Ужин закончился. Все ушли. Василий, сам не зная почему, заглянул за перегородку к начальству. Четыре жареных карася лежали на тарелке нетронутыми.
У Самсонова по ногам пошел зуд. Он сел. Не отрываясь, смотрел на остывшую рыбу, и нутро его размякло. Вот, думал он, идиотизм. Мучился – доставал бочку для воды, тащил ее с рыбой две сотни километров, половину карасей угробил. Надеялся даже прудовое хозяйство завести, а не только ради развлечения. На весь полк рыбы, конечно, не напасешься, но для раненых и офицеров со временем можно было бы сделать. Что тут наивного? Дак нет, пришел дурак, поиздевался и есть даже не стал. Даром караси погибли. Теперь еще и на помойку выкинут, жадным мухам на съедение…
Сидел Васька, думал все эти мысли и стал потихоньку есть карасей. Не пропадать же им, в самом деле. Хоть какая-то польза. И съел.
Съев, заглянул Василий на кухню и увидел прапорщика – начальника столовой, у которого сизые глазки бегали, как мышки.
– Степаныч, – требовательно, каким-то чужим голосом обратился к нему Самсонов, – мы с вами уж сколько служим, а так ни разу и не посидели по-товарищески. Я знаю, вы самогонку гоните – тащите-ка пузырь сюда!
– Да откуда вы взяли про самогон? – с невинным видом и юркими глазками стал отрицать прапорщик факт самогоноварения.
– Степаныч, только не надо… – Самсонов скривился.
Прапорщик принес бутылку вонючей самогонки и осушил ее с начпродом быстро, совсем не по-товарищески, а словно выполняя воинское упражнение: делай раз – налили, делай два – выпили, делай три – закусили. Разговор не клеился. Васька деревенел головой и стекленел глазами. Сидели недолго, расстались легко.
Самсонов направился к бараку. Душа его горела. Свинцовый взгляд командира, теплая вода «фонтана», блестящая чешуя карасей, их молчаливые дергающиеся рты в момент кровавой резни на кухонном столе, шкварчание сковородки, молчание офицеров в столовой – все это прыгало перед глазами и туманило голову.
Васька влетел в свою комнату, схватил горшок с кактусом и направился к модулю, где жили командир и замы. Окна у Зыкова горели, и Самсонов нетвердой рукой запустил в стекло горшок. Зазвенело, посыпалось, всколыхнулось внутри.
Командир выглянул не сразу. Видно, опешил или подумал, что напали «духи». Затем показался в пустом окне и рявкнул:
– Что за еханый бабай?
– Не кричите, товарищ подполковник! – решительно ответил окаменевший Васька. – Это я, Самсонов, после хорошего ужина хотел пожелать вам спокойной ночи.
– Нажрался, гнида! – распухал от гнева Зыков.
На улицу выскочили замполит, Кабисов и начальник штаба, сидевшие в гостях у командира.
– Так точно, товарищ подполковник. Карасей помянул. Разрешите идти отдыхать?
– Молокосос! Придурок! Вон отсюда! Проспишься – завтра поговорим!
– Может, часового приставить к нему? – спросил начштаба. – Еще натворит чего-нибудь…
Тут подоспели два капитана – соседи Самсонова по комнате – медик и молодой замполит батальона.
– Мы присмотрим за ним, товарищ подполковник, – обратились они к командиру.
Зыков махнул рукой:
– Идите вы все!..
Самсонов спал не раздеваясь, наполняя самогонным духом комнату, и в его желудке сгорали карасики, распаляя начпродовы сны.
Замполит полка и Кабисов долго курили на улице недалеко от окна Самсонова и обсуждали варианты понижения его в должности (ведь лейтенант – на капитанской): с полком не справляется, нужно переводить на отдельный батальон, на должность рангом ниже. К тому же с командиром нелады, и это главное. Дойдет до общедивизионного скандала, а то и на всю 40-ю армию прогреметь можно. А для достойного «развода без претензий» требуется хорошо организованное партсобрание, где товарищи заклеймили бы начпрода позором и ходатайствовали перед вышестоящим командованием… В общем, Кабисов с замполитом курили и наблюдали за окном с одной раскрытой створкой, занавешенной марлей, где в глубине комнаты спал чудаковатый лейтенант по прозвищу Паганель. Боялись, что еще что-либо произойдет. Но ничего не происходило.Полковой партийный народ стал собираться в штабном классе тактики. По первому вопросу – претворять в жизнь решения какого-то очередного партийного форума, по второму – клевать начпрода за плохую работу и личное пьянство с дебошем.
Жара, пот, вонь, на стенах – плакаты с образцами вражеских вооружений.
«На учете… какие предложения… кто «за»… президиум… списком… докладчик просит… слово имеет… приступаем ко второму вопросу… заслушать товарища Самсонова… как докатился до такой жизни… люди недовольны пищей… пьянствуете, разбили окно… что скажете в оправдание?..» Василий, еще в училище вступивший в партию, как вступают в совершеннолетие, вышел вперед, сказал: «Товарищи!», побледнел и запнулся. И многие стали его жалеть, даже один член рабочего президиума.
– Не хочу оправдываться, – стал оправдываться Самсонов, – но я шесть раз колонну гонял в Союз на окружные склады. Может, кто был – знает. Там женщина, как мукой припудренная, и туркмен – замначальника мне еще ни разу без волокиты ничего не дали. Я прошу: отпустите там зелени, овощей и прочее по заявке. А она мне – привезешь дубленку, и никаких проблем. Я в другой раз к этому туркмену – замначальника: мясная тушенка нужна, мол, картошка… А он мне – привези магнитофон-двухкассетник, я тебе, мол, не только все дам, но даже сам загружу со своими ребятами. Что я должен, ходить по полку побираться, на вшивую дубленку и двухкассетник деньги собирать у офицеров? – отстрочил Василий пулеметом и снова запнулся.
Тишина, терзаемая изредка оконными мухами, ползла над потными головами.
– Вот сучары, – прошептал кто-то так, что все услышали.
– Я там щас кому-то пошепчу! – вытянул шею замполит.
– А че, правильно, – стал задираться зампотех третьего батальона почти лысый майор Ползиков. – Кому война, а кому мать родна.
Начпрод разрумянился, смотрел в угол, собирал мысли в кучу. Длинная и худая паганелевская фигура простреливалась десятками пар глаз.
– Я уже говорил командиру разведроты, – снова включился обвиняемый Василий. – Зачем захваченное у «духов» добро – магнитофоны там, шмотки – сдавать непонятно куда или сжигать, как после майского рейда? Отдайте мне, я на склады отвезу в Союз, и с продуктами не будет проблем.
В трех местах класса хихикнули. Секретарь парткома из президиума поглядел на каменные челюсти командира полка, постучал ручкой по столу и сдвинул брови:
– Тише, товарищи! Не на базаре!
Командир разведроты рявкнул начпроду через головы сидящих впереди:
– Может, тебе еще и пленных сдавать?!
– Ты бы этим кладовщикам, сынок, вместо дубленок по паре гранат в задницу воткнул, – опять высказался главный технарь третьего батальона майор Ползиков.
– Матвеич, шо за разговоры?! – снова скрутил шею замполит полка.
– А че, правильно, – вспыхнул Матвеич. – Крысы тыловые! Сидят там, морды наели, воруют тоннами, а мы говном давимся!
Командир полка оглянулся с первого ряда. Секретарь парткома вскочил и металлическим голосом оглушил Матвеича:
– Товарищ Ползиков! Видимо, следующее персональное дело будет ваше. Не в первый раз вы грубо ведете себя на собрании. А собрание, между прочим, – это школа воспитания.
Это уже касалось всех. Собрание притихло, буравя мыслью партийную формулу о собрании. Забытый на минуту Самсонов смотрел в угол. Пунцовые щеки блестели от пота. Мысли спотыкались одна об другую.
Встал заместитель командира по тылу, бывший ротный, польстившийся когда-то на прелести тыловой службы, майор Кабисов – мускулистый, коротконогий, – твердо посмотрел на рабочий президиум с секретарем парткома посередине и кашлянул:
– Товарищи, тут есть и моя вина как непосредственного начальника. Он парень молодой, неопытный. Может, где-то упустил я, недоглядел. Нужно помочь ему встать на ноги, вносить свой вклад… Во многих случаях это недоработка не его лично и даже не моя, а всего нашего коллектива…
– Ты-то сам лучше, что ли? – шептался в углу Матвеич с командиром разведроты, имея в виду Кабисова. – Тесто для хлеба второй год в бетономешалке крутят, никак пекарню не привезут. Холодильников нет, мясо тухнет, консервы взрываются от жары… Вот, блин, Рассея! При Сталине небось первым под расстрел пошел бы. Вот тогда и был бы порядок…
Секретарь парткома ледяным взглядом заморозил шептунов. Замполит опять оглянулся и вытянул шею.
– Почему пьете, почему дебоширите, товарищ Самсонов? – подал, наконец, голос Зыков, уставший от говорильни и всего этого собрания.
Его вопросом как бы закончилась первая часть персонального дела и как бы началась вторая.
– Я вообще-то не пью и в тот день пьяным оказался случайно, – оправдывался Васька под смешки публики. – Просто такое у меня получилось душевное состояние.
– Ваше душевное состояние полбарака видело, – пальнул с места замполит полка. – И слышало. Своими вазонами чуть модуль вдребезги не разнес. Думали, обстрел начался…
– Я вообще-то не пью и в тот день пьяным оказался случайно, – оправдывался Васька под смешки публики. – Просто такое у меня получилось душевное состояние.
– Ваше душевное состояние полбарака видело, – пальнул с места замполит полка. – И слышало. Своими вазонами чуть модуль вдребезги не разнес. Думали, обстрел начался…
Наматывали начпродовы жилы на командирский палец заранее подготовленные выступающие, топтались по грешной душе Василия, вытирали об него ноги…
– В общем, напился до свинского состояния, учинил дебош, потерял облик офицера-коммуниста, – заканчивал разборки секретарь парткома. – Предлагаю «строгий выговор с занесением в учетную карточку», а также ходатайствовать перед вышестоящим командованием о переводе на должность с меньшим объемом работы.
Встал Матвеич Ползиков – вечно недобритый, с седой щетиной на щеках и лысеющей голове, – крякнул, прочищая глотку, и заговорил осторожно:
– Во-первых, собрание вряд ли может ходатайствовать о должностных перемещениях. Во-вторых, не надо делать из нас глухих и слепых, понимаешь, дурачков. Тут вот никто об этом не говорит почему-то. А я, понимаешь, не могу равнодушно слушать. Все ведь знают, что было накануне: Вася карасиков в «фонтан» пустил, а их приказали зажарить. Это, я скажу, не по-офицерски, не по-мужицки, в конце концов… Мы же, понимаешь, не железные, – и перевел дух.
Вскочил замполит полка – человек не высокий и не низкий, не брюнет и не блондин, не худой и не толстый, а один черт знает какой. Не дал Ползикову договорить.
– Товарищи! Все ясно: тут, грубо говоря, камень в огород (не камень, а вазон, и не в огород, а в окно – комментировали в дальнем углу) Николая Андреича (взгляд и кивок в сторону командира полка). Надо расставить все точки… Командир про карасиков сказал полушутя. Тут, кстати, есть свидетели (кивок в сторону «обработанных» свидетелей). А Самсонов не понял. Кстати, кто карасей съел? – и хитро посмотрел на Ваську.
Пауза. Молчание. Мухи поют на стекле.
– Я. – Василий вспомнил бегающие глазки своего подчиненного прапорщика и чуть не взорвался от душевного давления.
Замполит улыбнулся и сел. Ползиков вытер пот со лба. По залу пробежал легкий шум. Встал секретарь парткома:
– Итак, больше предложений не поступало…
«Кто «за»… единогласно… справки, замечания, объявления».
– Так как же со складами будет? – опять вскочил Ползиков.
– С какими складами? – переспросил замполит. – Которые в Союзе? Что ты их – хочешь к партийной ответственности привлечь? – хмыкнул и сманеврировал: – Ты, Матвеич, лучше воздушными фильтрами для боевых машин займись. Все в пыли и песке. А то склады, так сказать, взялся перетряхивать…
После собрания, вырвавшись из духотищи, закурили, поплевали, похлопали Ваську по мокрой от пота спине.
– Не дрейфь, выговор – не триппер, с ним жить можно… Ну, переведут тебя в батальон на старлеевскую должность, ну и что? Ты еще молодой…
– А справедливость? – допытывался Василий. – Это все разве справедливо?
– Что? – выдохнув большое облако дыма, плотно уперся в него отцовским взглядом Ползиков.
– Как что? – удивился Самсонов. – Ну, партсобрание, понижение в должности…
– Тьфу! Ты, сынок, точно по фазе сдвинутый, как тот Паганель, – смерил длинную фигуру начпрода Матвеич. – А война эта, а прибацанный маршал, а жизнь наша – справедливы?.. Хотя, – он бросил окурок на землю и расквасил его пыльным ботинком, – мне тоже это все не нравится. Видно, такой же дурак, как и ты…
Василий пошел к себе в модуль, открыл окно и стал выбрасывать горшки с цветами. Темная живая земля рассыпалась по мертвому песку, горшки разбивались, ломая слабые позвоночники стеблей.
– Никому это не надо. Никому, – шептал он зло.
– Что ты делаешь, придурок? – пытались остановить Василия соседи-капитаны.
– Не трожь, не твое! – рявкнул Самсонов, когда капитан-медик хотел вырвать из его рук очередной горшок.
Пришел Ползиков, посмотрел, как Васька злость и обиду на цветах вымещает, и отозвал в сторону медика:
– Пусть разрядится. Но вы, мужики, за ним посмотрите. Еще застрелится, к чертовой матери. Он хлопец порывистый…
– Никому это все не надо, – устало сказал Самсонов, завершив свою разрушительную работу. – Никому, – и упал на кровать лицом вниз.
Капитаны долго не спали, ожидая от Василия еще какого-нибудь происшествия. Но ничего больше не произошло.– Тебя за что в должности понизили – за пьянку? – Командир роты сильной рукой с обломанными ногтями обнял бутылку с остатками спирта. – Ведь был на капитанской в полку?
– А-а, долго рассказывать, – буркнул захмелевший начпрод и взялся за стакан. – Но не думай, что я и там так же «квасил», как здесь.
Выпили со знанием дела: прежде чем опрокинуть в рот спирт, хлебнули немного воды. Проглотив горючее, залили его минералкой.
– Ну, все! – встал из-за стола ротный. – Мне сейчас посты проверять.
Самсонов, качнувшись длинным и худым телом, тоже поднялся.
– Слушай, я с тобой поеду. Спать что-то неохота.
Когда подошли к бронетранспортеру, Василий зажегся:
– Дай я за руль сяду. Давно не катался.
Ротный, с размягченной спиртом душой, колебался недолго. Солдата-водителя посадили сзади, к пулемету. Самсонов тронулся неуверенно.
– Сцепление не дергай. Плавнее. И мягко – газ, – ротный советовал лениво, устало (если бы не проверка постов, разбросанных вокруг батальона, он бы уже с удовольствием завалился спать).
Бронетранспортер наконец ровно загудел и двинулся к воротам. Колючая проволока ограждения осталась позади, и БТР набрал скорость, разрезая покорябанным железным носом сухой воздух ночной пустыни. Фары выхватывали из темноты песчаные холмы со следами колес и гусениц…
Проверили уже две «точки». Боевые машины были в порядке, часовые на местах, экипажи спали в землянках…
– Куда ты рулишь? Левее бери, – напрягся вдруг ротный. – Башню над капониром не видишь, что ли?
– Вижу, – огрызнулся Василий, не снижая скорости.
– Чего ты видишь, олух! Не на нее же надо целиться!
Самсонов повернул голову:
– А куда? – и гнал БТР дальше.
– Стой, идиот! Тормози! – ротный стал засовывать свою ногу под руль, к педалям, сбил в сторону сапог Самсонова, промазал по тормозной педали и надавил на акселератор.
Бронетранспортер прыгнул вперед, выскочил на холм и тут же провалился вниз, уткнувшись мордой в стенку ямы.
– Назад! Давай назад! – заорал ротный. – Мы в землянку въехали!
Самсонов непослушной рукой включил заднюю передачу и вытащил БТР из провала. Фары высветили месиво из досок, брезента, земли…
Из люков офицеры вылетели пулями, подбежали к измочаленной землянке. Рядом уже стоял растерянный часовой.
– Мудак! – рыкнул Самсонову ротный. – Мы ж людей подавили!.. Если хоть один труп будет – я тебя своими руками убью! – Он бросился с солдатами разгребать землю и поломанные доски.
Василий молча трезвел, не в силах двинуться с места. В свете фар видно было, как дрожат его руки.
Через несколько минут ротный с часовым и солдатом-водителем вытащили окровавленное тело, затем второе…
Раздавленных в землянке ребят бережно положили сверху – на спину бронетранспортера – и, стараясь не трясти, повезли в госпиталь, расположенный неподалеку… За рулем теперь был солдат – штатный водитель.
Рев двигателя заглушал слабые стоны. Ротный сидел на броне, рядом со своими бойцами, так нелепо пострадавшими, и шепотом, никому не слышным, просил ребят не умирать. Самсонов внутри БТРа, прижав ладони к вискам, размеренно качался на сиденье…
Только при ярком свете ламп приемного отделения госпиталя он увидел во всех красках тела солдат. От сгустков крови Василия затошнило, и он метнулся в темноту – подальше от сотворенного им ужаса.
Опорожнял себя долго и мучительно, упав на четвереньки. Когда стало чуть легче, качаясь от еще не выветрившегося спирта и потрясения, направился обратно, но не сделал и пяти шагов. Возле приемного отделения стояли два штабных «уазика» и несколько старших офицеров. Перед ними – ротный навытяжку.
«Дежурный врач, наверное, сообщил», – похолодел Самсонов. И не двинулся с места. Из пятна света перед приемным отделением его в темноте не видели.
Кричали, матерились и размахивали руками офицеры недолго. Забрав ротного с собой, начальство укатило в штаб. Бронетранспортер увязался за «уазиком».
Самсонов остался один. Только теперь он понял, что главный груз вины потащит ротный. Это его солдаты, его пост, его БТР. А он, начпрод, никому не нужен. И может здесь, в темноте, стоять долго, стоять вечно. Невидимый. И неслышимый. И никто о нем не спросит… «А солдат-водитель! – накрыло Василия. – Как я буду смотреть ему в глаза? А всем остальным, всему батальону…»
Еще полупьяный, деревенеющий от страха, Самсонов подошел к крыльцу приемного отделения.