Декан скупо улыбнулся и уточнил:
– Как твоя фамилия?
– Моя-то? Моя фамилия… Дунаев…
Декан полистал свои листочки, хмыкнул и спросил:
– И почему же ты, Дунаев Олег Сергеевич, позволяешь себе так безбожно прогуливать?
– Я-то? – Олег понимал, что задает декану абсолютно бессмысленные вопросы, но никак не мог остановиться. – Прогуливаю-то?
Он хотел еще спросить: «Безбожно?» – но тут на весь кабинет зазвенел высокий и чистый голос Антонины, которая ни в каком обмороке не валялась, а, напротив, живо следила за происходящим:
– Понимаете, Палсеич! У него тоже очень уважительная причина! Понимаете, она может вам показаться неуважительной, но на самом деле она очень уважительная!
– Ну, Дунаев, выкладывай свою уважительную причину, – совсем не зло улыбнулся декан и уютно угнездился в кресле, очевидно, для того, чтобы лучше прочувствовать ее уважительность.
– Понимаете… – начал Олег в Антонинином стиле, запнулся, жутко покраснел, а потом вдруг довольно складно начал рассказывать все с самого начала: как получил тройку, как лишился стипендии, как пошел работать на сортировочную станцию и как теперь ему не выползти из прогулов и троек.
Декан не перебивал его, но уже и не улыбался ободряюще. Олег сбился и замолчал.
– Картина типичная, – после некоторого раздумья заявил декан. – Многие студенты через это проходят, и, заметь, выживает сильнейший. Никто тебе, парень, помочь не сможет. Или ты напряжешь жилы и выдюжишь, или – прощай высшее образование! Со своей стороны могу только поговорить с преподавателями и пообещать им, что ты принесешь рефераты на темы пропущенных лекций, а они за это допустят тебя до сессии. Как тебе такая перспектива?
Перспектива была ужасной, потому что Олег не мог даже представить, где он отыщет время на написание еще и рефератов, если он с лекциями никак справиться не может, и потерянным голосом сказал:
– Я постараюсь…
– Нет, Дунаев Олег Сергеевич, ты не постараешься, а сделаешь это! Поработаешь поменьше, посидишь месячишко на строгой диете – и вылезешь. Или тебе крышка! Понял?
– Понял он, Палсеич, понял! – заверещала Антонина. – Я ему помогу, вот увидите! У меня-то все лекции есть! Ему можно их не переписывать, а готовить рефераты, а к экзаменам мы вместе подготовимся по моим лекциям! Здорово, да?!!Из кабинета декана Олег и Антонина Авилова вышли уже чуть ли не за руку.
– Вы не бойтесь, что не справитесь, – уверенно говорила ему Тоня. – У меня очень хорошие лекции. Я у подружки списываю. Она знает про мое тяжелое положение и никогда не отказывает.
– Что же у тебя за тяжелое положение? – решился спросить Олег. – Тоже где-нибудь подрабатываешь?
– Нет… Я бы с удовольствием подрабатывала, потому что материальное положение у нас не очень… Но мне не успеть. Понимаете, у меня мама очень больна… лежачая. За ней уход нужен, а, кроме меня, часто некому. Отец на Кировском заводе в смены работает. Когда он выходит в день, мне приходится лекции пропускать, а иногда даже и практические занятия. Представляете, какой ужас! Я хотела перевестись на заочный, но родители – ни в какую. Говорят, что раз им не удалось получить образование, то пусть хоть у меня это получится. Мама вообще все время твердит, что ей ничего не надо, никакого ухода, но я-то вижу, что надо.
– А что с твоей матерью? – спросил Олег и тут же пожалел об этом. Вдруг девушка воспримет его вопрос как праздное любопытство. Но она не восприняла.
– У нее всю правую сторону парализовало… – ответила она без всякого раздражения и тоски, как человек, давно смирившийся со своей участью, – да и левая все хуже и хуже работает. Представляете, она все хочет сама да сама, а ложку с трудом держит. Пока до рта донесет, все расплещет. Ну как такую оставишь? Да и разогреть нужно… И вообще… Ну вы понимаете…
– Слушай, Тоня! – улыбнулся Олег. – А что ты меня все на «вы» называешь, прямо как Палсеича? Тебе сколько лет?
– Двадцать…
– Ну вот! И мне двадцать! Какой же я тебе «вы»?
– Не знаю… – засмущалась девушка. – Мне так легче… Дистанция своеобразная…
– Ну и зачем тебе эта дистанция?
– Понимаете, нам очень нелегко живется. Мы с отцом во многом себе отказываем, потому что лекарства… И все такое… Чтобы в душу не лезли, не жалели, не смеялись, что так… одеваюсь, все-таки лучше держать дистанцию.
– Честное слово, я не буду лезть к тебе в душу, а уж тем более смеяться, поэтому давай на «ты»!
Тоня остановилась, очень серьезно посмотрела Олегу в глаза и сказала:
– Ну что ж… Я попробую… Я уже и так рассказала вам то, что никому, кроме той подруги, у которой лекции переписываю, не говорила.
– Ну вот! – огорчился он. – Опять на «вы»! Ну-ка повторяй за мной: «Олег, я в первый же свободный вечер пойду с тобой погулять по городу».
– Да? – залилась краской Тоня.
– Да, – очень тихо сказал Олег и почему-то тоже густо покраснел.И они начали встречаться, редко и не больше чем на пару часов, поскольку оба были очень заняты. Тоня все свободное время продолжала ухаживать за парализованной матерью, а Олег изо всех сил пытался ликвидировать «хвосты». Тонины конспекты, написанные крупным четким почерком, действительно здорово ему помогли. Кроме того, девушка, пока сидела дома с матерью, делала для него выписки из книг и статей, и он довольно в короткий срок сумел справиться с кучей рефератов.
А на следующий год Лидия Андреевна, мать Антонины, умерла. Тоня совершенно спала с лица, все время плакала и была не в силах ходить в институт. И теперь уже Олег писал лекции на двоих, стараясь делать это, как никогда, аккуратно, чтобы девушка смогла разобрать его птичий почерк. Однажды он пришел к ней вечером с кучей тетрадей и учебников в полиэтиленовом пакете, чтобы помочь подготовиться к зачету по «Деталям машин». Они разложили по всему столу схемы, таблицы и чертежи, но Тоня никак не могла сосредоточиться на предмете. Из глаз ее ползли и ползли слезы, а из груди то и дело вырывались сдавленные всхлипы. Сердце Олега разрывалось от жалости к девушке. В конце концов он бросил на стол карандаш, которым водил по чертежу, объясняя принцип работы редуктора, и обнял ее за плечи.
– Тонечка, – нежно прошептал он ей в ухо. – Ну… не плачь… У тебя же теперь есть я… Конечно, я не смогу заменить тебе маму, но… Но я же могу другое… – и он начал целовать ее мокрые соленые щеки.
Девушка от его прикосновений дрожала всем телом. Олега тоже начала бить дрожь. Они оба были чисты и целомудренны. Их прикосновения друг к другу были первыми, и потому этот вечер и последующая за этим ночь запомнились обоим навсегда. Антонине, которая уже много лет отказывала себе во всем и привыкла жертвовать собой, наконец повезло. Ей не было особенно больно, и она в первый же раз испытала наслаждение, что нечасто выпадает девушкам и в последующие за первой ночи. Такая ей была награда за долготерпение.
– Теперь ты – моя жена, – сказал Тоне Олег, когда произошло то, что и должно происходить по ночам между любящими друг друга мужчиной и женщиной.
– А ты – мой муж, – откликнулась она. – Жаль, мама… Уже никогда не узнает, что мы… Мы ведь поженимся, правда?
– Правда, – солидно ответил Олег, потому что уже чувствовал себя главой семейства. – Я переведусь на заочное отделение, пойду на завод и…
– Ни за что! – перебила его Тоня. – Мне ничего не надо! Я привыкла, когда всего мало! Ты должен выучиться, как следует! Обещай, что не станешь переводиться на заочное!
Она села рядом с ним на колени, и всю ее тоненькую фигурку облил зеленоватый свет луны, сочащийся сквозь тюлевую занавеску. Олег провел рукой по ее плечу, шее, маленькой упругой груди и сказал:
– Ты красивая… как мраморная статуя… Какая-нибудь Венера… Я даже не представлял, что женское тело так красиво!
– Какая же я красивая? – искренне удивилась Тоня. – Папа говорит, что у меня только кожа да кости, посмотреть не на что!
– Что бы он понимал, твой папа! Ты самая красивая на свете! Я люблю тебя, Тонечка!
Он тоже привстал и попытался привлечь девушку к себе, но она отстранилась.
– Немедленно пообещай, что не будешь переводиться на заочное! – опять потребовала Тоня.
– Обещаю, – машинально ответил Олег, уже совершенно не думая об институте и различных формах обучения в нем.
Он думал о том, что он теперь с полным правом может называть себя мужчиной, потому что у него есть женщина, которая ему безумно нравится и на которой он непременно женится. И даже сегодня, несмотря на то что он еще не женился, он может прикасаться к самым потаенным местам ее прекрасного тела, и она не только не против, а даже, наоборот, рада этому.
Тоня тоже очень скоро перестала думать о заочном отделении, потому что вся отдалась новым ощущениям. Ей хотелось, чтобы это никогда не кончалось. Она удивлялась, почему ей совершенно не стыдно, что она лежит перед парнем обнаженной и в самой раскованной позе. Она не стеснялась ничего и хотела в эту ночь получить как можно больше из того, что только может ей дать мужчина.
Они не спали всю ночь и не расстались бы и на день, если бы не должен был вернуться с ночной смены Тонин отец.
Через два дня они подали заявление, а через два месяца, которые в те времена ЗАГСы давали молодым в качестве испытательного срока, поженились. Свадьба было тихой и скромной. Кроме родителей и свидетелей, на ней никого не было. Тоня отказалась от белого платья и фаты, чтобы не тратить лишних средств из их скромного бюджета, но и без этих причиндалов была счастлива. Через положенные девять месяцев после их первой ночи родился сын Сашка. Учиться и поднимать сына было неимоверно трудно, но у них обоих уже был кое-какой опыт борьбы с трудностями, и они не унывали.
Сейчас Сашке исполнилось уже восемнадцать лет. В прошлом году он поступил в университет и в связи с семейными трудностями жил пока в общежитии. Был у Сашки семилетний братишка Тарасик. Он уже несколько месяцев подряд жил на Васильевском острове у Олеговой сестры, которая в свое время тоже приехала из Смоленска в Ленинград учиться и вышла здесь замуж. Когда Олегу становилось уж очень невмоготу без сына, он ехал после работы на Васильевский. Там прямо в коридоре торопливо обнимал Тарасика, совал ему часто совершенно ненужные подарки и старался как можно быстрее уехать домой…
В оконное стекло забарабанили тяжелые капли дождя. Наверно, опять изменился ветер. Что за дурацкая погода? Ни за что не угадаешь, как одеваться, брать ли с собой зонт. Синоптики без конца попадают пальцем в небо. Вот сегодня, например, была обещана сухая безветренная погода. И что? Хорошо, что Олег, как и многие питерцы, с весны по осень почти всегда носит в сумке зонт.
Он вдруг вспомнил Татьянино лицо с размазанной дождем косметикой. Как все-таки она похожа на Тоню. Конечно, не на теперешнюю… Теперешняя Тоня сама на себя не похожа… На ту, которую он так любил… У Татьяны такие же светлые волосы, собранные темной резинкой в обыкновенный хвостик на затылке. Бледная, слегка веснушчатая кожа. Нежные неяркие губы. Татьяна, как и Тоня, пользовалась только бледно-розовой помадой. И глаза! Самое главное – это глаза! Широко раскрытые, серо-голубые, со льдинкой. Когда первый раз видишь такие глаза, то их обладательница кажется холодной, как Снежная королева. Но если такую королеву согреть, льдинка тает, и из глаз идет такой свет, что щемит сердце.
Татьяна не хочет с ним встречаться, потому что он женат. Конечно, это характеризует ее с самой лучшей стороны, но… Разве он женат? Де-юре – женат, а де-факто… И это де-факто длится уже… третий год… Может быть, Татьяна дана ему как продолжение Тони… Взамен Тони… Олег содрогнулся. Что за мысли приходят ему в голову! Разве можно? Грех! Но в похожести этих двух женщин есть все-таки что-то фатальное и даже мистическое.
Посмотрев на часы, Олег Дунаев сполз с подоконника, очень тяжело вздохнул, в два прыжка перемахнул лестничный пролет и вставил ключ в скважину замка своей квартиры.Уже поздним вечером после волнительного объяснения с Рудельсоном и Фенстером у Симоны так подскочило давление, что пришлось вызывать «Скорую помощь». На следующее утро Татьяна собиралась на работу одна. Сима, уже несколько отошедшая и от переживаний и от гипертонического криза, которым иногда бывала подвержена, напутствовала ее в том смысле, чтобы она не вздумала противиться Дунаеву, если тот задумает ее куда-нибудь пригласить. Татьяна в ответ пожала плечами, потому что не была уверена, что он ее куда-нибудь пригласит.
Олег Дунаев ее действительно никуда не пригласил, потому что с утра был отправлен шефом в цех для сверки чертежей. С одной стороны, Татьяна огорчалась, что целый день не видела его, с другой стороны, радовалась, что ей не пришлось ему отказывать. Все-таки он еще чужой муж, и проволочки со временем ей на руку. Сегодня он еще чужой муж, а кто знает, как дело повернется завтра…
Вернувшись с работы, Татьяна открыла дверь и сразу наткнулась на Жертву, которая сидела в коридоре с очень оскорбленной мордой. Ей было от чего оскорбиться. Дверь в комнату была закрыта, и не по-простому, а с прищемлением кухонного полотенца, потому что без полотенца кошка запросто открывала ее своей ловкой когтистой лапой.
– Обожди, – сказала Татьяна Жертве и собралась для начала снять куртку и сапоги. Но сделать ей это не удалось.
Дверь комнаты открылась, и в коридор вывалилось розовое тело Симы, наскоро замотанное тяжелым гобеленовым покрывалом с Татьяниного дивана. На золотистом покрывале были вытканы коричневые райские птицы. Одна из птиц уютно устроилась под правой грудью Симоны и нацелилась острым клювом на коричневый, в тон собственному ее колеру, крупный сосок.Жертва не успела проскользнуть в комнату, потому что Сима прямо перед ее носом быстрехонько закрыла дверь опять на кухонное полотенце.
– Таня, – очень проникновенно начала она, не обращая никакого внимания на свою любимую кошку, – понимаешь, тут такое дело… Не могла бы ты куда-нибудь сходить на полчасика? Например, в магазин? У нас, кажется, нет… саго…
– Саго? – удивилась Татьяна. – Это того, которое крупа?
– Вот именно!
– Ну… и на что тебе саго? Врач прописал?
– Ну почему сразу врач… Просто хочется…
– Слушай, Симка, если бы я не знала, что у тебя гипертонический криз, я решила бы, что ты затащила в мою постель своего любовника! Вообще-то, это тебе не свойственно, но, может быть, как раз под влиянием повышенного давления…
– Тс! – Симона приложила палец к губам. – Тань… ну… ты права… Понимаешь, я болела, болела… Фенстер пришел меня навестить, ну и… Погуляй, пожалуйста, хоть бы и без саго… Мы быстренько…
– Симка! Ты что?! У тебя же давление!!
– Нет у меня уже никакого давления! Клянусь! Мне вчера столько уколов сделали, что сегодня оно у меня как у новорожденной! Погуляй, а Тань!
– Симона, совесть-то у тебя есть?! Это же моя квартира!! Я пришла с работы и элементарно хочу есть! Кстати, в магазине я все купила! – Она потрясла перед Симиным обнаженным соском объемистым пакетом. – Хотя, конечно, саго у меня нет!
– Тань, ну вот честное слово, все это в первый и последний раз! Клянусь! Я же обещала наставить Рудельсону рога! Ты помнишь?! Я только это сейчас быстренько сделаю и – все!!! Двадцать минут – и можешь возвращаться! Черт с ним, с саго! Это я так, к слову сказала… Сама не знаю, почему саго вырвалось, а не, скажем, пшено или макароны.
– А Жертву почему в коридор выбросила? – почти сдалась Татьяна.
– Да понимаешь, она в самый ответственный момент Фенстеру на спину вскакивает! Мы почему и задержались! Если бы не эта тварь, то ты вернулась бы в привычную обстановку: я – в постели, а Юлик – на стуле.
Татьяна с мученическим лицом начала застегивать куртку. Обрадованная Сима чмокнула подругу в щеку и еще тише зашипела:
– Тань, я вообще, наверно, скоро от тебя съеду… к Юлику! Вот дождемся «Мужа на час»… чтобы и тебе, значит, тоже хорошо было… Несколько дней всего и осталась до прихода мастера… Я и съеду!!
Татьяна пожала плечами и вышла из квартиры. Куда пойти? Не в магазин же, в самом деле! Она вспомнила Симино саго и рассмеялась вслух. Обойдется как-нибудь и без саго! С Фенстером! Надо же, Сима все-таки пала. А ведь она любила Марка. Татьяна это видела. Как же он этого не оценил? А, собственно, чего ему это ценить? У него этой любви навалом от разных других теток и очень даже молоденьких девушек. Она, Татьяна, и сама чуть не… Лучше об этом не вспоминать. Марк очень красивый мужчина. Не как Фенстер, по-свирепо-звериному, а по-настоящему. Классически. С него бы портреты писать, и чтобы он был во фраке и с борзыми собаками с гнутыми спинами…
А вот Дунаев, он другой. Простой. Не аристократ. Как все. После дня рождения Гришмановской он дня два смотрел на нее с выражением побитой собаки, а потом все-таки опять увязался провожать после работы. Татьяну трясло от его присутствия рядом. Она с трудом держала себя в руках и все время твердила только одно слово: «Нет!», хотя все внутри ее кричало: «Да!» Она так часто теперь мечтала о Дунаеве, что он уже стал казаться ей самым замечательным мужчиной Санкт-Петербурга и близлежащих областей. Лучше обаятельно-звероподобного Фенстера, лучше классического красавца Рудельсона и, что гораздо важнее, лучше ослепительных мачо с рекламных щитов. Эти самые мачо как-то побледнели на фоне Олега и в питерской промозглости теперь казались ей смешными без шарфов, кепок и зонта. Она посоветовала бы им застегнуться, побриться, бросить рекламировать сигареты и найти себе хороших, порядочных девушек для создания крепких семейных отношений, тем более что она, Татьяна, теперь не сможет уделять им былого внимания. Когда вчера возле подъезда Дунаев взял Татьяну за руку, она испугалась. Ее растущее чувство к нему уже не умещалось в организме. Оно могло перелиться из нее в Олега через руку, как по кабелю, и тогда конец… Она выдернула свою ладонь из его руки и как какая-нибудь восьмиклассница-несмышленыш опять сбежала домой. Глупо и стыдно, и все-таки правильно…