— Эй, есть здесь кто-нибудь?
Эхо повторило его слова. Затем в гулком волноводе, образованном плитами палубы и сводами туннеля, прозвучал голос, искаженный реверберацией, но все же разборчивый:
— Здравствуйте. Что вам угодно?
— Почему сразу не откликнулись? — Мгновенное облегчение сменилось у
Фан-Орта вспышкой гнева. — Поразвлекались моей беспомощностью? Да представляете ли вы, кто я такой?
— Астронавигатор Фан-Орт, — ответил бесстрастный голос. — Мы не знали, нужны ли вам. А на ваш зов ответили незамедлительно.
— Где я могу переговорить с вами?
— Где угодно.
— Не здесь же! Вы считаете, что это подходящее место для переговоров? А я так не думаю. Условия неравные: вы видите, с кем имеете дело, а я нет.
— Претензии справедливы, — согласился голос. — Следуйте моим указаниям. Идите прямо. Смелее!
— Думаете, я трус? Ошибаетесь! Куда теперь?
— Все еще прямо. Теперь направо…
Необходимость подчиняться чьим-то командам угнетала. Фан-Орт ступал в полутьме неуверенно, словно слепой. Отвыкшие от света глаза восприняли мелькнувшую впереди полоску света как ослепительную вспышку.
— Мы пришли, — пояснил голос.
— Кажется, шел только я, — пробурчал Фан-Орт.
Распахнулась дверь. Отсек был пуст, если не считать двух кресел — одно напротив другого. В том, что справа, сидел широкоплечий пожилой человек.
Его грубое, будто начерно высеченное из гра-нита, лицо было невозмутимо.
Скупым жестом он указа л на свободное кресло.
— Прошу. Так о чем вы желали говорить со мной?
Фан-Орт сглотнул горькую слюну.
— Кто вы? Человек или интеллект-автомат?
Собеседник нахмурился.
— Ни то и ни другое. В физиологическом смысле я не человек. Когда-то был человеком во плоти, потом стал «призраком». Слыхали о них?
Фан-Орт кивнул.
— Значит, вы «призрак»…
— Не совсем. «Призрак» остался на Геме. Я же его дубликат, ре-продукция.
Образно говоря, «призрак» «призрака». Впрочем, в философском смысле неизвестно, кто из нас оригинал, а кто копия: мы неразличимы.
— Я не расположен философствовать, — угрюмо сказал Фан-Орт. — И мне все равно, человек ли вы, «призрак» или дубликат «призрака».
Пришел я вовсе не к вам, а к интеллект-автоматам!
— Они уполномочили меня побеседовать с вами.
— Гнушаются мной? Не желают снизойти до встречи?
— Нисколько. Просто мой облик для вас более привычен. А в остальном…
Считайте, что я один из них.
— Один из них? — недоверчиво переспросил Фан-Орт. — В прошлом человек?
Тогда кем же вы были прежде и почему оказались здесь?
Странный собеседник пожал плечами, не менее массивными, чем у Фан-Орта, но все же ответил:
— В давние времена я был космокурьером. Мое имя Кей.
— Постойте… Не о вас ли рассказывала мне мама? Если не оши-баюсь, вы первым побывали на Геме, потом переправили сюда массу необходимого, а в награду Лоор изгнал вас! Вот видите, не только вы все знаете обо мне и моих товарищах, нам тоже кое-что известно!
— Не рассчитывал, что меня помнят, — бесстрастно проговорил Кей.
— Я запомнил ваше имя по чистой случайности, — криво усмех-нулся Фан-Орт.
— А другим оно вряд ли знакомо. И уж, во всяком случае, никто вас не чтил бы. Скорее, наоборот. Ведь если бы не ваша позорная капитуляция перед
Лоором, мы бы сейчас наслаждались полнокровной жизнью на Геме с перспективой бессмертия. Словом, в моих глазах вы не герой!
— А кто же?
— Какое это теперь имеет значение… Итак, что вы делаете на сфероиде? Прислуживаете интеллект-автоматам?
Кей посмотрел на Фан-Орта долгим изучающим взглядом. Его лицо было попрежнему невозмутимо, только резче обозначились глубокие борозды на лбу и щеках.
— Да, прислуживаю. В той мере, в какой интеллект-автоматы прислуживают вам.
— Но они нам вовсе не прислуживают, — возразил Фан-Орт.
— Да? Может быть, вы сами готовите себе пищу, занимаетесь жизнеобеспечением, поддерживаете комфортные условия существо-вания? Или это все же делают за вас интеллект-автоматы? А чем вы заслужили их заботу?
Кей говорил с чувством нравственного превосходства, и Фан-Орт не сразу нашелся, что ответить.
— Г-м-м… Чем заслужили? Самим фактом своего существования. Мы жизнетворцы… Гаранты!
Вопреки нарочитому высокомерию, ответ прозвучал неубедительно, даже жалко, и Фан-Орт сам почувствовал это.
— Жизнетворцы… Гаранты… — повторил его слова Кей. — Орт вкладывал в эти понятия великий смысл. Но его представление об истинном величии было неверным…
— Вы знали отца?
— Да, я был знаком с ним, как и с человеком, чье имя вы тоже носите.
— С Фаном?
— Да. И Асду, вашу славную мать, я знал, хотя мы с ней ни разу не встречались.
— Расскажите о них! — воскликнул Фан-Орт.
— Но вы же не за тем пришли. Да и стоит ли ворошить прошлое? Ни вам, ни мне это не доставит удовольствия.
— Расскажите, требую!
— Я не привык к языку требований.
Фан-Орт побледнел от негодования. Впервые его так унизили. И кто?
Какой-то бесплотный фантом, чья-то бессчетная копия!
— А я не привык к такому обращению, слышите, вы, «полупри-зрак» или как вас еще!
— Да, я «полупризрак», — лишенным интонаций голосом проговорил Кей.
— А вы?
— Сверхчеловек, вот кто!
— Не думал когда-нибудь встретить сверхчеловека. И на что он способен?
— Испытайте! — запальчиво воскликнул Фан-Орт.
Усмехнувшись, Кей назвал два многозначных числа.
— Перемножьте.
Ответ последовал почти мгновенно.
— Правильно, — признал Кей. — В скорости счета вы почти не уступаете
«призракам». Ловите! — внезапно крикнул он и с силой метнул что-то увесистое.
Фан-Орт едва успел отскочить.
— Это нечестно! Я думал, вы бесплотны!
— А я думал, что сверхчеловек готов к любым неожидан-ностям.
— Издеваетесь? — вспыхнул Фан-Орт.
— Не могу отказать себе в этом маленьком удовольствии. Для меня выше человека только человечество. И какими бы сверхстимуляторами ни пичкал вас отец, как бы ни муштровал, вы в лучшем случае остались просто человеком. А в худшем… — Ке й оборвал фразу и после короткой паузы сухо продолжил: -
Все ваши жалкие фокусы я могу повторить. Могу сделать и то, на что вы не способны, например, телепортироваться. Но значит ли это, что я сверхчеловек?
— Вы бездарная копия! Заурядная подделка! — потеpяв само-обладание, выкрикнул Фан-Орт.
Никогда в прошлом он не испытывал такой яростной, неистовой ненависти.
Даже к отцу, которого при всем преклонении ненавидел за перенесенные обиды, за слезы мамы… Но, оказывается, то была не настоящая ненависть.
По-настоящему он возненавидел лишь сейчас, потому что профессор Орт, унижая, воспитывал в нем сознание силы и достоинства, а «призрак» заставил испытать во сто крат худшее унижение — ощутить физическое и нравственное бессилие перед материализовавшейся тенью давно умершего че ловека.
Еще вчера Фан-Орт относился к «призракам» с полнейшим без-различием, как к чему-то псевдореальному, точно и они были при-думаны психологами, а если и существовали, то на полумифической Геме, вне локальной действительности сфероида. И вдруг такая обескураживающая неожиданность: «призрак» здесь, рядом, во главе интеллект-автоматов!
…Когда кровь перестала стучать в висках и спала с глаз багровая пелена, Фан-Орт обнаружил, что находится наверху, у входа в катакомбы.
«Да был ли я там? Не галлюцинация ли все это?» — подумалось в первый момент.
Но разорванная штанина и свежая ссадина не оставляли места сомнениям. Его вышвырнулиили как нашкодившего юнца, как тряпку, о которую брезгливо вытерли ноги…
Фан-Орт зримо представил шахтные колодцы, винтовые лестни-цы, туннели с многочисленными ответвлениями, заново пережил злое отчаяние, охватившее его, когда он понял, что окончательно заблудился в запутанном лабиринте, и словно со стороны услышал свой сдавленный крик: «Эй, есть здесь кто-нибудь?» Вспомнилось грубо вырубленное лицо «призрака», налитые тя-жестью камни глаз под глыбами-веками. Это полное презрения лицо будет теперь преследовать его, разъедая душу желчью ненависти. Даже карлик Эрро не вызывал у Фан-Орта таких недоб рых чувств…
Словно запечатленный в мнемозаписи, слово в слово повторился весь их разговор. Как же смешно и глупо он себя вел! Но и в этом винил не себя, а
«призрака».
Как очутился наверху, астронавигатор вспомнить не мог. Видимо, проклятый
«призрак» стер из его памяти обратную дорогу, и она выпала из времени. А вот мельчайшие подробности их встречи сохранил, хотя именно эту оскорбительную правду Фан-Орт предпочел бы забыть навсегда.
«призрак» стер из его памяти обратную дорогу, и она выпала из времени. А вот мельчайшие подробности их встречи сохранил, хотя именно эту оскорбительную правду Фан-Орт предпочел бы забыть навсегда.
5. Орена
Фан-Орт напрасно завидовал умению Орены принимать действительность такой, какова она есть, хотя сама эта зависть была лишь скрытым выражением превосходства: в долготерпении девушки он видел прежде всего свидетельство ее ограниченности, скудных потребностей.
Фан-Орт был бы гораздо ближе к истине, если бы признал за ней талант самообладания. В отличие от него, Орена не позволяла себе распускаться, давать волю нервам. Но неумолимое течение времени, не приносящее желанных перемен, и на нее действовало угнетающе, тем более, что, будучи женщиной, она с болезненной наблюдательностью замечала перемены нежеланные: вот этой морщинки вчера еще не было, и складочки на шее, и седого волоска, пусть пока единственного…
Привычно веря в непогрешимость коллективного разума гемян, Орена нет-нет и спрашивала себя: не слепа ли эта вера?
Порой она со страхом думала:
«Что если мы — объект загадочного эксперимента, о котором даже не подозреваем? А за нами тем временем пристально наблюдают, словно за инфузориями в капле воды на предметном стекле микроскопа, развлекаются нашим бестолковым мельтешением…»
Орена избегала таких мыслей, считала их беспочвенными и оттого глупыми, гнала прочь, когда они все же изредка возникали. В такие минуты страстно хотелось, чтобы кто-то рассеял мучащие ее сомнения.
Но кто может это сделать? Фан считает ее рассудочной, непробиваемо уравновешенной, не нуждающейся в утешениях. Привык искать у нее поддержку, и никак не наоборот. Он и слушать не станет ее исповедь, сам начнет жаловаться на несправедливость судьбы, обвинять интеллект-автоматы и, конечно же, коллективный разум гемян. И как в нем уживаются самомнение и потребность из-ливать душу?
Уверенность в себе — достоинство, а самоуверенность — недостаток.
Интересно, есть ли между ними грань? А если есть, то по какую ее сторону
Фан-Орт?
Орена тотчас устыдилась этих своих мыслей. Она же любит Фана и хотя бы поэтому должна прощать ему недостатки, тем более, что достоинств у него гораздо больше! Конечно, никакой он не сверх-человек, как внушил ему отец, но, бесспорно, личность… С кем еще можно его сравнить? Разве что с
Эрро…
«Ах, бедный старик Эрро, какая несправедливость, что ему досталась несуразная внешность. При таком-то уме! «Книжный червь» — называет его Фан.
Чем вызвана эта неприязнь? Вероятно, я дала повод, отзываясь об Эрро с cимпатией. Глупенький Фан, ревновать меня просто смешно. Или ревность имеет более глубокие корни?»
Фан и Эрро… Два антипода… Один красив, могуч, импульсивен, другой невзрачен и физически слаб. Но выдержан, эрудирован, мудр. И ведь он мне на самом деле нравится, — призналась себе Орена. — Интересно, могла бы я полюбить его? — от кажущейся нелепости этой внезапной мысли она рассмеялась, но тотчас оборвала смех:
«А ведь и впрямь могла бы… Его и Фана я выделяю среди ос-тальных. При всех броских различиях оба одинаковы в главном. Среди нас лишь они — личности!»
Она принялась мысленно перебирать товарищей. Вот, к примеру, архитектор
Агр. Что он спроектировал, что построил? Разве сравнить его с недоброй памяти Лоором? Тот был настоящим архитектором. И если бы не его дикая жажда власти, то сколько бы воздвиг на Геме!
«Но не предвзято ли я отношусь к Агру? — упрекнула себя Орена. — А сама я разве личность? Моя специальность — гомология. Это синтез физиологии, психологии, социологии и еще нескольких наук. Чем же занимаюсь я? Изучаю человека в экстремальных условиях? Отнюдь. Всего лишь помогаю интеллект-автоматам ухаживать за эмбрионами. Или, может быть, не помогаю, а мешаю? А они терпеливо сносят мою «помощь»… Значит, Фан прав? Впрочем, речь ведь не обо мне…
Как может считаться личностью кибер-диагност Корби, желчный ипохондрик, питающий к интеллект-автоматам еще большую неприязнь, чем Фан? Предоставь ему такую возможность, и он разберет их на части, если, конечно, сумеет.
Не лучше и агроном Виль. Казалось бы, он-то труженик. Из года в год упрямо высевает одни и те же злаки, ухаживает за посевом, даже собирает урожаи, а годятся ли они в пищу, его не интересует. И мы едим синтетический корм, приготовляемый, опять-таки, интеллект-автоматами. На вопрос: «Почему не займетесь селекцией?» отвечает: «Зачем?» Так, может, он — личность?
Чем же объяснить, что, за двумя исключениями, мы такие серые, ортодоксальные? Не оттого ли, что все, кроме Эрро и Фан-Орта, появились на свет «из колбы»? Но каким же тогда окажется будущее человечество!»
Воображение нарисовало столь мрачную картину, что Орене потребовалось призвать на помощь все свое самообладание.
«Конечно же, дело не в этом, — взяв себя в руки, решила она. — Считается, что для рождения нас отбирали по генным спектрам. Но я-то, гомолог, знаю, что сами по себе они недостаточно прогностичны: один из братьев может стать злодеем, а другой праведником! И профессор Орт это безусловно понимал!
Наверняка гемяне разработали метод отбора, о котором я не имею представления. Но тогда снова придется признать правоту Фана: что это за сверхразум, если, несмотря на его старания, вместо гениев получились посредственности?»
Так размышляла Орена, пытаясь разрешить ею же обнаруженное противоречие.
«А может, профессор Орт просто не нуждался в созвездии потен-циальных гениев? Зачем они нужны, если есть сверхчеловек, который по замыслу должен быть единственным в своем роде. Тогда мы — всего лишь приложение, оттеняющий его достоинства фон».
Орена не удовлетворилась этим ответом, потому что с ним не удалось согласовать единственный, но, на ее взгляд, решающий факт: наряду с
Фан-Ортом существовал Эрро! И если признать, что ее догадка верна, то как объяснить одновременн ое появление на тусклом небосводе двух солнц, когда достаточно лишь одного?
6. Что делать?
Здесь, на сфероиде, Кей особенно остро ощущал одиночество. На Геме остался другой Кей, разделивший с ним прошлое. До поры они были едины, если так можно сказать об одной и той же личности. Расставшись, стали разными. И это было расставанием с самим собой…
«Неизвестно, кто из нас оригинал, а кто копия», — утверждал он в разговоре с Фан-Ортом. Формально это было правдой. Вернее, было бы правдой, если бы «оригинал» и «копия» — неразличимые двойники — имели бы не только общее прошлое, но общие настоящее и будущее. А они у них разные. Один продолжает привычное существование, у другого изменилось все, кроме личности и… прошлого.
Так кто же из них по праву должен считаться оригиналом, а кто копией?
Выходит, не так уж неправ этот наглый юнец, назвавший его «полупризраком».
Да, он — копия, а вот бездарная или нет, рассудит будущее.
Кей сам вызвался сопровожать «гарантов». Коллективный разум воспользовался честолюбивыми планами Орта, чтобы поставить свой собственный эксперимент, на первых порах отвечающий этим планам, но впоследствии далеко выходящий за их рамки.
Орт был актером на подмостках Вселенной, мечтал сыграть роль Бога.
Коллективный разум искал ответа на вопросы, поставив-шие науку на колени перед религией.
Как зародилась жизнь? Что представляет собой Высшая сила, сотворившая человека? Можно ли смоделировать ее и притом не ограничиться масштабами одной или нескольких планет, а охватить разумом Вселенную, лишив интеллект ореола уникальности, а религию — нравственной опоры? Есть ли над этой
Высшей силой своя Высшая сила, а над той еще одна, и, возможно, так до бесконечности? А может быть, существует кольцо Высших сил, где над самой верхней властвует самая нижняя? И станет ли Человек одним из его звеньев?
Ответить на эти вопросы — значило найти алгоритм невозможного. Но только ли для того, чтобы восторжествовала наука?
Орт мечтал хотя бы посмертно оказаться Богом. Коллективный разум рассчитывал поднять человека до уровня Бога. И в испол-нении этого грандиозного замысла главную роль играли не «га-ранты» и не интеллект-автоматы. Полномочным представителем гемян на сфероиде был Кей.
Но не прежний бесшабашный космо-курьер, а иной Кей, преступивший смертный рубеж, обретший «бессмертие» и обремененный грузом неизбывных потерь.
В его жизни произошло много расставаний. Но самым невыно-симым было расставание даже не с самим собой, оставшимся на Геме, а с Интой.
Растаявшая в дали пространства и времени, но не в памяти, она бередила душу фантомной болью былого счастья, оказавшегося до обидного хрупким, но неистощимым в своей всепроникающей полноте. И как же бедны те, кто не знал такого счастья или принимал за него благополучие!