И вот неделю спустя, поручив охрану Латеранского дворца своему ближайшему окружению и слугам, Иннокентий с многочисленной свитой покинул Рим. Папский поезд был на этот раз еще более пышным, чем обычно при переездах в другие города и резиденции. Но что удивительного? На этот раз с Его Святейшеством ехал и византийский император, а понтифик Рима щедро одарил этого весьма дорогого его сердцу сына, и его дары везли многочисленные повозки под присмотром слуг. Неожиданная «щедрость» папы объяснялась весьма незатейливо: Его Святейшество нуждался в немалом багаже, чтобы путешествовать достойным образом.
Сенатор Рима, Гаэтано Орсини, стоял на городской стене и наблюдал за удаляющимся кортежем со свирепой радостью в сердце: наконец-то он хоронил своего врага, которого ненавидел так долго! Щедрые дары папы Бодуэну, его пышный поезд Орсини не заботили. В папском дворце осталось намного больше богатств, их хватит и ему, и его императору. Его решение было твердо: ворота Рима никогда больше не откроются перед Иннокентием… Если только тому удастся подойти к ним живым. Сам он между тем готовился к величайшей радости – встрече с Фридрихом в папском дворце, где тот станет полновластным хозяином, а он, Орсини, его первым помощником и самым могущественным человеком на земле.
До Чивита Кастеллано, города, стоящего на равнине, окруженного глубокими рвами, хорошо укрепленного, папский поезд добрался благополучно. Горожане встретили папу, как любящие дети встречают своего отца. Два первых дня Иннокентий только и делал, что принимал посетителей и раздавал бесчисленные благословения, и так переутомился, что тяжело заболел. На третий день он не смог подняться с постели и вынужден был сохранять полный покой, передав все обязанности и полномочия кардиналу Сан-Никколо, который со смирением принял это поручение. Не желая утомлять папу, Бодуэн II с куда большей скромностью двинулся в путь к порту под охраной папского эскорта, который зорко следил за сохранностью повозок с дарами. Кому могло прийти в голову, что императорский дом увеличился, взяв на службу еще одного офицера? Что офицер с бородой и усами, с гербами императорского дома, гордо гарцующий на лошади и ловко управляющийся с оружием, – не кто иной, как папа римский?
В Чивитавеккья начальник эскорта, убедившись, что генуэзский корабль благополучно отплыл от берега, двинулся обратно. Ему не удалось увидеть, как капитан корабля, стоило только судну выйти в открытое море, опустился на колени перед человеком в доспехах и получил от него благословение.
Средиземное море на этот раз было достаточно милостивым и не слишком часто меняло цвета, сохраняя свою синеву, такую яркую и лучезарную, что Рено не уставал ею любоваться на протяжении всего пути во Францию. Обычно он садился на груду канатов на носу корабля и часами любовался морскими просторами, нисколько не страдая от качки. Гильен д’Ольнэ нередко составлял ему компанию.
– Мы могли бы уже плыть в Константинополь, – вздохнул как-то Гильен, увидев, что корабль проплывает мимо острова Монте-Кристо. – А мы снова возвращаемся во Францию. Вас это не огорчает?
– Огорчает? Меня? Ничуть! Если бы я и хотел куда-то плыть, то только в Сен-Жан-д’Акр[23]. И вам это должно быть хорошо известно. Но мы туда не плывем, поэтому все направления для меня хороши. Я рад открывать для себя мир, потому что до сих пор горизонт мой ограничивался пределами Шаторенара… И потом, как не чувствовать счастье и не гордиться, участвуя, пусть в самой ничтожной степени, в избавлении Его Святейшества от его заклятого врага? Думаю, выпавшая нам участь не хуже крестового похода!
Позади Рено раздался смех, молодой человек обернулся и увидел, что перед ним стоит Иннокентий, одетый в белую сутану. После отплытия папа не покидал каюты Бодуэна, расположенной в носовой части, выходил он из нее только глубокой ночью и долго смотрел на звезды.
– Тем более что дорога в Святую землю лежит теперь через Французское королевство, так что с Божьей помощью мы скоро там окажемся, – с воодушевлением произнес папа.
Впервые Его Святейшество обратился прямо к Рено, и юноша, потерявшись от волнения, не мог найти слов. Покрасневший до ушей Рено, прокашлявшись, опустился на колени. Иннокентий, поглядев на него, снова рассмеялся и продолжил игру.
– Я чувствую в вас некую неуверенность, молодой человек. Вы опасаетесь, что могут возникнуть препоны?
– Ф-Фридрих, – с трудом выдавил из себя Рено. – Трудно не ожидать… от него… ловушки!
– Вы думаете, он пошлет за нами свои галеры? Вполне возможно, что и так, но мы не будем об этом думать, полагаясь, как всегда, на волю Божию. У Фридриха могучие корабли и быстрые галеры, но что они могут сделать, если Господь от них отвернется? Утлую лодку Петра могут раскачивать яростные ветры, сотрясать бури, но Господь своим умиротворяющим дуновением вернет водам покой, и лодка, уцелев среди пенных волн, вновь заскользит цела и невредима по мирному и покорному лону вод[24], как мы сейчас, сын мой.
Рено в растерянности по-прежнему стоял на коленях, слов он найти не мог и поэтому наклонился и взял край папской сутаны, собираясь поцеловать ее. Иннокентий склонился к юноше и положил ему руку на плечо.
– Встаньте, сын мой! Ваш господин рассказал мне вашу историю и выразил желание, чтобы мы выслушали вашу исповедь. Готовы вы предстать перед судом покаяния?
– Сей… сейчас? – только и смог пробормотать потерянный Рено.
– Почему бы и нет? Как только сир Гильен оставит нас, мы окажемся вдвоем между морем и небесами, лучшей обстановки для исповеди трудно найти.
Ольнэ поклонился и в мгновение ока исчез, словно эльф. Иннокентий уселся на канаты и показал плавным движением руки, где нужно встать Рено. На этот раз тот с такой поспешностью упал на колени, что палубные доски вздрогнули.
– Не спешите, соберитесь с мыслями, – посоветовал папа. – А потом рассказывайте все, ничего не опасаясь и не утаивая. Мы хотим знать все. Расскажите обо всей вашей жизни.
Рено попытался сосредоточиться, но ему так и не удалось поймать разбегающиеся мысли, и тогда он попробовал просто начать рассказывать о себе. Сначала он запинался, останавливался, но постепенно говорить ему становилось все легче. Сидящий перед ним человек в белом одеянии был господином всего христианского мира, но на Рено он смотрел с пристальным вниманием, желая ободрить его и понять. И Рено рассказал ему все, не упуская ни малейшей подробности. Он открыл ему даже тайну Адама Пелликорна, которую тот унес в могилу, – тайну своего рождения. Совесть и щепетильность не дали ему утаить этот факт.
– Выходит, – тихим голосом начал Иннокентий, который с некоторого времени погрузился в глубокое размышление, – выходит, что Тибо де Куртене ваш дед, а не отец. Впрочем, относительно этого у нас возникали некоторые сомнения из-за слишком большой разницы в возрасте. Трудно вообразить себе юную принцессу, которая без памяти влюбилась бы в старика.
– Ваше Святейшество… будет ли он осужден за свою ложь? Ведь он пошел на это только потому, что любил меня.
– Не надо защищать того, кто не нуждается в защите. Вполне возможно, что на его месте мы поступили бы точно так же. Нужно любить от всего сердца, чтобы, солгав, унести свою ложь в могилу, но если дед с отцовской стороны… Саладин, то такую проблему разрешить нелегко. Разве что обречь вас на жалкую жизнь, лишенную света учения Христа, чего невозможно пожелать любимому внуку. Правда, есть один государь, который, возможно…
– Какой государь?
– Демон Фридрих! Он был наполовину мусульманином, а теперь уж, наверное, стал им до конца. Он нашел бы вам место среди своих поэтов, танцовщиц, гарема и зверинца.
Рено преисполнился негодованием.
– О нет! Никогда! Мое рождение в Святой земле уже отличает меня от других, и я…
– Успокойтесь. Об этом и речи быть не может, и мы считаем, что Тибо де Куртене, решив поручить вам поиски подлинного Креста Спасителя, не ошибся в выборе! Молитесь, и мы дадим вам полное и окончательное отпущение грехов, и, возможно, если душа вашего деда страдает, она тоже возрадуется. Вам будет дано также письменное отпущение, подписанное нами собственноручно, дабы уничтожить все обвинения и наветы, направленные против вас.
Затем папа произнес традиционную формулу отпущения грехов, и его тонкая белая рука начертила крест искупления на простертом ниц юноше. Иннокентий поднялся и добавил:
– Мы накладываем на вас епитимью: когда вы извлечете Святой Крест из земли, опоганенной неверными, вы привезете его нам… Если только мы будем еще на этом свете. Если же нет, то нашему преемнику. Король Людовик, – добавил он тоном, в котором сквозила ирония, свидетельствовавшая о скрытом недовольстве, – владеет, мне кажется, всеми реликвиями страстного пути Христа, тогда как в папском соборе нет ничего! Даже если у нас будет хоть щепочка от Креста Христова, мы и то будем довольны.
Завершив свою речь, Иннокентий отправился по палубе к корме, оставив Рено приводить свои чувства и мысли в порядок. А он что только не испытывал! Но все заслоняла собой ослепительная радость, она была ярче солнца, что так щедро светило в это победоносное утро. Наконец-то Рено избавился от постыдного и тяжкого обвинения негодяя бальи! Теперь его не коснутся ни перешептывания, ни подозрения. Папа признал его невиновным, и никто больше не посмеет бросить ему в лицо оскорбление! Даже королю Франции придется считаться с решением папы! И Рено чуть не растаял от блаженства, представив, как улыбнется ему королева Маргарита. А она улыбнется, потому что в черные дни защищала его.
Только одно обстоятельство несколько омрачало его радость: он пообещал Тибо, что привезет Крест королю Людовику, но папа, его спаситель, потребовал передать Крест ему… Несколько мгновений Рено размышлял об этом, но потом радость развеяла все его грустные мысли. У него будет еще время подумать, как ему поступить со святыней. Самое главное – обрести этот высший символ присутствия Бога на земле, на который обращено столько глаз в минуты надежд или скорби… Рено был еще слишком молод, слишком прямодушен, чтобы лукавить с другими или с самим собой. В конце концов он принял решение, что, когда придет время, он посоветуется с Людовиком и положится на его решение. В любом случае это будет не завтра.
Прибытие святого понтифика в Геную походило на триумфальное шествие. Как только папские знамена развернулись на верхушках мачт и город узнал о прибытии папы, весь он, от гор до порта, преобразился, словно готовясь к величайшему празднику. На каждой уличке распахнулись окна, балконы, и горожане вывесили лучшие ковры, шелка и самые красивые ткани. Дож[25] вместе с представителями лучших семейств богатого торгового города выплыл на позолоченной галере навстречу папе. Как только понтифик сошел на берег, члены его семьи, все Фьески, опустились перед ним на колени и поочередно целовали у него на руке перстень рыбаря[26], ловца душ человеческих, в то время как вокруг ликовала толпа. Затем папа прошествовал в собор и отслужил благодарственную мессу за благополучное путешествие, а после мессы его препроводили во дворец архиепископа, который, впрочем, был кузеном папы и отвел ему у себя во дворце покои.
В богатом облачении, надетом для такого торжественного случая, Иннокентий, вопреки своей обычной сдержанности, лучился радостью. Он знал, что в могучей Генуе ему нечего опасаться своего заклятого врага и теперь настала очередь Фридриха трепетать. В самом деле, весть о прибытии папы в Геную была для Фридриха ударом грома среди ясного неба, гнев едва не задушил его.
– Я приготовил ему шах и мат, – зарычал он, – а генуэзцы опрокинули доску!
Однако вино налито, приходится его пить.
Между тем Иннокентий не собирался долго оставаться в родном городе, главной его целью была Франция, там он обретет надежное прибежище, сможет созвать собор и оттуда поразит молнией антихриста!
К королю было отправлено посольство, состоящее из епископов и титулованных князей церкви, которое было принято Людовиком в аббатстве Сито, где король почтил своим присутствием заседание главного капитула ордена тамплиеров.
Посланцы преклонили колени перед Его Величеством и напомнили королю, что его предок Людовик VII дал приют в Сансе Александру III, боровшемуся против Фридриха Барбароссы, и попросили для Иннокентия пристанища в Реймсе. С каким напряжением ожидали они ответа и едва не расплакались, когда король, в свою очередь, тоже встал перед посланцами на колени и поблагодарил их за оказываемое ему папой доверие… Но, объявил он тихим и ласковым голосом, он должен посоветоваться со своими баронами, ибо принять главного понтифика в священном городе Реймсе, где папа произнесет анафему императору, будет означать, что Франция объявляет Священной Римской империи войну. А король Франции поддерживает с Фридрихом добрососедские отношения и не хотел бы подвергнуть бедам войны свое королевство, которому с таким трудом сумел обеспечить мир. Однако – и об этом уже шла речь в приватной беседе – король не увидит ничего неподобающего в том, если Его Святейшество выберет для своего жительства город, расположенный вблизи французских границ, например поселится в могучем городе Лионе, стоящем на исконно французских землях, которые были отданы в феодальное владение графу Савойскому. Город этот славен своим архиепископством, оплотом всего христианского мира, и глава его почтен единственным в своем роде титулом примаса[27] галлов. Сейчас этот титул носит Филипп Савойский, брат графа. Нет никакого сомнения, что в случае, если императору пришла бы в голову злодейская мысль пойти на Лион, Его Величество Людовик не преминул бы поспешить на помощь этому французскому городу.
Тонкий политический совет пришелся по душе Иннокентию, который понимал толк в политике. Договориться о пристанище с графом Савойским и архиепископом Филиппом будет скорее всего несложно, тогда как местоположение Лиона было очень выгодно, так как туда на собор смогут приехать епископы и аббаты со всей Европы.
Согласие от графа Савойского было получено быстро. И савойцы, и лионцы пришли в восторг, представив себе, что на место слияния Соны и Роны прибудет столько знатных персон и что именно здесь будет проводиться церковный собор. Горожане – торговцы, трактирщики, ремесленники и виноделы – радели о славе Божией и горели желанием наказать императора, о котором говорили, что он пренебрегает христианской верой. К тому же они были не прочь получить те денежки, которые потекут в их карманы с прибытием такого количества именитых гостей.
В предложении Людовика Иннокентий нашел и еще одно достоинство: он обретал полную независимость и в решениях, и в поступках. Судьба Фридриха – а по слухам, после взрыва яростного гнева он порастерял свой воинственный пыл – уже не занимала главное место в мыслях папы, когда в последние дни осени он в сопровождении пышного кортежа ехал по долине Роны. Ссора с Фридрихом должна была уладиться в самом скором времени, главное теперь было собрать новый крестовый поход! После стольких тяжких лет, трудов, тягот, пролитой крови Святая земля вновь была в том же положении, что и пятьдесят лет назад, когда Готфрид Бульонский и его сподвижники бросились ей на помощь. Лион не так уж далеко от Парижа, и Людовик IX непременно прислушается к тому, что там происходит. Достаточно будет ему убедиться в необходимости нового похода, как весь христианский мир загорится надеждой.
Но как только папа прибыл в столицу галлов, новая ужасная весть поразила и горожан, и гостей, преисполненных самых цветущих надежд: король Франции при смерти…
Глава 6 На лестнице замка Понтуаз
Усевшись на ступеньке потайной лестницы, что вела в замке Понтуаз из спальни короля в спальню королевы, Санси де Синь изо всех сил старалась ничего не слышать. Она поставила локти на колени и зажала уши ладонями, она даже крепко-накрепко зажмурила глаза, словно сквозь них мог проникнуть ей в мозг нескончаемый поток звуков. Это пение она слышала вот уже третьи сутки! С той самой минуты, когда желудочная болезнь, изнуряющая Людовика, подвела его к порогу смерти.
Не было нужды заказывать молебны о здравии короля и созывать на них народ – города, деревни, аббатства и монастыри и так молились без устали, и заунывное пение псалмов, перемежаемое молитвами, наполняло холодный декабрьский воздух. Кающиеся грешники шли босыми по снегу нескончаемой вереницей, направляясь по мосту через Уазу в аббатство Мобюиссон, построенное по повелению королевы-матери и освященное только этой весной. Они шли помолиться о выздоровлении короля Божьей Матери, Царице Небесной.
Весь народ обратился к небесам за помощью и если Бог не слышал его молитв, то, наверное, из-за толстых серо-желтых облаков, похожих на вату. Но скорее всего потому, что не хотел услышать. Юная Санси прекрасно понимала Господа, она и сама не могла выносить этого нескончаемого жалобного воя. По ее мнению, хорошенько помолиться можно только тогда, когда тихо. В тишине легче раскрывается сердце, и твои пожелания так и летят к вездесущему и невидимому, который в этот миг пребывает с тобой. Но каково ему день и ночь слушать завывания целого города?
Замок весь пропах запахом ладана и горячего воска. Запах – как, впрочем, и молитвы – проникал и на узенькую лесенку, устроенную в толстой стене. Эту лесенку королева Маргарита показала своей юной родственнице в день, когда была особенно счастлива. А такие дни не так уж часто выпадали на ее долю. И тогда же королева рассказала, что, когда она только вышла замуж за Людовика, в сладкое время их юной и нежной любви, Ее Величество Бланка не давала им ни минуты покоя, и эта лестница тогда им очень пригодилась.