Приведенные цифры поражали: с 1944 по 1952 гг. в западных областях Украины подверглись разным видом репрессий до 500 тысяч человек, в том числе было арестовано более 134 тысяч, убито более 153 тысяч человек, выслано навечно за пределы Украины 203 тысячи.
Поначалу все предложения и начинания Берии получали полную поддержку и одобрение ближайшего друга Маленкова, но потом, чем глубже Лаврентий Павлович погружался в устройство социалистического общества, пытаясь переналадить главные механизмы, Георгий Максимилианович стал его тормозить, одергивать, и большинство членов Президиума держалось его точки зрения, не спешило форсировать и преобразовывать.
Берия требовал большей инициативы республикам, утверждал, что не правильно держать там первыми секретарями русских, предлагал опираться на местные кадры, владеющие ситуацией изнутри. Украинского секретаря Мельникова освободили от занимаемой должности, на его место Хрущев, который с пеной у рта отстаивал любые инициативы Лаврентия Павловича, воткнул опять-таки своего человека — Кириченко.
Лаврентий Павлович затеял разбор полетов в Литве — и там готовилась смена руководства. Допек Молотова, Ворошилова и Кагановича по Австрии, которую согласились отпустить на все четыре стороны, вывести с территории советские войска. Маршал настоятельно требовал избавиться от советской части Германии, начинал зондировать бывших союзников, на что же они пойдут, если СССР согласится объединить расколотое на половины немецкое государство. Таким единоличным и не терпящем возражений подходом Маленков был обеспокоен, он боялся поспешности, боялся навредить в первую очередь себе, и эта его трусливость, осторожность, вызывала ярость старого товарища.
«Выбери с кем ты, определись! Хочешь к Ворошилову с Молотовым, тогда шагай туда, а ко мне не приставай!» — негодовал Берия, выдвигая все новые и новые проекты Постановлений Правительства. Вот и сегодня разозлился он не на шутку.
Маленков сидел потупясь. Лаврентий Павлович расхаживал взад-вперед, не глядя на посетителя.
— А почему один в Английское посольство поехал?! — повысил голос Берия.
— Там только посол был, больше никого, — оправдывался Георгий Максимилианович, — принцесса Елизавета королевой стала, а я…
— Да хер с твоей принцессой! — выпалил Лаврентий Павлович. — Я спрашиваю, почему ни меня, ни Булганина, ни Ворошилова не позвал? Почему одного туда понесло? Забыл нас пригласить?! — наклоняясь к уху Маленкова, заорал он, да так, что председатель правительства зажмурился.
— Товарищ Берия…
— Я тут за тебя говно подтираю, государство в чувство после конопатого привожу, а ты по посольствам шастаешь?!
Берия раскраснелся от злости. От отчаяния Георгий Максимилианович не мог говорить.
— Ну, знаешь, товарищ Маленков! От кого, от кого, а от тебя, такой подлости ни ожидал! Ни думал, что про меня забудешь!
— Да, я…
— Молчать! — оборвал Берия и наклонился над перепуганным гостем. — Может тебе стоит кое-что напомнить, прошлое твое поворошить? А то — он забыл!
— Я ни о чем дурном не помышлял! — чуть не плача, оправдывался председатель Совета министров. — Мне Молотов посоветовал. По протоколу, говорит, тебе ехать надо…
— Я скажу без протокола, ни по-английски, по-русски скажу, мать твою! Если еще раз к иностранцам сунешься, ни обижайся, три шкуры спущу, три шкуры! И все твои темные делишки наружу всплывут! Молотову, гадюке подколодной, мой пламенный привет передай! И он допрыгается!
— Извини, Лаврентий! — еле слышно запричитал Маленков.
— Хоть один раз со мной не посоветуешься, я тебе такую коронацию устрою!
Берия уселся за стол и стал пересматривать документы. Маленков замер, как первоклассник, и положив руки на колени, часто моргал глазами полными слез.
— Лаврентий Павлович, извини! Не додумал, Лаврентий Павлович!..
Через пять минут Берия произнес:
— Ты здесь, Егор?
— Здесь.
— Что сидишь, иди!
7 июня, воскресенье
Нина Петровны расстраивалась — Илюша совершенно не хотел заниматься музыкой. Именно для этой цели было куплено пианино и установлено в игровой, из Киева вызвали прекрасную учительницу, которая преподавала фортепьяно и Раде, и Сереже, ее устроили на работу в Дом отдыха «Усово», что находился по-соседству с хрущевской дачей, понапокупали всяческих нот — а сынок не желал учиться! Он и английским занимался спустя рукава.
— Илюша, талантливый, память отличная, только ленится, — жаловалась англичанка.
Язык Нина Петровна ставила на первое место, поэтому два месяца упорно сидела на уроках английского и проходила азы с сыном, пытаясь хоть как-то втянуть ребенка в процесс обучения. Тяжело шло! Валерия Алексеевна Маленкова предлагала поселить преподавателя, а лучше двух, непосредственно в доме, чтобы говорили с мальчиком исключительно на английском.
— Сережа, и Рада языки знают, Ира говорит. Сделай так, чтобы в доме по-русски не разговаривали, посмотришь, какие сдвиги будут! — убеждала Валерия Алексеевна.
Но Нина Петровна подобную идею отвергла:
— Муж за такое нас из дома выгонит! Как это, скажет, русские люди по-английски общаются?!
— Никита Сергеевич поймет, что это учеба. Мой Георгий именно на таком методе настоял, эффект — потрясающий! Хочешь, попрошу, чтобы он Никите Сергеевичу пользу объяснил?
— Ни в коем случае! — запротестовала Нина Петровна. — Не говори ничего! Мы как-нибудь по старинке обучимся.
Знала жена, что муж за такие вольности закатит грандиозный скандал. Он вообще был против, чтобы в доме члена партии, появлялись всякие учителя-репетиторы:
— На это школьные кружки есть! Пусть туда ходят, если дополнительные знания нужны! А то — все дети в школу идут, а у барчука собственный учитель. Тут запах с гнильцой!
— Но ведь ребенка выучить надо! — ломала руки Нина Петровна, она стремилась дать детям все лучшее.
— Учи по-советски!
— А если мальчик ленится, а хочет только играть?
— Что он, бестолочь?! — раздражался Хрущев. — Ты дома сидишь, вот и решай!
Со старшими мать была строга, а здесь, на Илюше — таяла, — такой он сладкий, такой милый, сердечный! Ниной Петровной Илюша вертел, как хотел, а ей так хотелось, чтобы детки выросли умненькими, разносторонне развитыми.
Иришку, вместо фортепьяно определили играть на скрипке, но Нина Петровна скоро поняла, что поторопилась, лучше бы и младшая училась на пианино, это как-то понятней, а скрипка — кому на ней сыграешь? Да только Иришка втянулась, нравилась скрипка.
— У нас не было возможности учиться, а мы изо всех сил к знаниям тянулись, что я, что Никита Сергеевич. А Илюша ничего не хочет! — жаловалась подруге Нина Петровна.
— И мои ребята не особо усидчивы, но я им спуска не даю! — отозвалась Маленкова. — Потом спасибо скажут!
Валерия Алексеевна была в семье диктатор, недаром руководила образцовым учебным заведением, поэтому с детей в семье был особый спрос:
— Мне двоечники не нужны!
— Я Илюшку обижать не могу, чуть что — он в слезы, сердце сжимается! — в конец расстроилась Нина Петровна.
— Ну, балуй, балуй!
Никита Сергеевич приехал домой сосредоточенный, хмурый, по дороге он встретился с Булганиным.
— Что не так? — спросила Нина Петровна.
— Голова гудит, — ответил муж.
— Хочу об Илюше поговорить, о его занятиях?
Хрущев печально посмотрел на жену.
— Давай, не сегодня!
9 июня, вторник
— Чтоб вам пусто было! Чтобы вы издохли! — выключив радиоприемник, ругался хрущевский водитель. Он с ненавистью захлопнул дверь «Зиса».
— Чего кричишь? — спросил шофер Демичева.
— Опять киевлянам просрали! — Саня, хмурясь, закурил.
На лавочке, в чахлой тени низкорослой липы, расположились водители Ясного и Промыслова, другие устроились на мягких сиденьях собственных машин.
— Ребята! Наши только что «Динамо-Киеву» продули! — истерично прокричал хрущевский Саня.
Кто-то высунулся из «Зима» и недовольно отмахнулся:
— Уже знаем, радио слушали!
Футбольная команда Московского военного округа проиграла полуфинальный матч Киевскому «Динамо».
Хрущевский шофер с ожесточением сплюнул.
Из крайнего «Зиса» показался фурцевский Аркашка:
— Че там, Сань?!
— Опять киевляне нас вздули!
— Балбесы! — выругался милиционер, куривший у парадного.
— Куда годится? — вздохнул Аркашкин сосед из следующего «Зиса».
— Стадион как взбунтовался, — продолжал хрущевский водитель. — Прямо вой стоял!
— Наваляли нашим! — хмуро подтвердил второй милиционер, появившийся во дворе. Он тоже был заядлый болельщик. Футбол, впрочем, никого не оставлял равнодушным.
— С кем они в финале играют? — поинтересовался первый милиционер.
— Стадион как взбунтовался, — продолжал хрущевский водитель. — Прямо вой стоял!
— Наваляли нашим! — хмуро подтвердил второй милиционер, появившийся во дворе. Он тоже был заядлый болельщик. Футбол, впрочем, никого не оставлял равнодушным.
— С кем они в финале играют? — поинтересовался первый милиционер.
— С торпедовцами, — ответил водитель белой «Победы». Он привез в горком начальника городского здравоохранения.
— И «Торпедо» хохлам продует!
— Хер им! — показал дулю водитель «Победы».
— Пальмова предупредили за опасную игру, красную карточку дали! — вспомнил Аркашкин сосед.
— Ему надо было киевлянину в пятак бить, а он сдрейфил! — выкрикнул Саня.
— Драться нельзя! — оттопырил губы Аркашка.
— Все можно! — протянул шофер «Победы».
— Что они, лучше нас? — спросил водитель серого «ЗИМа».
— Выходит, лучше, — отозвался постовой у ворот.
— Как, как?! — выпучил глаза хрущевский Саня, подскакивая к милиционеру. — Кто лучше? Кто?! Ну-ка, повтори?!
— По местам! — оборвал болельщиков Букин, появившийся в дверях парадного. — Разойдись!
Хрущевский водитель выбросил в урну, скуренную донельзя папироску, и ругаясь, ушел в шоферскую. Аркашка сладко растянулся на заднем сиденье фурцевского лимузина. Один постовой милиционер вернулся в вестибюль, другой потоптался на крыльце, поправил фуражку и размеренным шагом удалился в будку, при въезде в горкомовский двор. Водитель главного врача города перебрался на освободившуюся лавочку под липой и стал лузгать семечки.
14 июня, воскресенье
— Выпустят Васю? — спросила Валя, она только что уложила в постельку маленькую Катю, рассказала ей сказку и спела колыбельную песенку.
Светлана Иосифовна взглянула на милую женщину:
— Не выпустят! — отчеканила она, и, взявшись руками за стул, чтобы не потерять от волненья равновесия, выкрикнула: — Никогда не выпустят!
Валечка бросилась к Свете, обняла. Обе они сотрясались в беззвучных рыданиях.
17 июня, среда
Прозвучал знаменитый футбольный марш. На Центральном стадионе «Динамо» встречаются «Динамо-Киев» и столичное «Торпедо», команда прославленного автомобильного завода имени Сталина. И вот — мяч в игре. В атаке москвичи, но киевская защита действует слаженно — наступление захлебнулось, теперь наседают киевляне. Из неудобного положения седьмой номер бьет, вратарь ловит, выбегает к штрафной, и подает через все поле на нападающего. Передача, еще передача, еще! Снова московское «Торпедо» атакует.
— Горовой, давай! Горовой! — подбадривают торпедовского капитана болельщики.
Неточный пас, и гости завладели мячом. К воротам «Торпедо» мчится киевский бомбардир Богданович, он выходит один-на-один, мощнейший удар, мяч с силой пробивает ворота — гол.
— А-а-а!!! — взорвался стадион.
Один-ноль. Впереди «Динамо Киев». Шквал негодования несется в адрес торпедовского вратаря.
— На мыло! Не считать! А-а-а-а!!!
— Набьют нашим, — выдавил Берия.
— Поглядим, — отозвался Хрущев, в душе он болел за киевское «Динамо».
В правительственной ложе находились лишь эти двое. Болельщики потихоньку успокаиваются. Свисток. Мяч разыгрывают торпедовцы.
— Горовой, давай! — перекрывая гул стадиона, вопит высохший старичок, сидящий ниже правительственной трибуны. — Д-а-а-в-а-а-й! — что есть силы, завывает он.
Атака идет за атакой. Игроки обеих команд, как заводные, носятся по полю, пасуют, отбивают, перехватывают, бьют, снова пасуют, снова отбивают, снова бьют, и снова, и снова, и снова.
Сильнейший удар по воротам москвичей — стадион подскакивает и ревет. Вратарь с трудом отбил, мяч пролетел рядом со штангой. Свободный удар. Голкипер с силой отправляет мяч в центр поля. Пас, еще пас, длинная передача. К киевским воротам приближается торпедовский капитан Горовой. Его атакуют сразу двое, он завертелся волчком, неловко, но все-таки обвел одного, перебросил мяч через ногу второго, рванулся к воротам:
— Ну, Горовой! Бей, Горовой!
Удар с левой, и — г-о-о-о-о-л!!! Гол в ворота киевлян! Болельщики оглохли от восторга. Один-один!
Теперь киевляне в атаке. Сильнейший прострел по воротам москвичей, но неудачно, мяч отбит. У киевских ворот началась настоящая свалка, куча мала. С трибун свистят, улюлюкают! Из столпотворения игроков вырывается нападающий «Торпедо» Вацкевич, киевские ворота открыты — он, не раздумывая, лупит по ним.
— Г-о-о-о-л! Г-о-о-о-л! Г-о-о-о-л!
Два-один.
Рев стадиона подобен звуку пикирующего бомбардировщика. Кто-то прыгает, кто-то визжит, кто-то целуется, кто-то стучит ногами.
— Забили! Забили! Ур-а-а-а! — ликуют болельщики.
В перерыве товарищ Берия велел пригласить в ложу торпедовского тренера.
— Хорошо начали, — похвалил Лаврентий Павлович. — Теперь не подведите, соберитесь с силами.
— Что думаешь, Никита Сергеевич, удержит «Торпедо» счет?
— Я за киевлян, — честно признался Хрущев.
— Знаю! — отмахнулся Берия. — Ты известный хохол. Ладно, давай по коньячку.
Второй тайм начался еще более дико. Киевляне со всей мощи ринулись в атаку. Василь Виньковатый бил, как из пушки: удар — отбит. Виньковатый снова умудрился подобрать мяч и подойти совсем близко, защищать ворота некому. Удар — штанга! Стадион воет, как раненый зверь, киевский нападающий из последних сил пытается добежать до мяча, не получается, его оттесняют, мяч у торпедовского номера три, и тут киевлянин Тищенко, вырывает мяч и, простреливая защиту, со всей дури шарашит по воротам «Торпедо». Вратарь чудом отбивает. Трибуны ревут.
Торпедовцы перегруппировались, сменили тактику. Мяч к воротам киевлян ведет долговязый Вацкевич. Ему в поддержку мчится Горовой. Он опережает Вацкевича, открывается под передачу, но вражеский защитник ловким ударом вышибает мяч, атака захлебнулись, и Вацкевич с Горовым несутся назад прикрывать собственные ворота. Торпедовский вратарь спасает положение, мяч уходит на половину киевлян. Им снова завладел Вацкевич, точная передача Горовому, тот возвращает Вацкевичу. Виртуозно маневрируя, эта пара передвигается ближе и ближе к киевским воротам, Горовой бьет…
— Г-о-о-о-л!!! Гол, гол, гол!!!
— Всыпали вашим! — потирает руки Берия.
— Еще не вечер, — недовольно отзывается Хрущев.
Полчаса длится второй тайм. «Торпедо» стало играть с ленцой, не рискуя, растягивая время.
— Выдохлись! — замечает Никита Сергеевич, — самое время наподдать!
Атака киевлян. Используя малейшую возможность, игроки бьют по воротам. Тищенко открыт. Передача Тищенко, он готов бить, замах, и нападающий киевлян, как подкошенный, падает — подножка. Тищенко лежит, обхватив правую ногу. Судья назначает пенальти. Стадион неистовствует:
— Судью на мыло!
— За что?! За что?! — хрипит взбесившийся старичок ниже правительственной ложи.
Опираясь на санитаров, Тищенко покидает поле.
Одиннадцатиметровый в ворота московского «Торпедо» будет бить Зауров. В пенальти, как известно, стенок не бывает, здесь дуэль — один на один с вратарем. Зауров очень бережно, точно драгоценность, ставит мяч перед собой.
Только кажется, что бить пенальти легко. Ничего легкого. На тебе сосредоточен весь многотысячный стадион, настырные глаза упираются в твое хлипкое тело, защищенное от окружающего мира, майкой и трусами. Это почище чем гипноз, это куда страшнее. Жадные взгляды прожигают игрока насквозь. Одни ждут от него победы, другие — промаха, одни проклинают, другие — молятся. Игрок словно мишень под многотысячным прицелом, и всегда останутся недовольные и злые. Футболист, который пробивает пенальти, худеет от стресса, седеет от стресса, разрушается от стресса. Вопреки всему ему нужно забить, поразить цель, но один неловкий шаг, одно неверное движение, жест, мысль, вздох — и удар по воротам может обернуться катастрофой.
Многие думают, что забить пенальти просто — пойди, попробуй! Вратарь видит мяч насквозь, чувствует его до заикания, предугадывает. Вратарь пережил многие тысячи ударов — прямых, боковых, с подкруткой, слева, справа, головой. Вратарь знает их наизусть, они снятся ему во сне, и нет таких ударов, какие голкипер не смог бы отразить, он берет любой, даже самый сложный, потому что вся жизнь вратаря — сплошные удары, откуда угодно — и открыто, и исподтишка. Хороший вратарь может не только видеть, но и слышать мяч, предвосхищая движение, неожиданную траекторию, отскок, любую возможность. Глаза голкипера на мяче, глаза бомбардира на вражеских воротах.
Зауров разбегается и бьет. Гол. Московский стадион взвыл от горя. Счет становится два-три. Никита Сергеевич сияет. Берия хмур. Впереди по-прежнему московское «Торпедо», но разрыв сокращен. У киевлян появилась реальная возможность сравнять счет, а может, чем черт не шутит, и вырвать победу!