этот человек. И Шкурин поклялся, что сделает так, что во время родов императора во дворце не будет и ее тайна не откроется.
Он оставил при Екатерине сына, наказав, лишь только роды начнутся, послать к нему мальчика со словами: «Мы-де ей больше не надобны». Сам же Шкурин поехал к себе, на окраину Петербурга, где жил в большой избе с женой и тремя детьми. Он отправил семью к родне, вывез на телеге весь домашний скарб, а сам, оставшись один в пустой избе, принялся «хозяйничать». Довольно нахозяйничавшись, он лег на пол и заснул, а проснулся от топота копыт: сын примчался из дворца верхом и прокричал:
– Государыня сказала, мы-де ей больше не надобны!
Шкурин отправил его к прочей семье, а сам еще немного помешкал в доме. А когда вышел и сел на загодя оседланного коня, над крышею показались первые струйки дыма.
Шкурин знал, что император никогда не пропускает ни одного пожара в городе. Обер-полицмейстер немедленно посылал к нему гонца, чуть приходила весть о пожаре. Не помогать он, понятное дело, мчался – в нем была неистребимая детская страсть к созерцанию большого огня!
Так что Шкурин заранее был уверен в успехе, когда обещал императрице, что тайна ее будет сохранена. Он поджег свой дом ради этого.
К слову сказать, именно в ту ночь родился граф Алексей Бобринский. В детстве, до того, как уехать учиться за границу, он жил в доме все того же верного Василия Шкурина, и именно сын Шкурина сопровождал его в этой поездке. Тот самый мальчик-гонец!
Да, Екатерина могла заставить служить себе и любить себя…
Между тем заговорщики – в число их входили братья Орловы, несколько капитанов Измайловского полка, князь Михаил Иванович Дашков и его жена Дарья Романовна, в девичестве Воронцова (родная сестра императорской фаворитки, ненавидевшая ее), воспитатель наследника цесаревича Павла Никита Панин и другие – начали тревожиться о том, что, несмотря на императорское распутство, растет его популярность среди дворянства. Причиной тому стал Манифест о вольности дворянской, позволявший представителям благородных сословий не служить в государственной службе. Это было событием, от которого дворяне натурально плакали от радости. Однако императрица и близкий к ней кружок отлично знали, кто, как и почему написал этот документ! Этот случай мог бы относиться к числу исторических анекдотов, когда бы не был истинным.
Отправляясь как-то на свидание с прекрасной Еленой Куракиной, император отговорился от скандальной султанши Воронцовой тем, что идет-де со своим секретарем Дмитрием Волковым составлять новый манифест. Елизавета Романовна отпустила любовника добром, ну а он помчался к новой пассии, небрежно бросив Волкову:
– Ты давай там чего-нибудь напиши, чтоб утром моей-то показать!
С секретарем Петру повезло. Дмитрий Волков был умен, образован, надежен. Однако и он не знал, о чем следует писать. Но ведь приказ государя! И Волков вдруг вспомнил, как князь Роман Воронцов, отец фаворитки, по пьянке что-то такое лопотал: негоже-де благородным людям служить, надобно дать им поболе вольностей. Обрадовавшись, Волков в один присест создал великий документ и спокойно лег спать.
Все именно так и было, однако не станешь же всем и каждому объяснять подноготную! Отношение к императору среди дворян сменилось к лучшему, заговорщики встревожились. А тут еще заболела императрица. И ей немедленно стало известно, что в это время Петр обещал «девице Воронцовой» немедленно жениться на ней, коли Екатерина умрет. Это привело фаворитку в необузданный восторг. При всем этом не прекращались угрозы заточить немилую жену в монастырь, в тюрьму, сослать в ссылку…
Угрозы были страшны. Кто знает, быть может, если бы Петр их осуществил, и его судьба, и судьба России была бы иной. Если бы он был тираном, то остался бы жив. Однако… у него не хватило ни твердости, ни жестокости наказать жену и ее сторонников.
Это и стало причиной его гибели.
Тот обед 24 мая 1762 года, когда император публично опозорил жену и возвеличил фаворитку, стал толчком для заговорщиков. Ведь кара могла в любой миг обрушиться не только на императрицу, но и на ее любовника и его братьев. Екатерина, может быть, осталась бы жива, пусть и в заточении, однако Орловым непременно пришлось бы проститься с жизнью. То есть растопкой для костра этого комплота был и страх его основных участников.
А впрочем, какая разница?..
Между тем Петр никак не мог перестать восторгаться миром с Пруссией. 22 июня он давал еще один пышный ужин на пятьсот персон, потом был устроен фейерверк. Затем Петр с фавориткой отправились в Ораниенбаум. Это было место, где Елизавета Романовна царствовала всецело и безраздельно. Жене Петр приказал ехать в Петергоф и ждать его там. 29 июня предстояло отпраздновать день ее ангела, а Петр всегда был рад новому поводу повеселиться. И вот он примчался с Воронцовой в Петергоф – и узнал, что императрица уехала.
– Куда?
– Неведомо, государь.
– Зачем?!
– И сие неведомо…
И тут к императору приблизился какой-то мужик, начал ломать шапку и падать на колени, а потом передал какую-то бумагу. Это была записка от бывшего француза-камердинера Петра, и когда император прочитал ее, он несколько мгновений стоял как громом пораженный.
Елизавета Романовна вынула бумагу из его руки и, попытавшись вспомнить, чему ее учили в детстве, с пятого на десятое прочла о том, что Екатерина находится в Петербурге, где провозгласила себя единой и самодержавной государыней!
Пока Воронцова пыталась вникнуть в смысл этого невероятного сообщения, Петр принялся как безумный метаться по саду и дворцу, выкликал императрицу, искал ее по всем углам, а растерянные придворные бегали за ним, как куры за петухом, усиливая суматоху. Наконец истина стала доходить до собравшихся: кажется, император Петр Федорович, их господин и повелитель, более таковым не является…
А в это время в Петербурге «единой и самодержавной» императрице Екатерине и впрямь присягали на верность полки. Попытку сопротивляться сделали только преображенцы, которыми командовал Семен Романович Воронцов, брат фаворитки. Эта попытка кончилась ничем, и князь Семен впоследствии поплатился за нее пожизненной «почетной ссылкой» в Англию, куда был назначен послом.
Кругом кричали:
– Да здравствует императрица!
Громили дома приближенных Петра, особенно голштинцев. Одной из жертв сделались его дядя принц Голштинский и его жена. Их ограбили дочиста – вплоть до того, что из ушей принцессы вырвали серьги, – и крепко побили. Вот когда принц Георг, наверное, горько пожалел, что в свое время остановил племянника и не дал ему расправиться с Екатериной!
Однако повернуть время вспять было уже невозможно: Екатерина захватила власть в стране.
А что же Петр? Он двинулся в Кронштадт, чтобы отсидеться там и подождать, пока подойдут верные войска. Отправились на яхте и гребной галере. Прибыли в Кронштадт около часу ночи.
– Кто идет? – окликнул часовой с крепостной стены.
– Император.
– Нету больше никакого императора! Отчаливайте!
Женщины из свиты подняли крик и плач. Петр забился в трюм и под брань Елизаветы Романовны принял судьбоносное решение: воротиться в Ораниенбаум и оттуда вести переговоры с Екатериной. Он намеревался послать в столицу гонца, однако новая государыня сама отправилась в Ораниенбаум и вскоре прибыла туда вместе с гвардией. Вернее, впереди гвардии!
Екатерина и ее подруга Дашкова ехали верхом в мундирах Семеновского полка, их сопровождали солдаты, с большим удовольствием сбросившие ненавистную голштинскую форму и переодевшиеся в прежнюю.
Петр выслал парламентера с предложением о разделении власти. Это не устраивало Екатерину, ей нужен был только акт отречения.
Через час ожидания она его получила и отбыла в Петергоф, куда привезли бывшего императора с фавориткой – привезли как пленников. Екатерина послала к ним Никиту Панина, и Петр упал перед этим воспитателем своего сына на колени, принялся умолять не разлучать его с любовницей, а также оставить ему скрипку и трубку. Он рыдал как ребенок, и Елизавета Романовна рыдала, стоя перед Паниным на коленях и умоляя не разлучать ее с Петром.