— Марта.
— Девочка, значит. А мать кто?
— Зоя Ланская.
— Что-то не слышал о ней, — промычал Никита Сергеевич.
— На прошлой неделе, за обедом у Кагановича, ее обсуждали, косточки Лаврентию мыли, — подсказал Булганин.
— Какой-то разговор был. Про студенток говорили, что он Дон Жуан, и что у него, что ни день — новая зазноба. Каганович еще возмущался. А про Ланскую Зою не припоминаю.
— Берия ее в прошлом году, на торжественном открытии магазина «Детский мир» приметил. Помнишь, когда с эскалатора вниз сошли, такая видная дивчина мороженым нас угощала, все улыбалась, глаза голубые! Подошла к Лаврентию Павловичу: «Попробуйте мороженого!» Я еще тогда ему подмигнул!
— Мороженое помню, а кто угощал — нет, — отозвался Никита Сергеевич. — В «Детском мире» отличное мороженое, они его сами делают. Шоколадное больно вкусное, но и сливочное — пальчики оближешь! Я тогда целых два ухватил — и сливочное, и шоколадное. С удовольствием оба слопал. Мороженое там в вафельных стаканчиках, — уточнил Хрущев. — Магазин тогда обошли и склады смотреть отправились, у них склады в подвале и гараж там, до мелочей все продумано! Я прям архитектора обнял.
— В подвал пошли, верно! — перебил Булганин. — А Лаврентий не пошел. Я сразу понял, к чему дело клонится. Стоит Лаврентий, как вкопанный, и глаз с нее не сводит! На открытие Центрального детского мира райкомовские всех симпатичных студенток собрали, чтобы вид у работниц был не бабский, а чтоб красотки по торговым залам расхаживали, и кроме смазливой внешности, язык был подвешен — вдруг спросят чего. Кому понравится, если начальству в ответ мычат? Мне не понравится! — заявил министр Вооруженных Сил. — Зойку с подругой, как самых видных, на мороженое определили. Я по заданию Лаврентия целое расследование провел, кто она, откуда.
— Значит, покушал товарищ Берия мороженого! — не удержался от саркастического восклицания Хрущев.
— Покушал, покушал! — хохотнул Булганин.
Никита Сергеевич держал трубку телефона двумя руками и от переполнявших эмоций время от времени прямо-таки душил ее.
— Память у тебя, Николай Александрович, замечательная, позавидовать можно. Я тот день, в таких подробностях на Страшном суде не вспомню, а ты — как по нотам, как по нотам! Только в одном напутал: открытие «Детского мира» не в прошлом, а в позапрошлом году состоялось.
— Ну, может! Сейчас это неважно. Главное, рыжуха-отличница нашего орла-беркута заарканила!
— Никогда бы не подумал, что Лаврентий может влюбиться!
— Я тоже не верил, а факт налицо! Она, стрекоза, голову Лаврентию вскружила. Поговаривают, что он всех своих баб разогнал, — вполголоса добавил Булганин.
— Чудеса!
— Это с нашим братом с возрастом случается. Чувства-с! — подытожил маршал.
— Со мной не случалось.
— Ты у нас кремень!
— Я не по этим делам, я семьянин.
— Я ж не спорю! — отозвался Николай Александрович. — Теперь, Никита, вот какой вопрос, — голос Булганина стал серьезным. — Маленков, как известие про товарища Берию получил, велел Ланской квартиру подобрать. По его поручению я тебе звоню. Остались у тебя приличные квартиры на Горького?
— В резерве должны стоять.
— Найдешь?
— Для такого дела, тем более для нашего товарища, подберем! — с ударением в трубку правительственной связи выговорил Никита Сергеевич. — Обязаны подобрать!
— И Маше моей что-нибудь подыщи! Я давно Машке квартиру обещал. У них, в Большом театре очередь на жилье бесконечная. Там или лауреатам дают, или заслуженным, или выжившим из ума маразматикам. А ей же не сто лет, балеринке моей, она у меня еще маленькая! Так что, выручай! — с сочувственными нотками в голосе попросил Булганин.
— Вот вы неугомонные! — воскликнул Никита Сергеевич, имея в виду Булганина и Берию. — Что ни день, у вас новая спутница!
— Нет, Никита, Машенька — это особый случай, ты с кем попало ее не путай!
— Я не путаю! Это вы с Лаврентием не запутайтесь!
— Не ругайся, Никита! Лучше квартиру Машке дай! — не унимался Булганин. — А не дашь, я обижусь!
— Да подыщу ей квартиру, успокойся!
— Спасибо, друг! — Николай Александрович знал, раз пообещал Никита Сергеевич, то обязательно сделает.
— Значит, дочка… — повторил Хрущев. — Радуется Лаврентий?
— На седьмом небе! В трубку пел, когда я позвонил.
— Надо ж, какая любовь! Все равно не верю, чтоб старый бес угомонился!
— Ну и мудак! — определил Булганин. — Близких Лаврентий завтра в ресторане «Прага» собирает. К семи велел подъезжать.
— А что дарить?
— Я детскую одежду дарю, ходунки и присыпку, чтобы раздражения у малышки на попке от расстройства кишечника не было. Этакое новшество заграничные педиатры выдумали. Из Вены военным самолетом летит! — похвастался Николай Александрович.
— А другие что дарят?
— Х… их знает!
— Понятно, — озадачился Хрущев. — Спасибо за информацию.
— Не за что.
— Ты с ребятами говорил?
— С ребятами?
— Про то, что в бане решали?
— Поговорил, поговорил!
— Не бузят?
— С нами ребята, — очень серьезным тоном ответил Булганин. — Повидаемся, расскажу. Ну, будь здоров!
— И тебе здоровья!
После разговора с Булганиным Никита Сергеевич набрал Фурцеву.
— Какие, Катя, у нас квартиры на Горького остались? Большие, — уточнил он. — Хватай список и лети ко мне!
Фурцева появилась через пару минут и протянула руководителю документ. Никита Сергеевич надел очки и стал внимательно изучать перечень квартир.
— Это все квартиры?
— Все, что на улице Горького.
— Маловато.
— Без вашей команды ни одна не ушла, — пожала плечами Фурцева.
— Та-а-к! Вот эта, номер двенадцать, сто сорок два метра, в доме шесть.
— Мы ее для маршала авиации Голованова держим, — доложила Екатерина Алексеевна. — Он уже и ремонт там сделал.
— Но ведь не отдали ее маршалу, документы не оформили?
— Документы не оформили, — подтвердила Екатерина Алексеевна.
— Значит, не его квартира! — заключил Никита Сергеевич. — Перетопчется Голованов. Ему другую квартиру подыщи, извинись. Можешь две соседние в одну объединить, чтобы не скандалил. Если так сделать, он согласится. В двух квартирах в квадратных метрах значительный выигрыш получится, а Голованову чем больше хоромы, тем лучше!
Фурцева понимающе кивнула. Хрущев перевернул страницу.
— Значит, Катя, эту квартиру — раз! — продолжал он. — И вот дом одиннадцать, квартира тридцать, сто три метра, три комнаты — это два. Эта, не занята? — поверх очков посмотрел начальник.
— Свободна.
— Ясненько. Значит, в ту, которая большая, сто сорок два метра, туда сама поезжай! — приказал Хрущев. — Порядок наведи, чтобы кругом опрятно было, в подъезде лишнее не отсвечивало. У дома пройдись, пусть дворники тротуар выметут. Мы, Катя, вероятно, с товарищем Берией туда подъедем. Понимаешь ответственность?
— Понимаю, Никита Сергеевич! Не беспокойтесь. Прямо сейчас побегу!
— Ордера чистые заготовь, надо в этот же день квартиру оформить, и в паспортный стол позвони, чтобы там документы на прописку ждали, чтобы никто без нашей команды никуда не утек, поняла?
— Поняла.
— Как мы приедем, Лаврентию Павловичу ордер вручишь. Данные я тебе продиктую.
— А вторую квартиру тоже ехать смотреть?
— Адрес второй квартиры адъютанту Булганина передашь. Булганин туда свою цацу из Большого театра поселит.
Квартира Берии понравилась, Голованов сделал там сногсшибательный ремонт.
— Дочкину комнату надо где посветлей устроить, чтобы солнышко чаще заглядывало. Для малышей после мамы солнышко самое важное! — заключил Лаврентий Павлович.
— Еще раз прими мои самые искренние поздравления! — прижимая руку к сердцу, проговорил Никита Сергеевич.
— А ты, Никита, у нас однолюб! — напоследок заметил Берия. — Может, это и лучше. А то мы с Булганиным между бабами разрываемся, уже и ни знаем, в какую сторону бежать!
— Вы известные спортсмены! — усмехнулся Хрущев.
— Спортсмены, говоришь? Ну, вроде того! — хмыкнул Берия. — Завтра к семи жду в «Праге», не опаздывай!
Никита Сергеевич вернулся на работу. Только сел за стол, как зазвонил телефон.
— Да что ж такое! — раздраженно воскликнул Хрущев, в этот день телефоны его замучили.
На трубке был Булганин.
— Только что, в районе города Хуадань, над Китаем, наш пассажирский самолет американцы сшибли. Он в Порт-Артур летел. Регулярный рейс. Все погибли — и пассажиры, и летчики. Детишки малые были. Ведь видели, гады, что гражданский летит, и расстреляли без жалости! — Николай Александрович тяжело дышал в трубку.
— Недавно и мы их грохнули, теперь мстят.
— Тогда военный самолет летел, а наш — пассажирский, мирный. Сорок два человека не стало.
— Тогда военный самолет летел, а наш — пассажирский, мирный. Сорок два человека не стало.
— Гады!
— В печать давать будем?
— И в «Правду», и в «Известия», и в «Комсомолку» — всюду дадим! — гневно отозвался Хрущев. — Тебе, Коля, с американским послом встретиться надо, объясни ему, что пора бойню бессмысленную кончать. Хватит пакостить исподтишка!
— Я ему перед тобой звонил, послу гребаному! Отвечает, что ничего о случившемся не знает. Врет, подлец!
— Так ты ему объясни!
— Объяснял.
— И что?
— Доложу в госдепартамент, отвечает.
— Он не в госдепартамент, он президенту доложить обязан! — прорычал Хрущев. — Эйзенхауэр воевал, знает, что такое война и что такое смерть, знает, он понять должен! Тереби посла, Коля!
— Я ему слово в слово сказал! Прикидывается, что информацией не располагает. Государственная политика это, я так понимаю.
— Тогда, Николай, если американцы в наше воздушное пространство сунутся, бей их изо всех сил, бей, не жалей! Понял?! — лютовал Хрущев. — В газетах мы Америку позором заклеймим! Это же надо, гражданский самолет расстрелять! Чем люди-то виноваты?!
После разговора Никита Сергеевич долго не мог успокоиться. Кряхтя, выбрался из-за стола, стал расхаживать по кабинету. Хотел звонить Главному маршалу авиации Голованову, но передумал.
— Подонок! — процедил он и, подняв трубку правительственной связи, снова соединился с Булганиным.
— Голованов на Дальнем Востоке авиацией командует?
— Он.
— Значит, знал, что американцы по небу рыщут!
— Знал.
— Так не сиди, сложа руки, сопровождение гражданской авиации дай, истребители в воздух подними, перестрахуйся! А он вместо этого хоромы на Горького ремонтирует! Ремонтом, вот чем голова командующего воздушными армиями забита! На пенсию гони Голованова!
— Согласен. Только маршалы у нас на пенсию не уходят.
— Тогда академией заведовать отправь или в группу военных инспекторов, пусть в «Райской группе» ошивается. За произвол в небе надо отвечать! А то, б…дь, Главный маршал! Раньше Ваське Сталину зад вылизывал, и теперь казакует! Не жалей его, Николай, не жалей! Моя воля, я бы его, засранца, разжаловал!
— Кое-кто не поймет.
— Ну, кто, кто?!
— Ворошилов с Молотовым. Голованов с ними в десны целуется.
— Ты у нас министр Вооруженных Сил?! — гаркнул Хрущев.
— Я.
— Вот и командуй!
На столе Хрущева стояла фотография жены в окружении детишек: Илюши, Иришки, Рады, Сергея. Никита Сергеевич еле заметно улыбнулся и погладил фотографию пальцем.
— Мои вы, дорогие! Скучаете без папочки? А я тут, как проклятый, вкалываю, ругаюсь, ни себе, ни другим покоя не даю, а родных ни расцеловать, ни приголубить. Все борюсь, все сражаюсь! Господи помилуй!
25 июня, четверг
По правилам конспирации в здание Генерального штаба Никита Сергеевич приехал на машине, приписанной к военному ведомству. Зарулив во двор, автомобиль проскочил в самый дальний конец и встал под аркой напротив неприметной двери. Как только «Победа» остановилась, дверь распахнулась, Хрущев выскочил из автомобиля и скрылся за ней. Через минуту Никита Сергеевич сидел напротив маршала Жукова.
— Начинай, Георгий Константинович! — махнул рукой Хрущев. — Сейчас или никогда!
Жуков нажал кнопку под крышкой стола. В кабинет вошел дежурный генерал.
— Москаленко ко мне!
Жуков уселся напротив гостя.
— Значит, на торжество идешь? — невесело спросил он.
— К семи позвали.
— А вот меня пригласить позабыли! — покачал головой Георгий Константинович.
— И хорошо, а то не с кем было о деле говорить. — Хрущев поднялся и обнял военного. — С богом, Георгий Константинович!
— Поехал! — освобождаясь от объятий, отчеканил Маршал Советского Союза.
— Москаленко в приемной! — доложил дежурный генерал.
— Машину! — распорядился Жуков.
Чтобы не вызывать подозрений, они разными путями, покинули здание. Хрущев — через тот же неприметный подъезд, а Жуков в сопровождении генералов Москаленко и Батицкого пошел парадной лестницей.
Смертью дышало небо, смертью и жизнью. Так всегда в природе, так всегда у людей, ничего нового, ничего интересного.
В Зеркальном зале ресторана «Прага» собрались первые лица государства. Товарищ Маленков застыл в центре у мраморного фонтана, любуясь восхитительными красными рыбками. Он не выпускал из рук неудобный сверток, перевязанный голубыми лентами. В свертке находились пеленки и подгузники, а в отдельной коробочке лежала замечательная по эластичности соска, доставленная прямиком из Амстердама. Остальные приглашенные разложили свои дары вдоль свободной зеркальной стены. Молотов нервно расхаживал взад-вперед мимо груды подарков: игрушечных лошадок, мишек, погремушек, громоздкого деревянного манежа, в котором лицом вниз лежала забавная плюшевая обезьяна с оттопыренными ушами и длинным хвостом. Манеж и обезьяну приготовил лично товарищ Молотов и теперь нервно ожидал, когда довезут детский стульчик, который в суматохе забыли погрузить в машину. Все это предназначалось новорожденной бериевской дочке.
— К чему подарки? Главное — внимание! — любил повторять Лаврентий Павлович, снисходительно похлопывая какого-нибудь заискивающего подхалима по плечу.
Было заметно, что приглашенные нервничали. Один Хрущев, безмятежно улыбаясь, уселся напротив дверей и глупо смотрел прямо перед собой. До семи вечера оставалось несколько минут.
— Что молчишь, Никита Сергеевич? — облокотившись на громоздкое кресло, тоскливо спросил Булганин.
— А что тут скажешь, Николай, жду Лаврентия Павловича, — спокойно отозвался тот.
— Заварили кашу! — завизжал Каганович, подскакивая к Хрущеву.
— Не беспокойся, Лазарь Моисеевич, если план сорвется, меня первого заграбастают, я у самых дверей сижу! — пытался шутить Никита Сергеевич.
— Ну тебя к черту! — взвыл бледный Каганович.
Все уже знали, что в эти минуты решается судьба Берии. Так или иначе, каждый дал на то согласие. Один Микоян осторожничал, до сих пор не сказал ни да, ни нет. «Спешим, так нельзя, — в ответ на вопрос о Берии проговорил он. — Лаврентий талантливый организатор, много для страны сделал, зачем кадрами бросаться? Давайте ограничимся строгим выговором, выведем из состава Президиума, освободим от должности заместителя председателя Совета министров, ведь столько лет вместе!», — упирался Анастас Иванович. Даже теперь, когда на карту было поставлено все, Микоян с невозмутимым видом, под простачка, вроде бы он, как и все — за, но в то же время ни при чем, держался особняком. Ни Хрущев, ни Булганин, ни Маленков, как ни старались, не смогли склонить его на свою сторону, зато остальные, глядя страшными глазами, шептали: «Арест!» Смелость в этом поступке была великая, но сейчас каждому было жутко. Арест первого заместителя председателя правительства, главы Министерства внутренних дел и государственной безопасности, Маршала Советского Союза Берии должен был произойти с минуты на минуту. Должен был произойти, планировался арест, а может?.. Жутко подумать, какая страшная правда притаилась за словами «а может?» Лица присутствующих походили на восковые маски, глаза погасли, руки опустились. Они боялись, что план рухнет, и тогда…
За окном хлынул дождь.
— Только дождя не хватало! — глядя на пенящуюся мостовую, пробормотал Ворошилов.
Булганин нервно плеснул себе коньяка.
— Никита, будешь?
— Нет.
— А вы? — спросил министр Вооруженных Сил, обращаясь к остальным.
Никто не отозвался. Дверь приотворилась, в зал крадучись втиснулся помощник Молотова.
— На улице стрельба! — доложил он.
Маленков выронил куль с пеленками, и, опустившись на стул, закрыл лицо руками:
— Про-па-ли!
Каганович распахнул окно и высунулся наружу.
— Ничего не слышу, дождь лупит! Где твои выстрелы?! — заорал он на молотовского помощника.
— Дежурный из Кремля передал, — оправдывался помощник. — Стрельба слышна с улицы Качалова.
— В угловом особняке Лаврентий Павлович живет, — подсказал похожий на смерть Микоян.
Мокрый Каганович резко захлопнул окно, сдернул с ближайшего стола скатерть и стал вытирать голову.
— Весь промок, твою мать!
На столике, рядом с Хрущевым, пронзительно зазвонил телефон. Люди застыли как изваяния. Человеческое сознание стремилось проникнуть в суть этого резкого звонка, разгадать, что уготовлено им: жизнь или смерть?
— Хрущев! — поднял трубку Никита Сергеевич. По его круглому лицу с некрасивым курносым носом, толстыми губами, бесцветными, словно выцветшими бровями, невозможно было разобрать ни ужаса, ни радости. — Понял, понял! — глухо закончил Секретарь ЦК.