Лючано очень хотелось верить, что дело обстоит именно так.
Ноги подкашивались, в глазах темнело. Только не сейчас! Вон он, кораблик хозяина Гая! — стоит, родной, в сорока шагах от халабуды, крытой соломой. Умная машина — не сумев на автопилоте сесть прямо на узкой улочке, «Вихрь» избрал ближайшую к носителю планшета точку, где смог приземлиться, и указал место посадки на дисплее.
Еще чуточку…
Упругая, горячая, как кипяток, волна швырнула их на землю. Дикий грохот вломился в мозг, разорвав сознание на части. По спине барабанили сухие комья земли. Глубоко внизу шевелились корни деревьев — Лючано чудилось, будто все, что росло окрест, от страха решило освободиться и без промедления удирать прочь, размахивая ветками.
С минуту он лежал неподвижно, дожидаясь конца светопреставления. Потом неуклюже заворочался, желая проморгаться и выковырять из ушей набившуюся туда землю.
Рядом, не издав ни звука, встала на четвереньки Суигхари.
— Что это было?!
Он не услышал собственного голоса.
Ухнуло еще раз — глухо, как сквозь вату. И снова, дальше. В степи встал пыльно-дымный куст, окутываясь багровой листвой огня. Ага, новый куст, второй. И третий. Степь расцветала пламенем и дымом, встречая насильственную весну.
Тумидус вздрогнул, зашевелился, нечленораздельно мыча.
— Хозяин Гай! Нам надо торопиться.
Легат не ответил.
Но, по крайней мере, несмотря на раненую ногу, Тумидус, когда его подняли, попытался кое-как ковылять. Они успели сделать с десяток шагов, когда опять рвануло неподалеку. Валясь ничком, Лючано увидел «Вихрь» — кораблик взрывом подбросило в воздух.
«Прилетели, встречайте…»
Лицо ткнулось в горячую пыль.
III
…Голова гудела храмовым колоколом. Встать не было никаких сил. Казалось, в теле переломаны все кости до единой. Из носа текла кровь, пачкая робу. Душил кашель, глаза слезились. Но он встал, ругаясь, словно боцман, ухажер тетушки Фелиции, помог брамайни поднять Тумидуса — и выяснил, что еще не разучился удивляться.
Рядом с «Вихрем» дымились две огромные воронки. Их окружали валы земли, вывороченной взрывом. Воздух насквозь пропитала кислая гарь. Но сам всестихийник легата выглядел целехоньким! Ни вмятины, ни царапины, ни даже пылинки на сверкающей обшивке.
Только подойдя вплотную, Лючано различил едва заметное марево виндекс-поля вокруг летательного аппарата. Ну конечно! В режиме космического полета виндекс-поле защищает «Вихрь» от метеоров. Сейчас оно включилось автоматически, отразив удар жуткого оружия туземцев.
Одно из достоинств автоматики: она не размышляет, что да как, а действует сообразно обстоятельствам.
— Степь в той стороне, где стояли боты, густо дыбилась разрывами. Безумец-великан лупил молотом по наковальне, зовя подмастерьев махнуть и своими молотками. В любой момент снаряд мог вновь упасть в опасной близости.
Следовало торопиться.
Поле без помех пропустило людей. Лючано ощутил лишь секундное легкое покалывание кожи, как при дезинфекции. Дверца кабины. Ну, давай…
Не открывается!
Заклинило?!
На грани истерики он с бешенством отчаяния дергал проклятую рукоятку.
— Идиот! — прохрипели сзади. — Отойди!
Он не узнал голоса легата, но сработал рефлекс повиновения.
Толкнув брамайни плечом, Тумидус буквально рухнул на гладкий корпус всестихийника. Мазнул ладонью по овальной пластине идентификатора, будто дал врагу пощечину. Замок щелкнул. Дверца кабины поднялась вверх.
— Помогите мне забраться внутрь!
— Да, хозяин!
— Сейчас…
Вдвоем с Сунгхари они с грехом пополам усадили Тумидуса в пилотское кресло. Брамайни, дико робея от близкого соседства с хозяином, устроилась в кресле второго пилота. Лючано пришлось сложиться в три погибели, умостившись за их спинами, в крохотном отсеке, предназначенном для мелких грузов: всестихийник был двухместным.
— Взлетаем, хозяин! Скорее!
Сказал и чуть язык не проглотил. Он, раб, осмеливается давать советы хозяину?!
Торопить его?!
Гай Октавиан Тумидус обернулся, буравя наглеца взглядом.
«Скорее, скорее, хозяин!» — молил Лючано в ответ, шевеля губами и не произнося ни слова. Выждав сумасшедшую, сочащуюся ненавистью паузу, легат отвернулся. Пальцы его тронули биосенсоры-активаторы. Приборная панель ожила — но не сразу, как если бы была не уверена в собственной работоспособности.
Тускло засветились индикаторы. Подпрыгнули и вновь, будто от испуга, опали столбики неведомых Лючано диаграмм.
— Проклятье! У нас нет энергии!
Легат невероятным усилием воли вернул себе спокойный вид. И подвел итог, будто подписал завещание:
— Мы не можем взлететь.
Сквозь прозрачный колпак кабины было видно, как на рейде, отчаянно дымя, разворачивается громоздкое неуклюжее сооружение — явная гордость туземного кораблестроения. Стальной монстр походил на чудище, всплывшее из глубин ради спасения народа, которому оно оказывало покровительство. Морской еж-гигант, корабль щетинился иглами множества орудийных стволов самого разного калибра.
Сдвоенные, строенные, одиночные…
Стволы перхали огнем, окутываясь пороховым дымом. Долетало очередное «бум!», над морем и степью противно выл снаряд, и возле десантно-штурмового бота расцветал рыже-серый куст — опадая комьями земли, сизым прахом возносясь в небеса.
А рядом готовился вырасти следующий.
«Почему боты не стреляют в ответ? Они могут сжечь этот плавучий сундук в считаные секунды! Надеются на защиту? Экономят боеприпасы? Или треклятые маландрины умотали в город, зачищать территорию — и отвечать некому?! Оставили по одному пилоту на бот, на всякий случай, а о стрелке не подумали?!»
«Не впадай в ступор, дружок. Не отвлекай себя ерундой. Какое тебе дело, почему боты не стреляют? Вам надо взлетать и убираться с этой планеты. Будь добр, взлетай и убирайся. Остальное — ерунда».
Ты, как всегда, прав, старина Гишер.
Вы с маэстро Карлом всегда рядом, всегда наготове. Приятно сдохнуть в хорошей компании.
— …поле… слишком мощная атака!… сожрало всю энергию…
Тумидус шипел от злости, стервенея, тыча пальцами в сенсоры в надежде отыскать энергорезерв — и всякий раз получая неутешительный результат. Должно быть, легат растерялся — впервые в жизни.
— У нас есть брамайни! Она — энергет! Толкач!
Легат уставился на Лючано, как на заговоривший пень. Спустя миг перевел взгляд на Сунгхари. Та потупилась:
— Нет, хозяин. У меня не хватит сил. Так, — она провела рукой в горизонтальной плоскости, — я, наверное, смогу. А в космос — нет. Я слишком мало страдала.
— Мало страдала?! — истерически хохотнул Тарталья.
— Да. Мы, брамайны, черпаем энергию в страданиях.
Теперь на женщину уставились оба: и Тумидус, и Лючано. Рабыня без слов поняла: мужчины требуют пояснений.
— Эволюция, хозяин. Мы хорошо умеем страдать. Очень хорошо. Холод, жара, сквозняк. Духота, дождь, засуха. Боль, голод… Мы страдаем от всего. Сильнее, чем другие. Много сильнее. Мы это хорошо умеем. Страдаем — и накапливаем энергию.
— Что-то я не замечал, чтобы ваш брат сильно страдал, — буркнул легат.
— Никто не замечает, хозяин. И не надо. Мы умеем страдать — и умеем терпеть. Брамайны очень выносливые. Я страдаю все время.
— И сейчас?
Вопрос вырвался одновременно у обоих.
— И сейчас, хозяин. Только мало. Не хватит, чтобы улететь на галеру.
— А если я тоже… сяду на «весла»?
Сунгхари разочаровала Лючано:
— Тебя будет мало.
Тумидус в ярости хватил кулаком по приборной панели.
— Постой! Ты говорила — голод, боль? А если боль будет сильной?
— Тогда, возможно, у меня хватит энергии для выхода на орбиту. Но…
Рвануло вплотную. «Вихрь» покачнулся.
— …но боль должна быть очень сильной, — со спокойствием каменной статуи продолжила Сунгхари. — Если, к примеру, отрезать мне пальцы… или жечь огнем…
Лючано передернуло. Брамайни сама предлагала пытать ее! Причем делала это с таким безразличием, словно сообщала прогноз погоды в захолустном мирке, скучном для всех, включая его жителей.
Тумидус поглядел на рабыню с интересом.
— Не надо резать! Не надо жечь! — выкрикнул Лючано, спеша вмешаться, прежде чем случится непоправимое. — Я умею! Без членовредительства. Хозяин, ты же помнишь! Меня учили!
— Помню, — кивнул легат. — Хорошо помню, сукин ты сын…
И после минутных раздумий скомандовал:
— Действуйте!
— Сунгхари, тебе будет больно. Очень больно. Ты готова?
— Как скажет хозяин.
Брамайни преданно уставилась на Тумидуса.
— Шевелитесь! Нам надо убираться отсюда.
И снова легат торопил рабов словами, имея возможность напрямую воспользоваться «клеймом». Ментальный приказ, и Лючано Борготта перестанет городить глупости, без промедления приступив к экзекуторскому делу. Почему легат командовал ими таким странным для помпилианца образом, Тарталья не знал.
И снова легат торопил рабов словами, имея возможность напрямую воспользоваться «клеймом». Ментальный приказ, и Лючано Борготта перестанет городить глупости, без промедления приступив к экзекуторскому делу. Почему легат командовал ими таким странным для помпилианца образом, Тарталья не знал.
Боялся, что психический нажим исказит палаческий талант раба?
Кто знает…
Всестихийник снова тряхнуло: ощутимей, чем в прошлый раз. Легат тронул крайний слева сенсор. На колени Сунгхари из открывшегося бокса выпал комплект энергобраслетов с подключенными к ним силовыми кабелями.
«Нам! — запоздало понял Лючано. — Он сказал — „нам“».
«Да. А что?»
«Неужели в его тупой помпилианской башке хоть что-то сдвинулось?!»
«Не тешь себя надеждой, малыш, — с печалью произнес маэстро Карл. — У вас стресс, шок. Это пройдет. И жизнь вернется на круги своя. А легат Тумидус будет потом стыдиться этих слов. Если вообще вспомнит о них».
— Прости меня, Сунгхари. И — терпи.
— Я умею терпеть. Делай свое дело.
Королеву Боль не требовалось звать, умоляя об аудиенции. Она и так вечно была с ним, как подобает истинной владычице. На краткий миг Лючано расслабился — и на осужденного киттянским судом невропаста рухнуло небо.
Жгучее, шипастое, чудовищно тяжелое небо.
Все, чему он не позволял овладеть собой, пока тащил бесчувственного легата по булыжникам мостовой. Тяжкий пресс контузии сдавил мозг, стремясь выжать все соки и превратить рассудок в черствую лепешку. Тело ныло от многочисленных ушибов. В ушах звенело и стреляло: там, на барабанных перепонках, маневрировал, паля из орудий, туземный броненосец. Глаза жгло от пыли, во рту было мерзко, и не осталось слюны, чтобы выплюнуть накопившуюся дрянь.
«То, что нужно, дружок, — ухмыльнулся Гишер Добряк. — Лучше не придумаешь».
И с теплотой, не свойственной старому экзекутору, добавил:
«Валяй. Удачи!»
IV
Пальцы с нежностью опытного развратника пробежались по шее женщины. Опустились на плечи.
Потом — ниже, нащупывая восприимчивые точки. Здесь, под ключицей.
И здесь, на груди, возле соска.
Теперь — поймать ритм.
Ага, есть.
Снаружи начался ад. Один из десантных ботов открыл наконец ответный огонь. Залп батареи плазматоров ударил в воду, взметнув столбы пара и слегка зацепив корпус броненосца. Корабль встряхнулся мокрым псом и злобно рявкнул орудиями главного калибра. Степь застонала, выворачиваясь наизнанку, — роженица, гибнущая в попытке родить исполина.
Но Лючано больше не заботило, что творится вокруг.
Королева Боль сверкнула бритвенно-острыми зубцами короны, улыбнулась своему верному рыцарю — и махнула ядовитым платком, разрешая начать. Брамайни едва заметно вздрогнула, затрепетала, словно оторванный край афиши на ветру, — на единый, краткий миг — и только.
Он усилил контакт, проникая глубже.
Боль хлестала из него через край, изливаясь в тело Сунгхари. Боль обвивала брамайни щупальцами сладострастного спрута, наполняла, как драгоценный сосуд, кипящей смолой преисподней. Мучитель был в ударе. Он играл жуткую и прекрасную симфонию боли на струнах нервов, натянутых и дрожащих, вкладывая в музыку все самое темное, таившееся в глубинах души. И податливое тело, истосковавшись по вожделенным страданиям, жадно принимало дары, благодаря за щедрость.
Два человека слились крепче, чем любовники в экстазе.
Двое извивались в конвульсиях противоестественного соития.
Виват, Королева!
Периферийным зрением, словно в тумане, он видел: ярче вспыхнули индикаторы, налились светом дисплеи и шкалы приборов. С уверенностью поползли вверх, вздыбившись над пультом, будто эрегированные фаллосы, столбики диаграмм энергообеспечения. Встрепенувшись, Тумидус активировал сферу управления. Легат по локоть погрузил в нее руки, спешно тестируя системы всестихийника и готовя аппарат к взлету.
Казалось, Тумидус месит тесто.
«Не отвлекайся! Работай!»
Упрек Гишера пропал втуне.
Ни сугубо утилитарный результат действий, ни спасение, близящееся с нарастанием интенсивности пыток, спасение, к которому так стремились люди в «Вихре», уже не волновали Тарталью. Слишком многое сегодня произошло впервые в жизни. В первый раз кукольник держал боевое оружие и бежал под обстрелом. В первый раз офицер империи, рабовладелец, проявил человеческие чувства по отношению к рабу — нет, иначе: к роботу. И впервые Лючано Борготту, в прошлом — младшего экзекутора Мей-Гиле, целиком захватил сам процесс экзекуции!
Он ощутил возбуждение.
Перед ним на мраморных плитах древнего храма танцевала женщина — и женщина эта была прекрасна! Крутой изгиб бедер, поворот головы, каждый точеный жест, каждое текучее движение Сунгхари таили в себе столько скрытой страсти и желания, что он едва не задохнулся от вожделения, чувствуя, как камнем твердеет его мужское естество.
Здесь не было храма.
Здесь был храм.
Как в космосе для рабов, сидящих на «веслах» галеры, пряталось тайное море, так в степи варварской планеты, в кабине готовящегося к старту «Вихря», архитекторами-невидимками возводился дивный храм.
Святилище страданий?
Церковь безумия?!
В руках у Лючано возник тяжелый витой бич. Он с оттяжкой взмахнул орудием палача, нанеся ювелирно точный, хлесткий удар по спине брамайни — под лопатку, чуть наискось, ни на палец выше или ниже, по почкам, под единственно правильным углом. Так художник кладет мазок на холст — и, отстранившись, проверяет, не нарушена ли гармония? Угадан ли верный оттенок, чувствуется ли глубина, объем?
О нет, мастер не ошибся! Его картина — настоящий шедевр!
Сунгхари выгнулась иероглифом — невозможным и совершенным в своей невозможности. В движении женщины слились похоть и боль, страдание и страсть, мудрость и сила, и — ожидание!
Ах, еще, еще, мой повелитель!
Пьянящая музыка струилась ниоткуда и сразу отовсюду, то и дело меняя гармонию самым причудливым образом. Сунгхари плыла по воздуху, не касаясь босыми ступнями плит пола. Трехглазые демоны и шестирукие боги, красавицы, совокупляющиеся с мерзкими чудищами, обезьяны, змеи, тигры и гибриды, оскорбляющие природу самим фактом существования эдаких тварей, карабкались друг на друга. Сонм бесов взирал на танцовщицу со стен, увитых диким виноградом, тараща каменные очи. А на высоком троне в глубине храма восседал Гай Октавиан Тумидус — сверкающие золотом доспехи легионера, открытый шлем с гребнем, короткий меч у пояса.
Руки воина были погружены в призрачную сферу.
Внутри сферы, извергаясь наружу и заполняя храм, в черноте космоса роились мириады звезд — словно воин выпускал из улья рой бриллиантовых пчел.
Пел в воздухе бич, чудом попадая в меняющийся ритм музыки. Или это музыка вторила ударам бича? Узор из рубцов покрыл спину брамайни сложным орнаментом. Лючано изо всех сил стремился довести до совершенства это сплетение полос, красных, белых и синеватых, поставив наконец заключительный штрих.
Трое знали: тогда наступит кульминация, сотрясающая миры.
Он хлестал, смеясь.
А женщина танцевала с улыбкой, застывшей на губах, принимая страдание как должное, как необходимый элемент танца и основу вселенной. Так рыба воспринимает воду, птица — небо, а дракон — бесконечность.
Брамайны живут страданиями. Купаются в них, пьют, едят, дышат, черпают в телесных мучениях силу энергетов.
Будни, банальность, свойство физиологии, приобретенное за века эволюции. Но иногда, в исключительных случаях, боль и мука, вознесясь к вершинам искусства, могут не только наполнить тело жаром, способным швырнуть звездолет через половину Галактики.
Страдание может на миг заменить утраченную свободу.
Так было сейчас.
— Есть отрыв! Давай, невропаст!
Пел бич. Танцевала Сунгхари.
— Давай, женщина! Еще, еще! — Легионер на троне близился к оргастическому финалу, круто замешивая черную сферу со звездами в глубине. По левой руке Тумидуса текла кровь, пятная созвездия. — Мы взлетаем!
У края, на пике бытия сходились лицом к лицу противоположности, оборачиваясь друг другом: запредельное наслаждение становилось остро болезненным, а изощренная боль дарила удовольствие.
Это легко понять рассудком.
И невероятно сложно испытать, не повредив понятливый рассудок.
— Да!!! да! Мы вышли из стратосферы. Давайте, осталось немного! Идем к «Этне»… еще хотя бы пять минут!…
Но всему положен предел. Какой бы запас прочности ни имело тело человека, тело рабыни-брамайни, этот запас не бесконечен. За все надо платить. Слишком остро, слишком быстро, слишком интенсивно; слишком большой приток и отдача энергии — даже организм энергета не рассчитан на подобное.