Татьяне очень хотелось выскочить из-за супружеской пары, которая так и не могла прийти к консенсусу на предмет крема от морщин, и встать перед Дунаевым немым укором. Вот, мол, я: видела ваши пампресы! И нечего больше притворяться и называть меня Танечкой! Не куплюсь я больше на ваши нежности, Олег Сергеевич!
Но ничего этого она не сделала. Дождалась, пока Дунаев выйдет из аптеки, а потом вышла из нее сама, совершенно забыв о том, что намеревалась приобрести анальгин.
Что ж! Все, что ни делается, делается к лучшему! Она теперь кое-что знает о Дунаеве. Не зря говорят: предупрежден – значит вооружен! У нее теперь есть оружие против его домогательств!
Пожалуй, пора домой… Сима, наверно, уже успела наставить рога Рудельсону… Так им всем и надо! Рога им и хвосты!!! Похотливым обманщикам в турецких куртках и модных пальто!
Татьяна представила, как Сима наставляла рога Рудельсону, и почувствовала прилив крови ко всем местам. Как давно ее тела не касался мужчина. Она зачем-то опять подумала об Олеге Дунаеве – и чуть не заплакала. Ни один из ее короткого списка мужчин никогда не говорил ей, что она ему нравится. Никто никогда не говорил ей о любви, не смотрел на нее такими глазами, как Олег. Да только за один этот взгляд она готова была любить его всю жизнь. А этот его взгляд, оказывается, ничего не стоит и наверняка хорошо отрепетирован на других таких же дурочках, как она. Что ж! Она больше никогда не посмотрит в его сторону! Олег Дунаев – чужой муж и отец маленького ребенка! Татьяна вдруг улыбнулась, смахнув с глаз слезы. Пожалуй, она может рассчитывать только на «Мужа на час», и то лишь в том случае, если у этой фирмы действительно двойное дно, как подозревает Симонка.
Весь рабочий день Татьяна придерживалась линии поведения, которую определила вчера после аптеки, а именно: на Олега Дунаева принципиально не смотрела, ну разве что периферическим зрением и сквозь опущенные ресницы. К шкафу с канцелярскими принадлежностями она тоже не ходила. И даже на перекур бегала всего один раз – и то в тот момент, когда Дунаев раз– говаривал с шефом и никак не мог ринуться за ней следом в коридор. В те моменты, когда она все-таки фиксировала изображение Дунаева, он казался ей расстроенным. «Так вам и надо, Олег Сергеевич! Воспитывайте-ка лучше своего малолетнего ребенка!» – мстительно думала Татьяна и с особым ожесточением орудовала рейсшиной и карандашом. После работы она минут двадцать курила у Ильича одна, чтобы не встретиться в гардеробе с Дунаевым.
Выскочив из проходной завода, Татьяна почувствовала на локте зажим железных пальцев и услышала у своего уха знакомый голос:
– Можно тебя на минуточку!
Она повернула голову. В ее локоть мертвой хваткой вцепился Марк Рудельсон. Стоит ли говорить, что Татьяна моментально вспомнила красную салфетку, вывешенную Марком за окно в ее сне. Не на ту напал, Марк Лазаревич! Она все-таки порядочная женщина! И Татьяна сердито вырвала из его пальцев свой локоть.
– Таня! А где Симона? – строго спросил он, и Татьяна устыдилась собственных мыслей.
– У врача Симона. Выписываться пошла, – ответила она.
– И что ты, как подруга, на этот счет думаешь?
– Я думаю, что ее выпишут.
– Татьяна!!! Совесть у тебя есть? – вскричал на всю улицу Рудельсон. – Плевать мне на то, выпишут ее или нет! Я тебя про другое спрашиваю!
– Про что? – самым жалким голосом спросила Татьяна, потому что очень хорошо понимала, что интересует Марка.
– Про подлеца Юльку, разумеется!
– Я про него ничего не знаю, – бодро соврала она.
– Этого не может быть, – не поверил ей Марк, опять пребольно ухватил за локоть и потянул за собой к троллейбусу. Они пошли рядом нога в ногу, как ходят лопухнувшийся преступник в наручниках на одну руку и неожиданно поймавший его в людном месте и прикованный к нему сотрудник органов, конспиративно одетый в штатское. – Ты не можешь не знать, потому что являешься лучшей Симиной подругой! Он с ней спит?!!
– Нет, – опять очень бодро ответила Татьяна.
– Откуда такая уверенность?
– Оттуда… потому что… в общем, Сима то на работе, то болеет, то у врача, а дома у меня не бордель, понял?!!
Татьяне казалось, что она врет совершенно неубедительно, но, похоже, Марк Рудельсон готов был верить именно этому.
– Послушай, Таня, – заговорщически зашипел он ей в ухо, – тут такое дело… Поскольку Симы сейчас у тебя дома нет, то, может, я зайду… А ты… пока погуляешь… – Он не дал вырваться возражениям из Татьяниной трепещущей груди и продолжил: – Представляешь, она придет от врача, а тут – я… Может, она обрадуется, а? Как ты думаешь?
Возмущенная Татьяна снова вырвала свой локоть из цепкой ладони Рудельсона. Она встала перед ним, уперев руки в бока и намереваясь сказать, что они с Симонкой надоели ей до смерти, что у нее есть собственная жизнь, которую они не дают ей спокойно проживать в квартире, на законных основаниях оставленной ей родной теткой. Она уже вздохнула, чтобы выпалить все это ему в лицо, но Марк взглянул на нее такими несчастными и просящими глазами, что Татьяна смогла только пробурчать:
– Вы вьете из меня веревки, – и, тяжело вздохнув, поплелась к метро.
Она запустила Рудельсона в квартиру, переоделась в куртку потеплее и уже на пороге сказала Марку, трогательно обнимавшемуся с Жертвой:
– Твоя задача накормить ее. Сима варит кошке овсянку с печенью.
Рудельсон согласно и очень радостно кивнул.
Татьяна понимающе усмехнулась и дала необходимые пояснения:
– Печень оттаивает на нижней полке холодильника, геркулес – во-о-он в том шкафчике у окна.
Она замотала шарф вокруг воротника куртки и шагнула за порог собственной квартиры. Эх! Что за жизнь?! Куда идти? Она медленно подошла к окну лестничной площадки и посмотрела во двор. Унылая, мертвая детская площадка. Осклизлые деревянные скамейки с облупившейся краской. Черные лужи вокруг них морщит ветер, деревья бросают в них свои последние листья. Хорошо хоть нет дождя… Но и без него противно: стыло, мрачно и холодно. Брр!!! Татьяна помотала головой и вдруг заметила на скамейке у подъезда знакомую фигуру. Неужели это… Нет… Не может быть! Что здесь делать Олегу Дунаеву? Конечно, это не он… У него и кепка другая… Чернее…
На ватных ногах, забыв про лифт, Татьяна спустилась вниз. Может быть, она так и не рискнула бы выйти из подъезда, если бы с улицы с огромными сумками, тяжело отдуваясь, в него не ввалилась ее соседка по площадке Марья Семеновна. Марья Семеновна, самая невозможная болтуха в мире, при виде Татьяны с удовольствием распахнула густо намазанные малиновой помадой губы, чтобы поведать соседке, как отвратительно выросли цены в соседнем универсаме и насколько подла Ольга Федоровна, которая занимает квартиру над ней. Но ученая Татьяна не дала ей этого сделать. Она, поздоровавшись самым вежливым образом, тут же сделала вид, что очень спешит, и выскочила на улицу.
Навстречу ей со скамейки поднялся Олег Дунаев.
– Вы? – выдохнула Татьяна и в изнеможении привалилась спиной к двери подъезда.
– Танечка… – прошептал Олег и задохнулся то ли ветром, то ли ее именем, то ли волнением, то ли еще чем-то, чего Татьяна пока не знала. – Вы? Как же… А как же…
В ответ на его неоконченные вопросы она жалко улыбалась и зачем-то пожимала плечами, а он подходил к ней все ближе и ближе. Когда их лица чуть ли не коснулись друг друга носами, Дунаев все тем же срывающимся шепотом спросил:
– Вы… Вы куда? В магазин, наверно…
– Нет… – Татьяна хотела покачать головой, но подумала, что заденет лбом козырек его кепки, и еще сильнее вжалась в дверь. – Я… Я погулять…
– Погулять? – удивился Олег. – А как же он?
– Кто?!!
– Ну… этот… мужчина в черном пальто… Он вас у проходной встречал…
– Мужчина встречал… – в недоумении повторила Татьяна, потом, спохватившись, кивнула и действительно слегка ударилась лбом о его козырек. Дунаев отпрянул, а она сказала: – Да-да… Он встречал… А вы?
– А я… А я не мог ничего с собой поделать… Пошел вот за вами… Думал, вдруг он просто знакомый и вы разойдетесь, например, на троллейбусной остановке… Или в метро… А вы не разошлись…
Татьяна вдруг испугалась до дрожи в коленях. Дунаев же может подумать, что Марк встречал ее! Он действительно встречал ее, но на самом деле ему нужна вовсе не она, а Сима. А Олег может подумать, что Татьяна привела к себе домой любовника… Какой ужас! У нее не может быть никакого другого любовника, кроме… Даже несмотря на то, что он – чужой муж и отец маленького ребенка…
– Понимаете, – таким же диким шепотом заговорила Татьяна, – он меня не встречал… Вернее встречал, но это совсем не то, что вы подумали… Видите ли, он, конечно, пришел ко мне домой, но на самом деле пришел к Симе. Понимаете, это Марк! Он не просто так пришел! Он муж Симоны Рудельсон! Они поссорились… Помните, она говорила? Так вот, они тогда так и не помирились. Он сегодня и пришел, потому что хочет все-таки помириться, а Симы почему-то нигде нет…Татьяна вдруг заметила, что незаметно для себя с шепота почти перешла на крик, и осеклась. Ветер раскачивал голую, без всякого колпака, лампу над подъездом. Лицо Олега то освещалось ярко-желтым светом, и тогда Татьяне казалось, что он ей верит, то погружалось во мрак, отдалялось от нее и делалось жестким и холодным.
– Вы… Вы мне верите? – опять еле слышно спросила она.
Вместо ответа Дунаев привлек ее к себе. И вовремя – потому что дверь подъезда кто-то уже несколько минут тщетно пытался открыть с другой стороны. В образовавшуюся щель пролез парнишка, шмыгнул в темноту двора, а Олег приник к Татьяниным губам. Она была близка к обмороку. Что же это они делают? Разве можно? У него же жена и дети? Вроде бы… Два сына… И еще один маленький… Или нет… Может, этот маленький всего один? Ну так что же, что у Олега маленький сын… Она же не собирается разбивать семью и уводить отца от детей. Она так только… Слегка поддалась… Один разочек. Разве она не имеет права на минуту счастья? Она сейчас же оторвется от него и пойдет домой. Пусть Рудельсоны устраивают свои дела в другом месте…
Татьяна действительно хотела оторваться от Олега. И не могла. Ее руки, не подчиняясь воле и здравому смыслу, уже обнимали его за шею, касались волос и холодных щек. Его знаменитая кепка свалилась на мокрый газон, Татьянин толстый шарф мешал поцелуям. Олег попытался его расслабить и всего лишь отодвинуть от ее лица, а она задрожала так, будто он уже коснулся пальцами ее тела.
Дверь подъезда опять открылась, и они отскочили друг от друга, как какие-нибудь подростки, которых на месте преступления застукали родители.
– Здравствуйте, Танечка, – в унисон кивнули головами вышедшие прогуляться пожилые супруги с четвертого этажа и, как показалось Татьяне, посмотрели на нее с большим укором и, может быть, даже с презрением.
Она усиленно закивала в ответ, потому что говорить не могла. Когда пожилая пара прошла, Олег поднял кепку, отряхнул ее и водрузил на голову, потом взял Татьяну за руку и сказал:
– Пойдем.
– Куда? – выдохнула она.
– Честно говоря, не знаю. Просто пойдем. Куда-нибудь…
И они действительно просто пошли по питерским улицам, держась за руки, как старшеклассники на первом свидании. Спальный район освещен был плохо, что в данном случае оказалось очень кстати. Олег с Татьяной то и дело останавливались в особо темных местах и целовались как ненормальные, не замечая ни холода, ни опять начавшегося дождя. Татьяна уже разрешила себе продлить счастье с минуты, на которую рассчитывала у подъезда, на пару часов. Завтра ведь уже ничего не будет. Завтра она сразу отвернется от него и скажет: «Нет!», а сегодня… А сегодня пусть он еще разочек поцелует ее вон в той подворотне. Там так темно и даже какой-то навес имеется…
Под этим навесом они целовались долго и сладко. Именно под этим навесом Олег стал шептать ей: «Люблю, люблю… С ума схожу…» Татьяна чуть не плакала от странного остро-щемящего чувства, которое на четвертом десятке своей скучной жизни испытывала впервые. Никто никогда не говорил ей таких слов. Ее никогда еще не любили. Ее телом пользовался Володя Карпинский, вероятно, представляя при этом, как насилует скопом всех тех девочек, которые так жаждали его внимания, когда он был смуглым красавцем с чистым лицом, и которые мгновенно отвернулись от него в несчастье. Ею хотел воспользоваться и студент Женя. Он жаждал стать Татьяниным сексуальным наставником, ментором, гуру. О любви он даже не думал, а может, и не знал, что она существует. Ее порывался соблазнить записной бабник и сексмен Марк Рудельсон, намекая на то, что, кроме основного инстинкта, ничего другого в мире и не существует. Ошибаетесь, Марк Лазаревич! Существует! Олег говорит, что любит ее! И она ему верит!
Татьяна обнимала Олега и молилась, чтобы этот вечер и этот дождь никогда не кончались, чтобы никогда не наступало завтра, чтобы не уходило из ее души это новое острое чувство парения, растворения и невесомости. Может, оно, это чувство, и называется нирваной?
Под навес, громко переговариваясь, забежала еще одна парочка и в остолбенении остановилась перед Олегом с Татьяной. Молодой человек, а это был именно очень молодой человек, хмыкнул, покачал головой и повернул лицо к спутнице, тоже очень молоденькой хорошенькой девушке с абсолютно мокрыми волосами. Девушка залилась неудержимым смехом, парень подхватил, и парочка, обнявшись, опять выбежала на дождь.
– Мы кажемся им смешными, – сказала Татьяна.
– Пусть, – отозвался Олег и еще крепче прижал ее к себе.
Татьяна положила голову ему на грудь и задумалась. Конечно, они смешны: она, тетенька в вязаной шапочке, и мужчинка в благообразной кепочке, в шарфике в полосочку и в куртке «а-ля отец семейства». Они с Олегом сошли с ума. Пора остановиться. Порезвились – и хватит. Конец нирване. Всему конец. Татьяна резко отстранилась и сказала:
– Все. Пора домой.
– Что случилось, Таня? – спросил Олег. – Неужели эти дети тебя смутили?
– Не в них дело…
– А в чем?
– Все в том же… Ты чужой муж. Отец… Я и так позволила себе лишнего.
– Но ведь ты хотела! Я чувствовал! Ты же с радостью…
– Я и не отказываюсь, – горько сказала Татьяна, – только ничего этого больше не нужно. – И она быстро пошла прочь от Олега.
Он хотел догнать, но она сделала рукой такой резкий запрещающий жест, будто ударила его по щеке.
Татьяна шла по улице и убеждала себя, что завтра окончательно откажет Олегу. Она слишком хорошо знает, чем кончаются подобные адюльтеры. Она училась в выпускном классе, когда с матерью вдруг начали происходить странные вещи. Она неожиданно остригла длинные волосы, которые всегда укладывала тяжелым узлом на затылке, закрепляя крупной деревянной заколкой со шпажкой. Татьяна даже представить не могла маму без узла и шпажки, даже с волосами до плеч, а она вдруг сделала невозможно короткую, как тогда говорили, тифозную стрижку. И сразу резко помолодела, хотя и раньше выглядела очень неплохо. В отличие от дочери, незаметной и русоголовой, Лидия Германовна была темной шатенкой с каштановым отливом и с янтарными глазами. С волосами, вставшими густым ежиком, накрашенная помадой интенсивно-коричневого цвета, она стала похожа на актрису. Татьяна очень радовалась тому, что она так похорошела, гордилась ею и долго не понимала, отчего отец ходит таким мрачным и злым. Однажды она неожиданно увидела маму на Невском проспекте рядом с высоким красивым мужчиной в военной форме. Она и тогда ничего плохого не подумала. Мало ли у мамы знакомых. Разве Татьяна всех знает! Она даже подошла бы к маме и поговорила бы с ней, если бы они вместе с военным не впрыгнули в подошедший троллейбус.
А потом отцу надо было ехать в командировку. На разных заводах страны он налаживал какое-то оборудование и довольно часто и надолго уезжал из дома. Но в тот раз ему очень не хотелось уезжать. Татьяна видела, с какой тоской он смотрел на маму и с каким отчаяньем прощался с ней, будто уезжал навсегда. А мама отводила в сторону свои янтарные глаза и кривилась, когда отец пытался поцеловать ее в дверях. Дальнейшие события развивались, как в фильме ужасов. На следующий же день после отъезда отца Татьяна неожиданно пришла домой из школы раньше. По причине приезда комиссии по инспектированию школьного здания, которое находилось в аварийном состоянии, учеников распустили по домам сразу после первого же урока. Татьяна снимала в прихожей пальто, когда в коридор выскочила мама, босая и в незастегнутом на пуговицы халате, который придерживала обеими руками. Избегая смотреть дочери в глаза, она попросила ее срочно сходить за хлебом. Она стала вытаскивать из стоявшей на столике у зеркала сумочки кошелек. При этом полы скользкого шелкового халата выскользнули из ее пальцев, и Татьяна увидела, что под ним на матери нет нижнего белья. В большой задумчивости она вышла на лестницу с деньгами в кулаке, потом вспомнила, что вчера вечером купила целую буханку круглого ржаного – и вернулась. В прихожей она застала того самого красивого военного, с которым видела маму на Невском. Военный строго поздоровался с Татьяной, будто бы был членом комиссии по изучению аварийного состояния школьного здания, и зашел объявить Лидии Германовне, что школу развалила именно ее дочь. Мама была уже в черной толстой юбке и глухом свитере. Она почти вытолкала военного за дверь, посмотрела на дочь виноватым взглядом, скрылась в другой комнате. Татьяна размышляла над всем увиденным. Конечно, она все поняла, да и не могла не понять, потому что уже занималась тем же самым с Карпинским. Но одно дело она, Татьяна, которая никому ничего не должна, и другое дело мама, у которой есть муж и дочь. Татьяне не нужен этот красавец-военный. Ей было очень хорошо втроем с мамой и отцом. А маме? Конечно, внешне высокий и красивый военный был не чета отцу, обыкновенному мужчине среднего роста, с широкими залысинами надо лбом. Отец был добрым, щедрым и хорошо играл на гитаре. Они с Татьяной были большими друзьями.