А далее пошли какие-то детали технологии, которые и переврать я запросто могу. Полученный в реакторах уран в виде раствора в царской водке (смесь азотной и соляной кислоты) тек по трубам на обогатительную фабрику, где получался из него плутоний — начинка ядерных боеголовок для ракет. Ракеты тут же делались — в наземном городке. А трубы эти были — золотые, ибо золото устойчивей всего к разъедающему воздействию царской водки. Общим весом эти трубы были в несколько десятков тонн, и раз в несколько лет их целиком меняли. Ибо все-таки и проедалось золото и, главное, делалось радиоактивным. Эти трубы после сменки захоранивались где-то, и вообще чудовищные были там организованы пространства для захоронения всяких гибельных отходов. Жидкость радиоактивную, например, сливали в специально пробуренные скважины, хотя о течениях подпочвенных вод на такой глубине в точности ничего неизвестно. От Красноярска как бы в нескольких десятках километров, только мы ж не знаем, в каком направлении, шла проходка под землей. Мы, быть может, над ними сейчас и сидим. Под Енисеем они запросто прошли — под тем берегом уже такое же внутри горы пространство сделано. А после порешили делать эти трубы из особых видов стали, но несметное количество излучающего смерть золота навечно где-то захоронено там под землей.
— Навечно ли? — машинально переспросил я.
— Об этом я и говорю тебе, — спокойно ответил Миша. — Ты ведь слушал и все время думал, что я тебе о варианте Чернобыля талдычу, это тоже вовсе не исключено по нашему российскому разъебайству. Только я тебе о золотишке говорю, до которого охотники вот-вот найдутся. Ведь платину с обогатительной фабрики уже давно воруют, а пару лет назад какой-то сумашай и толику оружейного плутония украл, пытался его продать американам, сам читал в газете.
Я внезапно ясно ощутил себя сталкером из романа Стругацких. Только смех у меня вышел хриплый и неуверенный. А Миша, это все мне рассказав, повеселел и оживился, словно побывал на исповеди или у врача. Мне показалось, что ему даже известны те охотники, которые уже вот-вот рискнут. Я только очень не хотел, чтоб он об этом проболтался мне. И спать очень хотелось. Он и сам смекнул, что время закругляться. Телефона у него не было, и он еще перед уходом пошутил насчет моей разбалованности, я уже отвык, что люди запросто живут без телефонов. Мы договорились повидаться у Андрея, только я уже не выбрался к нему. А после в Красноярск меня не приглашали. Ощущения свои после его ухода я описывать не стану, ибо повторяю, что боюсь литературности. С той поры, однако, если меня спрашивают, что я думаю о нынешней России, я по-прежнему твержу оптимистическое нечто, потому что очень хочется, чтоб так оно и было. А в памяти моей немедля возникает совместившийся уже, какой-то слипшийся кошмарный образ пламени подземного распада и торчащего над ним обшарпанного ленинского профиля.
А для искреннего оптимизма в отношении России я нашел недавно очень веский аргумент. В сегодняшней России — и в политике ее, и в экономике — такое множество резвится крыс, что явно сей корабль не собирается идти ко дну.
Обаяние тухлого мифа
Уже легко сейчас и просто собрать огромную библиотеку из книг, обсуждающих трагедию, постигшую Россию в прошлом веке. В чем-то главном авторы всех книг единодушны, только в обсуждении причин и механизмов — споры нескончаемы и яростны. И есть одна лишь группа авторов, которым все понятно, и между собой они расходятся в ничтожных мелочах. А тихая и негустая (в смысле мыслей и идей) речушка их соображений протекает в нескольких журналах и газетах, коими читатель грамотный уже давно пренебрегает, ибо нового из них не почерпнешь. А зря! Я лично с аккуратностью и тщанием читаю уже много лет журнал «Наш современник». Нет, я вовсе не мазохист, и временем своим я дорожу, но тот настой вражды и злобы, что течет, патриотически бурля, на этих удивительных страницах, почему-то питателен моему уму и духу. Я сам себе напоминаю своего пса Шаха: он иногда на прогулке, повинуясь темному животному инстинкту, начинает есть какую-то чахлую траву. Она отравна, по всей видимости, для его организма, потому что, нащипавшись ее, он задумчиво склоняет голову и бурно отрыгивает съеденное. Это явно не только прочищает его желудок, но благотворно влияет и на общее самочувствие — он веселеет и бодреет. На мне это чтение сказывается не так стремительно и явно — может быть, из-за того, что нет у человека благодетельного навыка отрыгивать отравный текст, — но странную какую-то необходимость в чтении таком и даже невнятную бодрящую пользу — ощущаю неизменно. Лишь одна берет меня досада: почему за столько лет им недосуг и не по силам выдумать что-нибудь новенькое, обжигающе острое, столь же достоверное, как всегда, но посвежее и покруче?
Мне лет десять назад необычайно повезло: в одной случайно попавшейся газетке вычитал я все, что пишется с тех пор в такой литературе. Я несколько дней не мог расстаться с той газетой — я курил, пил кофе, спал, звонил приятелям, а после снова перечитывал и наслаждался ясной, стройной и неопровержимой исторической картиной, мне развернутой. По бедности своей газетка склеила статьи столичных разных авторов, ее издали в Новгороде, так что и названия другого дать ей не могли, как только — «Вече», и колокольный звон ее был гармоничен донельзя. О чем же звон?
Сперва — огромная статья Валентина Распутина «Мысли о русском», где раздаются первые раскаты. Красиво сетует прозаик-печальник на повсеместное (далее цитата) «торжество зла, собирающего под знамена своего передовизма аморалистический интернационал».
Хотя и странные для уха слова тут нанизал известный ревнитель чистоты русского языка, однако же понять их можно. А дальше — гордые и верные слова о том, что Россия — «обессиленная, разграбленная, захватанная грязными руками, обесславленная, проклинаемая, недопогибшая — все-таки жива».
Так мог страдательно повествовать о древней Руси летописец, излагающий последствия очередного татаро-монгольского набега. Прозвучала первая мелодия зачина — к чести Распутина отмечу: он пока молчит о конкретных насильниках.
Но уже на следующей странице тему подхватывает некий Марк Любомудров. Поскольку это почти наверняка безвкусный псевдоним, я долго всматривался в породистое лицо (высокий лоб, седые пряди, Санкт-Петербург, цитаты из Леонтьева и Достоевского), после чего решил, что автор явно не пролетарского происхождения. Господин Любомудров тоже пишет о страшных и всемогущих внешних силах: «Установка на геноцид русского народа, принятая в октябре 1917 года, продолжает действовать. Быть может, в годы застоя темпы геноцида перестали удовлетворять те силы, которым служила брежневская шайка. И тогда был принят новый курс — на перестройку, смысл которой, как теперь уже отчетливо видно, — в ускоренном перемалывании нации… Нет ничего случайного или стихийного в том, что происходит, — все совершается по хорошо продуманному и просчитанному плану — плану уничтожения России и русского народа. Заговор этот возник не вчера и не сегодня».
О заговоре господин Любомудров сообщает с помощью Достоевского, который все, как оказалось, предсказал в «Дневнике писателя» за 1876 год. Цитату я, признаться, проверять не стал — мне лень, но я еще и верю господину Любомудрову: он так ненавидит демократию, что сам, по всей видимости, из хорошего дворянского рода, такие люди цитаты не передергивают, разве что карты. Итак, цитата из великого провидца:
«Интернационал распорядился, чтобы европейская революция началась в России, и начнется, ибо у нас нет для нее подходящего отпора ни в управлении, ни в обществе. Бунт начнется с атеизма и грабежа всех богатств, начнут низлагать религию, разрушать храмы и превращать их в казармы, в стойла… Евреи сгубят Россию и встанут во главе анархии… Предвидится страшная, колоссальная революция, которая изменит лик мира всего. Но для этого потребуется 100 миллионов жертв. Весь мир будет залит кровью».
Нет, я слукавил: не по лени, я сознательно не проверял цитату — я боялся, что не окажется этого кошмарного пророчества, а Любомудров строит именно на нем свои пронзительные дальнейшие выкладки. Эту цену мы уже заплатили, пишет он, а сейчас идет третий этап той мировой войны, которую ведет против России «Интернационал» (кавычки Любомудрова) на протяжении всего двадцатого века. Русская нация, пишет он, уже на краю уничтожения, на грани полной гибели. И вспоминается ему в этой связи участь индейцев в Америке, и пишет он чуть ниже: «Всю страну превратили в гигантский концлагерь, что-то вроде Дахау или Освенцима, где вместо крематориев работают очаги межнациональных конфликтов в разных регионах страны».
Тут явно благородное происхождение взяло верх, и карты господин Любомудров все-таки передернул: вражда постигла бывшие братские народы, и специально россиян еще никто не изводил. Неважно! Главное сейчас (чтоб коренную Русь от гибели спасти) — собрать национальное ополчение по типу 1612 и 1812 годов и победить. Кого же, угадайте? Этот же самый русский народ, ибо на последних выборах, с омерзением и болью пишет автор, за патриотов голосовало только ничтожное число избирателей, а остальные (цитирую) — «побежали за сверкающими голыми ляжками заморской шлюхи под названием «демократия». Народ уподобился блудному сыну из евангельской притчи, и его сразу отправили жрать помои из одного корыта со свиньями» (конец цитаты).
Тут явно благородное происхождение взяло верх, и карты господин Любомудров все-таки передернул: вражда постигла бывшие братские народы, и специально россиян еще никто не изводил. Неважно! Главное сейчас (чтоб коренную Русь от гибели спасти) — собрать национальное ополчение по типу 1612 и 1812 годов и победить. Кого же, угадайте? Этот же самый русский народ, ибо на последних выборах, с омерзением и болью пишет автор, за патриотов голосовало только ничтожное число избирателей, а остальные (цитирую) — «побежали за сверкающими голыми ляжками заморской шлюхи под названием «демократия». Народ уподобился блудному сыну из евангельской притчи, и его сразу отправили жрать помои из одного корыта со свиньями» (конец цитаты).
Что-то не упомню я такого поворота событий ни в одной евангельской притче, только дело ведь не в этом. Ясно, что такое национальное ополчение должно призвать к порядку и образумить собственных блудных сыновей.
Однако дальше — пуще. Эстафета звона еще только набирает звук.
Дмитрий Балашов — известный автор жгуче достоверных исторических романов о великой и несчастной Древней Руси. На фотографии — длинные седые волосы, клочковатая седая борода, сумрачные большие глаза — изнуренное тяжелыми раздумьями лицо аскета и философа. Лицо такое, что Толстой и Достоевский могут отдыхать. А тема полностью обозначена заголовком — «Еще раз о покаянии». Здесь кульминация всей колокольной службы номера, апофеоз мятущегося духа. И к евреям ненависть высокая, пламенеющая, словно готика того же названия. Хотя в зачине — то же самое словесное месиво.
С ним даже глупо спорить, только процитировать и вздохнуть.
«Мы знаем, что и в создании коммунистической идеологии роль евреев была исключительной. Маркс — крещеный еврей; вся верхушка ленинской гвардии на 98 % была еврейской, евреи составили в основном правительство страны после победы революции, еврей Свердлов уничтожил казаков, Тухачевский топил в крови восстание тамбовских крестьян, Френкель организовывал лагеря, в коих изгнили миллионы русичей, и так далее».
А еще упоминается таинственный американский миллиардер Шифф, без денег которого не удалась бы революция, и еврей-масон Парвус, который все, как известно, завязал и устроил.
Только далее — аккорд не банальный, а вполне достойный аскета-мыслителя. Зная все это, пишет Балашов, я скажу (выделено курсивом): «Евреям каяться не в чем».
И поясняет: «Ежели тот, кто делал все эти мерзости, делал их, опираясь на древнюю, отраженную в Талмуде идею национальной исключительности, единственности еврейского народа, — то он лишь исполнял (и блестяще выполнил) свою религиозную установку».
А перечислив злодеяния евреев под водительством Ленина более подробно («уничтожили русскую империю, развалили страну, истребили все активные классы русского общества, включая трудовое крестьянство»), доходит мыслящий Балашов до высшей ноты: «И вообще слуги сатаны ответственны перед сатаной, а не перед Господом! Так возникает вопрос: в чем же им каяться?»
Так что только православных призывает Балашов к покаянию, ибо незряче исполняли они (и посейчас также слепо исполняют) все злоумышленные планы врагов рода человеческого. Которых следует судить и либо изгонять из страны, либо подвергать смертной казни. (Чуя именно такой исход, пишет Балашов, развернули сейчас хитрые злодеи такую бешеную борьбу за отмену смертной казни.)
Почитал я дивный текст этого саблезубого гуманиста и подумал с грустью и тревогой: почему же мы, евреи, отравители душевных колодцев, — ополчились именно на Россию?
Но настолько мелодически полон оказался этот номер газеты, что немедля я нашел ответ и на последний свой немой вопрос. Ничуть не только на Россию ополчились евреи, а на весь без исключения подлунный Божий мир. Который давным-давно уже мы покоряем планомерно и тщательно, в разное время окучивая разные страны. Объяснила это мне статья Геннадия Шиманова — «О тайной природе капитализма». Мне досталось в номере газеты только окончание этого блестящего труда, но и его вполне достаточно для ясности картины, и я в меру сил моих перескажу леденящий кровь детектив о плетении всемирной паутины.
Оказывается, было так: в середине прошлого века иудейские финансовые магнаты облюбовали Соединенные Штаты Америки. Они решили превратить эту страну в «ведущую державу всего капиталистического мира, должную распространить свое экономическое, политическое и духовное влияние на все человечество». И не стоит, читатель, принимать всерьез ту чушь, которую написали с тех пор всякие экономисты, историки, социологи и прочие слепые ученые о причинах и путях развития и процветания Америки. Эти профессора кислых щей были специально наняты, чтоб затемнить истинные пружины и механизмы. А на самом деле — Америка была секретно запланирована евреями, чтоб стать такой, как есть сейчас, и потекли туда по тайным каналам несметные деньги европейских банкиров. Главным образом — из Швейцарии, ибо именно там евреи с давних пор таили и копили свои сокровища. Почему же именно в Швейцарии? — спрашивает сам себя проницательный Шиманов. И отвечает, по-моему, просто и гениально. Во-первых, потому что история швейцарских банков («равно, как и история самой Швейцарии») окутана глубокой тайной — что с несомненностью означает тесную причастность к этому евреев. А во-вторых, по утверждению Еврейской энциклопедии, том 4, еврейские финансисты появились в районе Берна уже в шестом веке нашей эры.
В жизни своей ничего убедительнее я не читал. Вот какие страшные мы люди, думал я, и горестная гордость распирала мою грудь. И тут я вдруг сообразил, что я могу помочь Шиманову — он поленился полистать энциклопедию дальше, — а ведь текли еще, конечно же, и французские деньги, потому что в томе на букву «п» написано черным по белому (о, местечковая гордыня наша, побуждающая выбалтывать такие ключевые тайны!), что Париж хоть и столица Франции, однако же — «евреи здесь жили еще до завоевания Галлии франками».
Я покурил, остыл немного, выпил кофе и уныло занялся исторически предначертанным мне делом — сел вычитывать текущие инструкции из книжки «Протоколы сионских мудрецов». Я еще тоже напишу о нас со временем полную правду, тщеславно думал я. Не зря ведь самые заядлые антисемиты — из картавых.
Забытые стихи
Был у меня как-то краткий разговор с литературным профессором Романом Тименчиком, благо живет он тут же в Иерусалиме и преподает в университете. На случайной пьянке встретившись и мне желая что-нибудь приятное сказать, Роман спросил:
— У вас ведь, Игорь, есть черновики? Отдайте нам их, мы бы изучали ваше творчество, уже пора.
Я был польщен безмерно и, неловко восхищение скрывая, горестно признался:
— Нету, милый Рома, я как книжку кончу, сразу все выбрасываю, не держу архива никакого.
— Жаль, — ответил мне профессор с облегчением, — а то бы изучали.
Через какое-то недолгое время я наткнулся в ящике стола на уцелевший по случайности блокнот со множеством стишков. Вот настоящие литературные черновики, обрадовался я. И на случившейся такой же пьянке я как бы мельком и со скромностью, присущей ситуации, сказал Тименчику:
— А знаете, Роман, я тут нашел один блокнот довольно старый, там черновики большого сборника стихов…
А так как профессор явно не вспоминал, к чему я гну, я пояснил стеснительно:
— А то ведь изучать пора…
Роман просиял и доверительно сказал мне:
— Я это самое всем аспирантам говорю, а никто не хочет!
Я дивный этот разговор недавно вспомнил, ибо мне довольно крепко повезло. Это была как бы награда за неряшество. Я не храню архив, а та огромная помойка, что растет на полках и в шкафу, в ящиках стола и под столом, такого названия не заслуживает ни по виду своему, ни по сроку сохранения. Ибо как только предвидятся гости, я всю внешнюю часть помойки выбрасываю, а до внутренней добираюсь лишь частично — всегда находятся забытые листки, над которыми я с интересом безнадежно застреваю. Но однажды для гостей понадобились даже полки шкафа, тут я с силами душевными собрался и дня за два выбросил вообще все. А за прилежность был вознагражден: нашлась тетрадь, которую когда-то контрабандой вывез я в Израиль, уезжая. Там были стишки, которые писались с самого начала перестройки. Большую их часть я напечатал сразу по приезде, а оставшиеся бросил и забыл. Теперь найдя, я обнаружил, что они имеют прямое касательство к теме российской свободы, а значит — пусть живут в этой книжке.
Из дневника 1986–1987 годов * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *Забавно мне, что в те же годы, когда я писал эти стишки, не веря, что такое счастье, как свобода, может наступить даже в России, были поэты, заклинавшие Бога (и православного, и Бога вообще), чтоб ничего не изменилось. Ужасно интересно вспоминать сегодня один трогательный стих того времени достославного Станислава Куняева: