Дигори стоял как завороженный, не в силах отвести взгляд от Льва. Громадный золотистый зверь величаво расхаживал среди животных, которые, похоже, ничуть его не боялись. Внезапно за спиной у мальчика послышался топот копыт; мгновение спустя Ягодка проскакала мимо Дигори и присоединилась к остальным животным. (Надо заметить, что воздух этого мира пошел на пользу не только дядюшке Эндрю. Ягодка ничем не напоминала себя прежнюю, усталую, заморенную лондонскую клячу; теперь это была крепкая и бодрая лошадка, с пышной гривой и гордо выгнутой шеей.) И тут Дигори сообразил, что Песнь оборвалась. Лев замолчал, но не остановился. Продолжая расхаживать среди животных, он то и дело подходил к какой-нибудь паре (непременно к паре) и терся с ними носами. Так он выбрал двух бобров, двух леопардов, оленя с ланью… К некоторым животным он не подходил вовсе. Те, кого выбрал Лев, следовали за ним, словно забыв о своих сородичах. Наконец Лев остановился. Все животные, которых он выбрал, выстроились широким кругом, так что Лев оказался в центре. А те, кого не выбрали, начали потихоньку разбредаться кто куда. Шум постепенно стих в отдалении. Избранные животные не издавали ни звука и неотрывно глядели на льва. Все стояли неподвижно, лишь кошки изредка подергивали хвостами. Впервые с начала этого мира, в нем установилась тишина; ее нарушало только журчание воды. Сердце Дигори, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди; мальчик чувствовал, что сейчас произойдет нечто особенное, нечто очень и очень важное. Он вовсе не забыл о своей маме; просто он понимал, что пока ему лучше не вмешиваться.
Лев не мигая глядел на животных, словно хотел испепелить их своим взглядом. И под его пристальным взором животные мало-помалу менялись. Самые маленькие — кроты, кролики и прочие — как будто подросли, а самые большие — это было легко заметить по слонам — стали чуть поменьше. Многие поднялись на задние лапы и склонили головы, словно к чему-то прислушиваясь. Лев раскрыл пасть и дохнул на животных; его теплое дыхание обежало круг, как ветерок обегает рощицу. Издалека, с неведомых высот за голубизной небес, снова донеслась песня звезд — прозрачная, холодная, загадочная. Сверкнула огненная вспышка (но никто не обжегся); она сорвалась то ли с неба, то ли с львиной гривы. Детям почудилось, будто кровь у них в жилах вспыхнула, и тут над долиной раскатился голос, звучнее и царственнее которого они в жизни не слышали;
— Нарния, восстань! Нарния, пробудись! Люби! Мысли! Говори! Да ходят твои деревья! Да говорят твои звери! Да оживут твои воды!
Глава 10 Первая шутка и другие события
Голос, конечно же, принадлежал льву. Дети уже давно подозревали, что зверь умеет говорить, теперь они удостоверились в этом воочию — и все равно испытали потрясение.
Из-за деревьев выступили лесные боги и богини, за ними следовали фавны, сатиры и гномы. Со дна реки поднялся речной бог, окруженный своими дочерьми-наядами. И все они, а с ними звери и птицы, на разные голоса, высокие, низкие, тоненькие и могучие, восклицали;
— Славься, Эслан! Слышим и повинуемся! Мы пробудились. Мы любим. Мы мыслим. Мы говорим. Мы знаем.
— Но вот знать хотелось бы побольше, — проговорил кто-то скрипучим голосом. Увидев этого «кого-то», дети даже подскочили от неожиданности, ибо то была их старая знакомая, лошадь Ягодка.
— Милая Ягодка, — сказала Полли. — Я рада, что ее тоже выбрали.
Кэбмен, который тем временем присоединился к детям, проворчал:
— Чтоб мне пусто было! Я всегда говорил, что этой лошадке ума не занимать.
— Живые существа! — раскатился над поляной величественный голос Эслана. — Я даю вам жизнь. Даю вам навсегда эту страну Нарнию, с ее лесами, плодами и реками. Даю вам солнце и звезды — и отдаю себя. Глупые животные, которых я не выбрал, тоже ваши. Будьте с ними ласковы, взращивайте их и пестуйте, но не возвращайтесь к их повадкам, иначе утратите Дар Речи. Ибо вы были избраны не для того, чтобы вновь утратить разум.
— Мы слышим, Эслан! Мы повинуемся! — хором ответили птицы и животные.
И вдруг в тишине, наступившей вслед за этим, раздался громкий голос какой-то галки:
— Не боись!
Вам, наверное, известно, как это бывает — скажешь что-нибудь этакое в гостях, и все поворачиваются и глядят на вас так, будто в первый раз видят… Галка и сама испугалась собственной дерзости, а когда другие птицы и животные обернулись к ней, она со стыда сунула голову под крыло, словно собираясь спать. И тут все зафыркали, засопели, стали издавать иные забавные звуки. Животные смеялись! Впрочем, они тут же притихли, но Эслан изрек:
— Не бойтесь смеяться! Вы уже не бессловесные неразумные твари, и вам нет надобности все время быть серьезными. Из речи рождается справедливость, и с речью приходят шутки.
Началось такое веселье, что даже галка вновь набралась храбрости и уселась прямо на голову Ягодки.
— Эслан! — вскричала она, взмахивая крыльями. — Неужто я сотворила первую шутку? Теперь все будут знать, что первой пошутила галка!
— Увы, мой маленький друг, — откликнулся Лев. — Ты не сотворила шутку, ты сама стала первой шуткой. Все захохотали громче прежнего, и галка смеялась вместе со всеми — до тех пор, пока лошадь не тряхнула головой и птица от неожиданности не свалилась (правда, она быстро вспомнила, что у нее есть крылья, и воспарила над землей).
— Нарнии быть! — продолжал Эслан. — И нам надлежит беречь ее. Придите же на мой совет, ты, старший гном, и ты, речной бог, ты, дуб, и ты, филин, и вы, оба ворона, и ты, слон. Мы должны решить, как нам поступить. Ибо, хотя этому миру всего пять часов от роду, в него уже проникло зло.
Те, кого он назвал, вышли из круга и следом за львом двинулись куда-то на запад. Прочие недоуменно зашушукались:
— Что он сказал? Козло? А что такое козло? Нет, он сказал «клозло». А это что?
— Слушай, я пойду за ними, — сказал Дигори. — Я должен поговорить со львом. С Эсланом.
— Думаешь? — усомнилась Полли, — Мне бы духу не хватило.
— Я должен, — повторил Дигори. — Насчет мамы, понимаешь? Если в этом мире есть лекарство, которое ей поможет, я должен его найти. А других спрашивать бесполезно.
— Я с тобой, паренек, — вмешался кэбмен. — Мне этот зверь нравится, а остальных чего бояться? Да и с Ягодкой словечком перекинусь.
Полли нерешительно кивнула, и вот они втроем смело — или почти смело — двинулись туда, где собрались животные. Все были так заняты разговором, что заметили троих людей, только когда те подошли вплотную. (Краем уха Дигори услышал крики дяди Эндрю, который по-прежнему дрожал с головы до ног, не рискуя приближаться: «Дигори, немедленно вернись! Кому говорят, глупый мальчишка! Ни шагу дальше!»)
Наконец животные заметили посторонних, разом замолчали и повернулись к ним.
— Во имя Эслана! — воскликнул бобр. — Это еще что такое?
— Пожалуйста, — начал было дрожащим голосом Дигори, по сто перебил кролик:
— Сдается мне, это ходячий салат.
— Мы не салат, честное слово, — возразила Полли, — Мы совсем невкусные.
— Ого! — вскричал крот, — Они говорят! А салат говорить не умеет.
— Может, это вторая шутка? — предположила галка.
Пантера на мгновение перестала умываться и сказала:
— Если так, то первая была куда лучше. В них нет ничего забавного. — Она зевнула и вернулась к прерванному занятию.
— О, пожалуйста, — взмолился Дигори, — пропустите нас. Мне очень нужно повидать льва.
Кэбмен все это время пытался перехватить взгляд Ягодки и наконец добился своего.
— Ягодка, старушка, — проговорил он, — ты ж меня знаешь. Мы ведь с тобой давние друзья. Неужто не признала?
— О чем говорит это существо, лошадь? — спросили разом несколько голосов.
— Не знаю, — задумчиво ответила Ягодка, — Мысли мои разбегаются… Но я смутно припоминаю, что уже видела что-то похожее. Помнится, я жила в каком-то другом месте… была где-то не здесь… до того как Эслан пробудил всех нас. Нет, не вспомнить… Точно сон… И в этом сне были вот такие штуки…
— Чего? — возмутился кэбмен, — Ты меня не помнишь?! А кто тебя распаренным овсом кормил, когда ты хворала, а? А бока твои отмывал? А попоной накрывал в холода? А теперь меня, вишь, и признавать не желают!
— Я и вправду что-то припоминаю, — проговорила лошадь. — Погодите, погодите, не торопите меня… Да, ты привязывал йо мне какую-то ужасную черную штуковину, а потом хлестал меня, чтобы я бежала… И как я ни спешила, эта штуковина не отставала и вечно дребезжала сзади…
— Что ж, жизнь была такая, — отозвался кэбмен. — И тебе доставалось, и мне. Не будь коляски да кнута, не было бы ни стойла, ни сена с овсом. Разве я тебя овсом не баловал, когда получалось?
— Овсом? — Ягодка насторожила уши. — Я, кажется, начинаю вспоминать… Да, память возвращается. Ты всегда сидел сзади, а я вечно бегала и тащила за собой тебя и ту черную штуку. Ты отдыхал, а я трудилась.
Кэбмен все это время пытался перехватить взгляд Ягодки и наконец добился своего.
— Ягодка, старушка, — проговорил он, — ты ж меня знаешь. Мы ведь с тобой давние друзья. Неужто не признала?
— О чем говорит это существо, лошадь? — спросили разом несколько голосов.
— Не знаю, — задумчиво ответила Ягодка, — Мысли мои разбегаются… Но я смутно припоминаю, что уже видела что-то похожее. Помнится, я жила в каком-то другом месте… была где-то не здесь… до того как Эслан пробудил всех нас. Нет, не вспомнить… Точно сон… И в этом сне были вот такие штуки…
— Чего? — возмутился кэбмен, — Ты меня не помнишь?! А кто тебя распаренным овсом кормил, когда ты хворала, а? А бока твои отмывал? А попоной накрывал в холода? А теперь меня, вишь, и признавать не желают!
— Я и вправду что-то припоминаю, — проговорила лошадь. — Погодите, погодите, не торопите меня… Да, ты привязывал йо мне какую-то ужасную черную штуковину, а потом хлестал меня, чтобы я бежала… И как я ни спешила, эта штуковина не отставала и вечно дребезжала сзади…
— Что ж, жизнь была такая, — отозвался кэбмен. — И тебе доставалось, и мне. Не будь коляски да кнута, не было бы ни стойла, ни сена с овсом. Разве я тебя овсом не баловал, когда получалось?
— Овсом? — Ягодка насторожила уши. — Я, кажется, начинаю вспоминать… Да, память возвращается. Ты всегда сидел сзади, а я вечно бегала и тащила за собой тебя и ту черную штуку. Ты отдыхал, а я трудилась.
— Что было, то было, — подтвердил кэбмен, — Летом ты парилась, а я прохлаждался. А вот зимой все было наоборот, старушка: тебе было тепло, а я замерзал — ноги что ледышки, нос того и гляди отвалится, руки поводьев не держат…
— Плохой был мир, — сказала Ягодка. — Никакой травы, одни камни.
— Верно, подружка, ох, как верно! — подхватил кэбмен. — Плохой мир, жестокий. И по камням лошадке бегать негоже, я всегда это говорил. Лондон, разрази его гром! Уж поверь, мне там нравилось не больше твоего. Мы с тобой оба деревенские. Я, знаешь ли, в хоре церковном пел, было дело… Эх, кабы не нужда, никуда бы не уезжал…
— Пожалуйста! — воскликнул Дигори. — Лев уходит! Пожалуйста, пропустите меня! Мне очень нужно поговорить с ним.
— Послушай, Ягодка, — сказал кэбмен. — Мальцу и впрямь надобно потолковать с вашим львом, которого вы Эсланом зовете. Может, согласишься подвезти его? Сделай уж мне одолжение, по старой-то памяти. А мы с барышней сами дойдем.
— Подвезти? — переспросила Ягодка. — О, я вспомнила! Он сядет мне на спину, правильно? Один из вас, двуногих, так уже делал — там, в другом мире. Он давал мне маленькие белые кусочки… Какие они были вкусные, слаще травы!
— А, сахар! — догадался кэбмен.
— Пожалуйста, Ягодка, — снова взмолился Дигори, — разреши мне сесть на тебя и отвези меня к Эслану.
— Ладно, — согласилась лошадь, — Отчего же не подвезти? Залезай!
— Молодчина, Ягодка, — похвалил кэбмен. — Ну-ка, молодой человек, дай подсоблю. — Он подсадил Дигори и помог мальчику взобраться на спину лошади.
Дигори и раньше приходилось ездить верхом без седла — на своем пони.
— Поехали, Ягодка, — сказал он.
— У тебя случайно не найдется этого белого вкусненького? — спросила лошадь.
— Боюсь, что нет, — ответил мальчик.
— Бывает, — вздохнула Ягодка, и они тронулись в путь.
_____В этот миг бульдог, к чему-то принюхивавшийся и пристально глядевший в сторону, воскликнул:
— Глядите! Вон еще один двуногий — у реки, на опушке!
Животные дружно повернулись и уставились на дядю Эндрю, тщетно старавшегося спрятаться среди рододендронов.
— Бежим к нему! Посмотрим, кто он такой! — закричали животные наперебой.
И вот, покуда Ягодка уносила Дигори в одном направлении (а Полли с кэбменом шли следом), другие животные, кто с лаем, кто с рыком или фырканьем, устремились к профессору Кеттерли.
Теперь нам нужно вернуться немного назад и взглянуть на все происходящее глазами дяди Эндрю. Разумеется, он воспринимал все иначе, чем дети или кэбмен. Ведь то, что человек видит и слышит, во многом зависит от того, где он находится, — а еще от того, что это за человек.
С самого появления животных из земли дядя Эндрю пятился, норовя укрыться в лесу. Естественно, он не сводил с них взгляда, и не потому, что ему было интересно, — нет, он просто-напросто боялся, что звери кинутся на него. Подобно ведьме, он был практичен до мозга костей. Профессор и не заметил, как Эслан выбирал среди животных по паре. Он видел перед собой — или думал, что видел — огромное количество разгуливающих на свободе диких животных и изнывал от страха, дивясь мимоходом, почему они не убегают от льва.
Дядя Эндрю пропустил то великое мгновение, когда животные обрели Дар Речи; и пропустил не от невнимательности, а по довольно любопытной причине. Еще когда во мраке впервые зазвучала Песнь, профессор сразу догадался, что это не просто шум, — и сразу невзлюбил Песнь, ибо она наводила его на неприятные мысли и вызывала неприятные чувства. Когда же взошло солнце и стал виден Лев (обычный Лев!), дядя Эндрю приложил все усилия, чтобы убедить себя в невозможности происходящего: дескать, никакая это не песня, львы петь не могут, львы только рычат, это всякому известно. «Мне просто чудится, — говорил он себе, — Напридумывал невесть чего. Должно быть, нервишки шалят. Поющий Лев — да где это видано?» И чем прекраснее становилась Песнь, тем настойчивее дядя Эндрю уверял себя, что слышит громкий львиный рык. Сказать по правде, попытка одурачить себя самого часто оказывается успешной. И дядя Эндрю добился своего. Вскоре он и вправду перестал различать Песнь и слышал один рык. Когда же Лев заговорил и произнес: «Пробудись, Нарния!», профессор услыхал грозное рычание, и не более того. А когда животные стали отвечать Эслану, он услышал тявканье, лай, шипение и вой. А когда они засмеялись — большего потрясения профессор в жизни не испытывал: скопище свирепых диких зверей издавало на редкость кровожадные звуки. К вящему ужасу он увидел, как дети и кэбмен направились навстречу лютому зверью.
— Глупцы! — воскликнул он. — Зверье сожрет детишек вместе с кольцами, а значит, я уже никогда не вернусь домой. Какой, однако, себялюбец этот мой племянничек! И другие ничуть не лучше. Уж коли собрались помирать, это их личное дело. А я-то здесь при чем? Обо мне они даже не вспомнили! Никто обо мне не вспомнил!
Когда же он увидел несущуюся к реке толпу животных, то мигом забыл о своих страданиях и бросился бежать. И всякому, кто бы его увидел, стало бы понятно, что воздух Нарнии и вправду пошел профессору на пользу. В Лондоне он задыхался просто от быстрого шага, а здесь припустил так, что наверняка выиграл бы стометровку на любых состязаниях в нашем мире. Профессор мчался не разбирая дороги, только пятки сверкали да развевались за спиной фалды сюртука. Но, конечно же, убежать от зверей он не мог — тем паче, что многие из них бежали первый раз в жизни и потому вкладывали в бег все свои силы.
— Держи его! — кричали животные. — Лови! Это козло, то самое! Эгей! Эге-гей! Окружай! Загоняй! Ура!
В считанные мгновения самые быстрые звери опередили профессора и вынудили его остановиться. Вскоре подоспели и остальные и окружили его со всех сторон. Озираясь, он всюду видел ужасные вещи: огромные рога оленей, массивную слоновью тушу, вставших на дыбы медведей и роющих землю кабанов; леопарды и пантеры, казалось, глядели на него с усмешкой и подергивали хвостами. Больше всего дядю Эндрю потрясли разинутые пасти; разумеется, он сразу предположил, что его собираются съесть, ему и в голову не пришло, что животные просто запыхались.
Его била дрожь, он покачивался, точно деревце на ветру. Профессор никогда не любил животных, наоборот, с детства их боялся; а жестокие эксперименты, которые он проводил, только усилили этот страх и внушили ненависть.
— Итак, существо, — деловито произнес бульдог, — отвечай, кто ты есть — животное, растение или камень?
Он говорил вполне разборчиво, но дядюшка Эндрю услышал только свирепое «гррр-ррх!».
Глава 11 Злоключения Дигори и его дяди
Должно быть, вы думаете, что животные были очень глупыми, раз не сообразили, что дядя Эндрю принадлежит к одной породе с детьми и кэбменом. Но ведь они никогда прежде не видели человека в одежде и потому решили, что платье Полли, костюмчик Дигори и котелок кэбмена — все равно что перья на птицах или мех на зверях. Когда бы не Ягодка, и этих троих тоже причислили бы к разным породам. А дядя Эндрю был гораздо выше детей и куда более хлипок, чем кэбмен. Вдобавок он был во всем черном, если не считать белого жилета (впрочем, тот уже стал грязно-серым), а всклокоченные седые волосы ничуть не напоминали аккуратные детские прически. Неудивительно поэтому, что животные запутались. Хуже всего было то, что дядя Эндрю от страха утратил дар речи.