Братья в белых плащах одобрили предложение командора негромким гулом, но Жером Камар, по всей видимости, усмотрел в этом мирном выражении общего мнения угрозу. Он повернулся на каблуках и направился к двери. У порога он обернулся.
– Знайте, что не все в вашей воле, «славные» тамплиеры! А этот, – он кивнул в сторону Рено, – я уверен, в один прекрасный день заплатит за свое преступление!
– Вот оно как! Значит, нам все-таки придется отправиться к королю! – произнес брат Адам и добавил с едкой иронией: – Ради блага жителей Шаторенара пора Его Величеству узнать, какой славный правитель вершит дела от его имени!
Бальи исчез за дверью, тамплиеры молча покинули зал заседаний и направились в трапезную. Брат Адам вышел последним и увлек за собой растерянного Рено, которому очень хотелось бы понять, что же все-таки здесь произошло. Он приоткрыл было рот, но его провожатый не дал ему заговорить:
– Поговорим позже! Сейчас у нас ужин, мы и так уже на него опоздали, а во время ужина у нас разговаривать не принято.
Пришлось Рено удовольствоваться обещанием Адама поговорить после ужина. За ужином Рено, поглощая с большим аппетитом вкусное рагу из барашка с репой и капустой, пытался привести свои мысли в порядок и не услышал ни единого слова из молитв, которые читал один из братьев, стоя за небольшой кафедрой. Про себя он отметил, что запрет на разговоры во время трапезы не касался командора, потому что тот все время о чем-то беседовал шепотом с капелланом. Очевидно, речь шла о нем, о Рено, – время от времени то один, то другой поглядывал в его сторону. После ужина все чинно проследовали в часовню, но и присоединив свой голос к псалмам, а потом и к «Ныне отпущаеши…», Рено не мог вложить в них душу, занятый необыкновенной новостью, которую только что узнал. Повторяя привычные молитвы – все де Куртили были необыкновенно набожны, – он лишь механически шевелил губами. Только песнь Симеона Богоприимца[1], исполняемая мощными басами тамплиеров, вернула его в часовню, но когда он попытался запеть вместе с ними, его высокий слабый голос показался ему настолько неуместным, что он тут же замолчал. Рено знал, что и уснуть не сможет, пока не узнает, каким чудом оказался сыном своего дедушки… И почему тамплиер, который не имеет права лгать, произнес столь невероятную вещь?
Брат Адам наблюдал за ним, прекрасно себе представляя, что происходит сейчас в голове этого восемнадцатилетнего юнца. И оставив своих рыцарей, которые, как обычно, завершили день осмотром конюшен, сам повел Рено в маленькую келью, расположенную рядом с кладовкой, где хранились лечебные травы.
– Здесь вы будете спать, – произнес он, указывая на узкую кровать. – Но сначала немного поговорим. Вы были рассеянны во время службы, и я догадываюсь, по какой причине.
– Документ, на который вы сослались, сказав, будто бы он у вас в архиве…
– Будто бы? Осторожнее в выражениях, сын мой! Да, у нас в архиве действительно лежит акт, подписанный сиром Тибо и скрепленный у нас на глазах его печатью. Тамплиеры не лгут.
– Он все-таки это сделал?! Он это написал? И хотя я не его сын, он…
– Да, он это сделал, прекрасно понимая, на что он идет. И капеллан отпустил ему этот грех. Все это было содеяно ради вашего блага. Вообразите, на какое жизненное поприще вы могли бы рассчитывать, родившись от незаконной любви принцессы Антиохийской и сарацина. Тибо сделал все необходимое, чтобы накрепко привязать слабый росток к мощному древу принцев де Куртене. Он хотел, чтобы вы носили его родовое имя, и я одобрил его желание. Теперь вам все понятно?
Радость Рено была так велика, что он не нашел слов для ответа. Повалившись на тощий тюфяк, он пробормотал:
– Принц де Куртене! Это же…
– Потише, сын мой, потише. Пока у вас на него прав не больше, чем у Тибо, простого рыцаря. Вы станете принцем, когда пройдете рыцарское посвящение. Возможно, ваш меч принесет вам и другие титулы, но это тайна вашего будущего…
Рено встал и смиренно поклонился командору, отважившись спросить, каким он видит его будущее.
– Я подумаю об этом, – ответил брат Адам и пожелал Рено спокойного сна.
Остаток ночи и начало нового дня укрепили в Рено нерасположение к образу жизни монахов-рыцарей, потому что они жили, как настоящие монахи. И хотя его приемные родители передали ему свою набожность и приучили честно исполнять религиозный долг, мирская религиозность была лишь бледным подобием тех суровых правил, которых придерживались в своем монастыре тамплиеры.
В четыре часа утра Рено был разбужен звоном колокола и шумом шагов. Он сообразил, что братья направляются в часовню, и подумал, что должен следовать их обычаям, поэтому поторопился подняться, надел рясу, обул сандалии и, продолжая спать на ходу, присоединился к веренице белых плащей, пересекающих двор. Было еще темно, весенний холод пробирал до костей, и ноги у Рено совсем закоченели, но он порадовался, что хотя бы нет дождя, а значит, сандалии сухие.
В часовне две больших свечи из желтого воска едва освещали сгустившийся под низкими сводами мрак, но в их слабом свете сияли крест и серебряная дарохранительница. Рено остановился неподалеку от двери, в самом конце череды монахов, выстроившихся справа вдоль нефа напротив другой такой же череды на противоположной стороне. Он хотел было присоединить к пению молитв свой скромный голос, но оказалось, что молитв этой ранней службы он не знает, и поэтому ему пришлось только слушать отнюдь не сладкоголосое, а суровое и мужественное пение тамплиеров. Вместе с монахами-рыцарями он прочитал тринадцать раз «Отче наш» во славу Богородицы и еще тринадцать во славу святого Любина, память которого отмечалась в тот день, а это было 14 марта.
Помолившись, монахи, сохраняя все тот же строгий порядок, вышли в темноту двора, обошли конюшни, проверяя, все ли там в порядке, и разошлись по кельям. Рено заснул сразу, но ненадолго: спустя два часа снова зазвонил колокол, приглашая к заутрене, на которую в часовню собрался весь монастырь. В этот раз отслужили мессу и прочитали шестьдесят раз «Отче наш», тридцать – за мертвых и тридцать – за живых.
Потом монахи отправились в трапезную, прочитали стоя «Боже, благослови» и «Отче наш», а затем в полном молчании принялись за еду, вкусную и сытную, слушая душеспасительное чтение одного из братьев. Рено указали на то же самое место, что и вчера, а не будь этого жеста, он бы решил, что стал невидимкой, потому как никто словно бы и не замечал его присутствия за длинным столом с белой скатертью, и брат Адам тоже о нем позабыл. Странное ощущение, когда тебя будто бы и нет. Нельзя сказать, чтобы очень приятное. Неужели командору и в самом деле нужно так много времени, чтобы понять, чем же может заниматься Рено в будущем?
Только после вечерни за юношей зашел монах, чтобы отвести его к старому тамплиеру, который ожидал его у себя в келье. Молодого человека утомил и ошеломил этот долгий день: каждые два часа монахи собирались в часовню на молитву, пели псалмы, а потом возвращались к своим трудам, кто на поле, кто на винограднике, кто в конюшне, кто в хлеву, трудясь в поте лица во славу монастыря и сопровождая свои труды неустанным чтением «Отче наш». Рено не работал, а только молился, ел и пел вместе с остальными монахами, но к вечеру очень утомился. Угадав его состояние, брат Адам про себя улыбнулся.
– Что скажете, Рено? Как вам показалась монашеская жизнь, сын мой? Сельский монастырь живет совсем иной жизнью, нежели монастырь в большом городе вроде Парижа, Лиона, Лилля, и уж совсем по-другому живут наши монахи на Востоке, где им приходится заниматься не столько мирным трудом, сколько военным.
Воистину, старец обладал удивительным даром задавать вопросы, на которые очень трудно давать ответы. Рено не один раз прокашлялся, прежде чем наконец решился ответить:
– Жизнь в монастыре очень сурова… даже для меня, который в этот час мог бы лежать глубоко под землей. И если бы мне предоставили выбор, то я… Я бы выбрал Восток.
– А вы знаете, что и там монахи неустанно молятся?
– Да, конечно, я понимаю… я тоже люблю молиться… Но мне кажется, что долг рыцаря – это в первую очередь ратное дело. Я…
– Значит, сельские труды вас не привлекают? А ведь кто-то должен их исполнять, ибо все, что едят, пьют, что носят на теле и что служит другим жизненным нуждам, поставляет наш монастырь. Труды наших рук позволяют нам каждый день подавать милостыню, как велит устав. А избытки мы продаем, пополняя сокровищницу ордена. Ну-ну-ну! К чему такая скорбь на лице? Я подверг вас небольшому испытанию, но не собираюсь ни к чему принуждать. Вы хотите жить своей жизнью, а я от души хочу помочь вам. Ваш отец – я имею в виду благородного сира Олина – желал отправить вас служить графу Осерскому, чтобы, побыв у него конюшим, вы затем приняли рыцарское посвящение?
– Да, он хотел поступить именно так и уже отложил приличную сумму на приобретение кольчуги, шлема и прочего рыцарского снаряжения, которое, как вы знаете, стоит весьма дорого… Но его уже нет на свете, все его имущество присвоил бальи… Так что я могу быть только простым воином. Ну, разве что сержантом…
– Что вы в этом понимаете, сын мой! И ваше неведение вполне объяснимо, ведь вы выросли в маленьком скромном поместье. Знайте, если вы будете хорошо служить своему господину, он сам снабдит вас всем необходимым, а я собираюсь отправить вас к одному из очень богатых баронов, который вполне может сравниться с принцем.
– Значит, вы передумали везти меня в Париж? А я… я-то надеялся… что буду служить королю!
– Вы безумец, сын мой, если считаете, что попасть на службу к королю проще, чем на мельницу! Минуту назад вы горевали, что до конца своих дней останетесь простым воином, а теперь хотите, чтобы вас доставили в королевский дворец на острове Ситэ? В качестве кого, позвольте вас спросить? Управляющего дворцом? О, простите меня, сын мой, я вышел из себя и забыл о том, что тамплиер должен говорить со всеми вежливо и… любезно! – Брат Адам перевел дыхание и поудобнее устроился в кресле.
Во время своей речи почтенный старец сначала побледнел, потом стал пунцовым и только теперь, успокоившись, обрел естественный цвет лица. Наблюдая за переменами, происходившими с Адамом, обеспокоенный Рено обозвал себя идиотом. Он знал за собой одну особенность, которая не раз уже приносила ему неприятности: не задумываясь, он мог высказывать все, что приходило ему в голову. Дама Алес частенько ругала его за это…
– Уповаю на вашу доброту и прошу простить меня, – прошептал Рено, смиренно опуская голову.
Но командор уже продолжил прерванную речь: —О Париже не беспокойтесь, вы побываете в столице! Чтобы вы там не заблудились и не подверглись соблазнам большого города, я дам вам сопровождающих, и они доставят вас прямо в парижское командорство тамплиеров, самое могущественное на французской земле. Затем вас проводят в дом барона де Куси, где, я надеюсь, вас примут благосклонно благодаря моему рекомендательному письму. В доме барона Рауля вы и начнете с божьей помощью путь к рыцарскому посвящению.
Если брат Адам ждал от своего подопечного восторга и благодарности, то напрасно: он их не дождался. Рено очень хотелось узнать побольше о неведомом доме, куда его отправляли, но он боялся рассердить расспросами командора и поэтому предпочел молчать. Но его молчание как раз и рассердило брата Адама.
– Ну, что скажете? – язвительно, без малейшего намека на доброжелательность спросил он. – Надеюсь, на этот раз вы довольны?
– Я?.. О да, сир командор… вот только… я совсем не знаю…
– Чего не знаете? Кто такие де Куси?
– Ну да… Совсем не знаю.
Ответ был настолько простодушен, что брат Адам снизошел до улыбки:
– Думаю, вы единственный человек во Франции, который не знает баронов де Куси. Даже в Святой земле, где они проливали свою кровь, известно это родовитое и могучее семейство, владеющее несметными богатствами и обширными землями и живущее подобно принцам крови. Я знаком с ними с незапамятных времен, так как мое родовое имение Дюри граничит с их огромным феодом. Они всегда слыли гордыми сеньорами и доставляли немало хлопот королю…
– Один из непокорных баронов? – выдохнул испуганно Рено.
– Порой не обходилось и без этого. Барона Ангерана, умершего два года тому назад, уж точно нельзя было назвать покорным. На мысу Куси он приказал выстроить самый обширный, самый высокий, самый мощный замок на свете. А для чего? Да только для того, чтобы свысока взирать на Филиппа Августа, который незадолго до этого возвел большую башню Лувра. Но вам не стоит беспокоиться, сейчас и в помине нет ничего подобного, барон Рауль, унаследовавший титул своего батюшки, столь же отважный рыцарь, как и его отец, но нрав у него совсем не так крут. Теперь вы удовлетворены, я надеюсь?
– Более, чем могу это выразить в словах, и благодарю вас от всего сердца. Я приложу все силы и с божьей помощью постараюсь, чтобы вы никогда не пожалели о том, что спасли меня и помогли мне… так любезно!
– Вот это хорошо, – улыбнулся брат Адам и похлопал своего подопечного по плечу. – Есть еще вопросы?
– К сожалению, есть. После того как я прочитал рукопись, у меня в голове одни вопросы, – отважился признаться Рено, показав на фолиант, лежавший в углу на сундуке. – Но я боюсь злоупотребить вашим временем…
– В моем возрасте времени на сон уходит немного. К тому же может так случиться, что мы больше не увидимся. Что вы хотите знать?
– Только две вещи… хотя я стыжусь собственной дерзости.
– Дерзость не слишком большой недостаток, если она уместна.
– Так вот: если вы встретили сира Тибо под Белином, значит, вы ехали в Иерусалим искать… сокровище. Вы нашли его?
– Да.
– Но не передали его ордену храмовников и поступили, как я знаю, на службу к королю Бодуэну?
– Именно так. Орден в те времена находился в руках не лучших людей, и я хотел побольше узнать о них. К тому же, признаюсь, мне хотелось познакомиться с юным прокаженным, обладавшим исключительной силой характера и излучавшим удивительное сияние. И в короле я нашел именно то, что искал. Теперь ваше любопытство удовлетворено?
– Не совсем, с вашего позволения. Если я правильно понял, то на поиски вас отправил епископ Лана, города, который расположен неподалеку от вашего родового феода. Как же случилось, что вы возглавили монастырь, находившийся на подступах к Бургундии и расположенный вдалеке от ваших родовых земель?
– Тамплиер находится там, где ему приказывают быть, и мне кажется, что я принесу больше пользы в монастыре, расположенном на подступах к Бургундии, как вы удачно изволили выразиться, но одновременно и на подступах к домену короля и графству Шампанскому. Перекресток дорог всегда интереснее дома в городе, где живут лишь торговлей и финансами. Во всяком случае, для меня. А теперь ваша очередь отвечать на вопросы: похоже, вы и в самом деле много знаете о моей жизни, – вам обо мне рассказывал брат Тибо?
– Нет, основную информацию я почерпнул из рукописи. В ней говорится и о вас…
– И о многом другом, я полагаю. Я прочитаю ее с большим интересом, прежде чем передам в монастырское книгохранилище, однако не забуду записать, что она – ваша собственность и должна быть вам возвращена, когда вы ее потребуете.
– Я вам бесконечно благодарен за все, – произнес Рено, широко улыбаясь. – Но должен вас предупредить… в рукописи не хватает одной или двух страниц…
Уточнений не потребовалось. Солидный возраст не притупил разум брата Адама. Легкое недовольство, веселая усмешка и даже что-то вроде уважения смешались в его взгляде, когда он взглянул на высокого, худого юношу, красивого красотой тех статуй, которые ему доводилось видеть во время своих странствий по Греции, юношу со смуглой кожей и темными глазами, что так необычно смотрелось в сочетании с копной светлых волос. Наивный и простодушный на вид молодой человек обладал к тому же живым умом, так что Тибо был вправе им гордиться…
– Думаю, тех самых, где речь ведется о подлинном Кресте Спасителя?
– Да, не хватает именно их. Я покорнейше надеюсь на ваше прощение.
– Не надейтесь. Мы с вами воюем по-доброму. А теперь отправляйтесь спать. Завтра я помогу вам добраться до Парижа, не попав в засаду, которую бальи не преминет устроить вам по дороге.
– Неужели он осмелится на это после всего того, что вы ему сказали?
– Люди такого сорта готовы на все, когда речь идет об их интересах. Кому, как не вам, знать об этом? Не побоялся же мэтр Камар совершить преступление, отправляя вас, человека невинного и благородного, на виселицу?
– За виселицу я ему почти что благодарен, от плахи и топора было бы избавиться труднее.
– Что ж, можно посмотреть на это и таким образом. В любом случае вы живы, и это главное.
Преображение Рено из жалкого беглеца в воина, поступающего на службу к могучему барону, произошло за одну ночь.
И когда на рассвете колокол позвал его к заутрене, он не нашел больше ни рясы, ни сандалий. Вместо них лежали рубашка, сотканная из волокон конопли, штаны из плотного сукна, кожаная котта[2], не новая, но вполне приличная, а главное – добротные кожаные сапоги, которые Рено тут же натянул на ноги, вздохнув с большим облегчением. Больше всего его смущали собственные голые ноги в сандалиях. Еще он разглядел коричневую шерстяную шапочку и кусок шерстяной материи, которую можно было набросить на плечи, и тогда она служила бы плащом, тем самым вожделенным плащом, который имеют право носить только прошедшие посвящение рыцари.
Новой одежде Рено обрадовался, как ребенок. Конечно, до своих злоключений он носил одежду красивее, да и качеством она была гораздо лучше, он успел узнать даже, что такое шелк, потому что дама Алес любила побаловать своего «сыночка». Зато пережитое позже заставило его сейчас, когда он натягивал грубую рубаху и потертый кожаный колет, почувствовать себя самым счастливым человеком. Он и не вспомнил даже, что прежде носил нижние рубашки и штаны изо льна, что его приемная мать на последний день рождения расшила ему золотой нитью блио[3] из алого шелка, который теперь наверняка лежит в сундуке Жерома Камара.