С Генрихом Элибекяном я познакомился на открытии его выставки 15 апреля 1993 года в Доме художников, где располагался и их творческий союз. Генрих явил себя обмотанным белыми бинтами, держа в руках жестяные серп и молот, которыми он протыкал свою оболочку, так, что из «ран» текла «кровь». Это должно было символизировать борьбу художника с тоталитарным рабством. После «перформанса» он и его друзья собрались в кабинете председателя Союза художников. Им был тогда скульптор Ара Шираз, сын двух поэтов – Сильвы Капутикян и Шираза, чей бюст стоит в ереванском Пантеоне, где покоятся Уильям Сароян и Арам Хачатурян. В веселой компании художников оказались посол России и поверенный Германии Норберт Хайнце с женой Марией-Терезой. Пили за Генриха, вообще за художников, за прекращение блокады и наступление мирных времен. В декабре 1993-го Генрих пришел ко мне. Поговорили за жизнь. Он развернул свою теорию. Спасение Армении, вернее, армянства – в очередном исходе в крупные центры диаспоры, считал художник. Эти центры – в России, Штатах и во Франции. Но не окончательный исход, а с надеждой когда-нибудь вернуться. Здесь же, в Армении, нет перспективы выжить, особенно для интеллигенции. Только, может быть, крестьяне удержатся.
Такие настроения вспыхнули с наступлением зимы и очередного военного давления Азербайджана на Карабах не у одного только Элибекяна. Холод, как уяснил я на собственном опыте, усыпляет и тело, и душу, порождая апатию и чувство безысходности.
К счастью, далеко не у всех. Большинство известных мне армянских художников, музыкантов, писателей, артистов, ученых, претерпевая все сложности блокадной жизни, никуда не уехали и уезжать не собирались.
Продолжал создавать свои поэтические работы классик армянской графики восьмидесятилетний Владимир Айвазян, известный далеко за пределами бывшего Союза. С ним я встречался не раз, был у него в мастерской. Его офортами отмечены мой приезд в Ереван и отъезд. Когда вручал верительные грамоты, получил от председателя Верховного Совета Бабкена Араркцяна на память «Эчмиадзинский храм» Айвазяна. Сам художник принес мне на прощанье прекрасный городской пейзаж.
Познакомили меня и с верным академическим традициям, тоже не молодым живописцем Ваганом Хореняном. Само жилье этого художника – своего рода произведение искусства и музей. Оно встроено прямо в скалу, окружено цветниками и плодовыми деревьями. Стены сплошь увешаны картинами разных лет. Из окон мастерской открывается замечательный вид на город Аштарак. На переднем плане – старинный каменный мост через речку Касах, а над ним на высоком берегу – храм Святого Ованеса. Художник предложил мне на выбор любую картину. Я жадничать не стал и взял маленький этюд, но это был вид на очень полюбившуюся мне гору Ара, с которой я привык раскланиваться каждый раз, когда ездил в Егвард или Аштарак.
Побывали мы с моей Нонной Алексеевной у Анатолия Папяна. Ему было под семьдесят. Это художник-романтик, что особенно характерно для большого, 4 х 4, во всю стену мастерской, полотна, которое он писал и переписывал несколько лет. На выставки оно может выходить только через окно. Картина посвящена великому поэту X века Григору Нарекаци, автору «Книги скорбных песнопений». К тому времени я успел ее прочитать в переводе или, как предлагает С.С. Аверинцев, в «переложениях» Наума Гребнева. Книгу мне подарил с доброй надписью автор подстрочника Левон Мкртчян. Успел прочитать и проникнуться глубочайшим уважением к этому предтече Эпохи Возрождения, ибо обращения к Богу средневекового монаха из Нарека полны животворного гуманизма и высочайшего нравственного чувства. Наверное, не случайно его книгу или ее отдельные главы переводили с древнеармянского грабара не только на современный армянский ашхарабар, но и на итальянский, английский, французский, арабский языки. И неоднократно на русский. Последний полный научный перевод опубликован в Москве в 1988 году с предисловием С.С. Аверинцева. На картине Анатолия Папяна армянский предшественник Данте представлен вдохновляющим своих нынешних соотечественников на преодоление выпавших на их долю тягот и страданий, отраженных в образе поэта XX века Егише Чаренца (1897-1937), погибшего от рук коммунистических палачей. Обращенная к Богу молитва Нарекали перекликается с «Дантовой легендой» Чаренца: «Везде война и зло. Кто зло творит, мир в пекло превращая?» В женских фигурах и скорбь, и надежда. Манера, в которой выполнено это произведение, напоминает Эль Греко. Анатолий Папян был в Толедо и восхищался «Погребением графа Оргаса». Наверное, оттуда и название собственной работы – «Реквием. Нарекаци – Чаренц.» Художник ждал нас и был обрадован нашему приходу. А в мастерской у него вокруг большого стола собрались его друзья во главе с почитаемым ими учителем – Эдуардом Исабекяном, который произнес красивый тост в честь русского посла и его супруги.
Фридон Асланян – другой известный архитектор. Он же – дизайнер, живописец, график. Его друг, скрипач Эдик Татевосян познакомил меня с ним в Филармонии перед концертом квартета имени Комитаса. В фойе была выставка абстрактных работ Фридона. У него есть и вполне реалистические портреты, и куклы в национальных одеждах, сделанные в манере театрального гротеска. И, разумеется, градостроительные проекты. А тут вот абстрактное искусство, которое сам он считает трансцендентальным. Ему, конечно, виднее. Картины сложные по композиции и очень красочные, удивительные по богатству форм и оттенков, прямо-таки фантастические, но проникнутые каким-то особым духом. И среди них одна явственно так представилась мне образом Святого Андрея Первозванного. Это откровение понравилось художнику. И через семь лет, приехав с выставкой в Москву, он подарил мне эту картину, за что я ему премного благодарен.
За короткий срок нашего пребывания в Ереване мне выпало счастье познакомиться и с другими художниками, уже занявшими высокое положение в сонме армянских мастеров искусства. Среди них – известный архитектор Карлен Ананян, автор многих реализованных проектов зданий, мостов, памятников и замечательный живописец и рисовальщик. Со мной он сначала познакомился как ветеран войны, а у него дома я увидел массу прекрасных портретов и особенно городских пейзажей. Много зарисовок, сделанных в Москве и Ереване, Ростове и Ялте, Токио и Марселе, Венеции и Париже, Софии и Катманду. Похоже, Карлен Мартиросович за свои семьдесят лет объездил весь мир, любуясь творениями зодчих разных времен и народов и стремясь запечатлеть хотя бы в карандашном наброске все, что понравилось. Щедрый и душевный человек, Карлен Ананян подарил мне на память акварель с видом на горные окрестности Дилижана, одного из прекраснейших уголков Армении, где любили бывать и отдыхать многие великие люди и куда так стремился доехать герой Фрунзика Мкртчяна из кинофильма «Мимино».
Большое впечатление на меня произвела живопись Карена Смбатяна из старинного дворянского рода Багратуни. Его картины понравились мне как-то сразу. Увидел их и полюбил. На мой взгляд, он – большой художник, по живости красок и сочности мазка напомнивший было мне Матисса. Я даже в книге отзывов на выставке в Доме художника это и отметил. Но к Матиссу его, конечно, сводить нельзя. Он самобытный художник. И очень национальный. Он вышел в первые ряды той интеллигенции, которая разделила судьбу своего народа и вместе с ним идет на бой за честь, достоинство и выживание нации. Не случайно героями целого цикла картин Карена Смбатяна стали азатамартики, или фидаины, а по-русски сказать – борцы за свободу Арцаха и всей Армении. Как человек умный и болеющий за свой народ, оказавшийся в жутких условиях азеро-турецкой блокады с постоянной угрозой для Арцаха и всей Армении, Карен Смбатян не скрывал, что он – противник гражданской войны, причиной которой может стать неумение правительства установить конструктивный диалог с политической оппозицией и оппозиционной интеллигенцией. На выставку этого замечательного художника в мае 1994 года высокое начальство не явилось. Видимо, по каким-то политическим мотивам, хотя сколько-нибудь ангажированных полотен в той экспозиции совсем не просматривалось, тем более, что Смбатян отдал на суд публики работы, имевшие весьма отдаленное отношение к живописи фигуративной, «реалистической», идейной.
Зато в гостях у другого художника, Варужана Варданяна, выставившего свои работы в залах Музея современной живописи примерно в то же время, я встретил президента, некоторых его соратников, деятелей культуры. После открытия все собрались за богатым столом, пили, ели, произносили тосты. Такого богатого вернисажа я до того в Ереване не видел. Варужан – тоже художник известный, такой известный, что подписывает картины, как в свое время Минас, только именем. Сама майская выставка 1994 года была итоговой: сто двадцать работ – портретов, натюрмортов, композиций – плод двадцатилетней работы. В отличие от Смбатяна этот живописец мне показался мрачноватым и по тематике, и по цветовой гамме. Но Варужан – тоже национальный художник, кисть которого воспевает или оплакивает самые разные стороны жизни своего народа в традициях как старых, так и новых мастеров.
Зато в гостях у другого художника, Варужана Варданяна, выставившего свои работы в залах Музея современной живописи примерно в то же время, я встретил президента, некоторых его соратников, деятелей культуры. После открытия все собрались за богатым столом, пили, ели, произносили тосты. Такого богатого вернисажа я до того в Ереване не видел. Варужан – тоже художник известный, такой известный, что подписывает картины, как в свое время Минас, только именем. Сама майская выставка 1994 года была итоговой: сто двадцать работ – портретов, натюрмортов, композиций – плод двадцатилетней работы. В отличие от Смбатяна этот живописец мне показался мрачноватым и по тематике, и по цветовой гамме. Но Варужан – тоже национальный художник, кисть которого воспевает или оплакивает самые разные стороны жизни своего народа в традициях как старых, так и новых мастеров.
Однажды летом 1993 года пришел ко мне Сережа Казарян и привел своего двенадцатилетнего сына Геворга, удостоенного диплома благотворительной программы «Новые имена», подписанного руководительницей программы Ириной Вороновой и – от Фонда культуры – Анатолием Карповым. Геворг – художник. Рисовать начал с очень малых лет. Отец показывал мне – у них дома – его работы, выполненные в пятилетнем возрасте. Ничего не скажешь – здорово! У мальчика целый чемодан христианской литературы, прежде всего жития святых: он пишет и рисует библейские сюжеты. Незавершенные картоны будущих житийных икон дают представление об искусстве рисовальщика. Нечто подобное я видел в Национальной галерее за подписью Вано Ходжабекяна (1873-1922), свято хранимое под стеклом и занавесками, чтобы – упаси Господь – не повредил солнечный свет. А тут мальчик так рисует. Ничуть не хуже взрослого мастера. И по колористике сравнение находится легко: достаточно вспомнить миниатюры Матенадарана, а среди них работы Тороса Рослина, дошедшие до нас из XIII века. Не знаю, видел ли эти образцы маленький Геворг, но это совершенно не важно. Уж больно хороши его миниатюры и целые «иконостасы» из миниатюр. Один такой «иконостас» – житие Святого Георгия – просто потрясающая живописная работа. Нечто подобное, посвященное Святой Цецилии (Санта Чечилия), Геворг делал тогда для Папы Римского Иоанна-Павла Второго, у которого на приеме уже успел побывать. Геворг – самоучка. Сам постигает тайны Священного Писания, сам рождает прекрасные образы. Через несколько дней у меня появились две крошечные иконки – Святого Владимира и Святой Нонны. Геворг выполнил их по собственной инициативе. А в тот день, когда я был у него дома, Геворг, показав мне свой чемодан с житиями святых и замечательные «иконостасы», начал играть в заводные машинки, его отец и братья Давид и Варган устроили целый концерт, а мама угощала таном – это освежающий напиток из мацуна, армянской простокваши, который я впервые попробовал именно в доме маленького художника. Через несколько лет Геворг с родителями переехал в Россию. Он решил стать православным иконописцем и вроде бы начал учиться в школе церковной живописи Тверской епархии, ибо понял, что далеко не все секреты иконописного мастерства открыл ему Господь Бог вне школьной науки. Наверное, в пятнадцать лет учиться еще не поздно, да при его-то таланте, хотя школу хорошую можно было вполне пройти и в Ереване: земля армянская талантливыми художниками и учителями живописи не обижена, несмотря на блокаду, художественная жизнь там не умерла ни в стенах музеев и училищ, ни даже на улице.
Улица – это прежде всего «Вернисаж». Нет, конечно, это – не парижский Монмартр и не миланская Багутта, и не забор лондонского Гайд-парка вдоль Бэйсуотер роуд. Это даже не ярмарка живописи, перекочевавшая из Измайловского парка на Крымскую набережную в Москве. Но – вполне сравнимо. Во всяком случае по духу. Хотя масштабы разные, товары разные, публика разная. Ереванский «Вернисаж» в блокадную пору оброс еще и барахолкой, которая прилипла к нему неотрывно еще тогда, когда он разворачивался вокруг беломраморного памятника Мартиросу Сарьяну напротив Оперы-Филармонии. Впрочем это не совсем барахолка. Старьем здесь, конечно, тоже торгуют: книгами, пластинками, патефонами, а также самоварами, чайниками, тазами, посудой. Но в основном на «Вернисаже» продают свои изделия народные умельцы, как профессиональные, так и ставшие таковыми, лишившись обычной работы. Кстати, и в Музее народного творчества очень много блестяще выполненных изделий бывших архитекторов, учителей, инженеров, служащих, спортсменов. Много их и на «Вернисаже»: яркие гобелены, ковры, карпеты, кружева, вышитые скатерти, ювелирные творения из серебра, пепельницы, подсвечники, четки из полудрагоценного камня обсидиана, разнообразные глиняные и деревянные солонки, нарды, шахматы, шкатулки, великолепные деревянные имитации хачкаров, традиционных армянских крест-камней, украшенные тончайшим орнаментом вазы. Одну такую деревянную вазу работы известного мастера Ашота Петросяна, подарил мне на прощание президент. И два хачкара у меня есть – от Хосрова Арутюняна на 60-летие и Бабкена Араркцяна при моем отъезде из Еревана. И солонки мне дарили, и даже портрет Высоцкого на обсидиане.
Но главное на «Вернисаже» – не ремесленники или торговцы «антиквариатом», не филателисты и нумизматы, и не книжники, быстро переквалифицировавшиеся из букинистов в продавцов московских новинок. Главное – художники. Собственно, они и породили «Вернисаж» у Сарьяна в 1985 году. Инициаторами были студенты Ереванского художественно-театрального института. И мы успели застать этот еженедельный праздник на главной улице у главного театра и театральной площади, которая стала одно время местом главных политических событий – митингов в защиту демократии и независимости. Придя сюда, первым делом купили прекрасный альбом, посвященный богатому собранию русской живописи известного профессора-уролога Арама Абрамяна. Мы очень надеялись посмотреть это собрание, но нам не повезло: в музее мы бывали на разных выставках, а вот картины Абрамяна так и оставались в запасниках. Директор музея Анаит Флджян говорила мне: нет электричества, нет возможности обеспечить надежную систему безопасности и доступными грабителям могут стать бесценные творения Аристарха Лентулова, Михаила Ларионова, Натальи Гончаровой, Александра Бенуа, Михаила Врубеля, Александра Древина, Константина Коровина, Павла Кузнецова, Александра Куприна, Бориса Кустодиева, Ильи Машкова, Михаила Нестерова, Александра Осмеркина, Кузьмы Петрова-Водкина, Зинаиды Серебряковой, Мартироса Сарьяна, Александра Тышлера, Надежды Удальцовой, Роберта Фалька и многих других замечательных художников, от одного перечисления которых дух захватывает. А нужно-то всего несколько десятков метров кабеля, чтобы подсоединить музей к постоянно действующей электростанции. 19 ноября 1994 года должна была отмечаться десятая годовщина со дня открытия музея (коллекция была тогда подарена ее владельцем городу Еревану) и, напоминая об этом, я пытался побудить власти предержащие помочь музею как частице национального богатства, помочь выжить и служить людям. Сработало: музей открылся, и в сентябре 1997 года я смог в этом убедиться самолично.
Точно так же я пытался вступиться и за «Вернисаж» художников с их пейзажами, портретами, жанровыми сценками, натюрмортами, абстрактными композициями разных стилей и уровней, от мастерских работ до примитивного базарного рукоделия, среди которого впрочем нет-нет, да и проявится талантливый «наив» не хуже Пиросмани или Элибекяна. Кстати, сами художники не очень страдали от соседства с ремесленниками, а торговля старьем занимала у Сарьяна не так уж много места и ее безболезненно можно было удалить оттуда, не трогая ставшее традиционным место общения интеллигенции.
Но симпатичный мэр Еревана Ваагн Хачатрян, пришедший на смену Амбарцуму Галстяну, который ушел в оппозицию, решил, что с проспекта Месропа Маштоца пора барахолку убрать, а за «настоящими» художниками сохранить право выставлять здесь свои картины время от времени, постоянный же «Вернисаж» перенести в другое место. Эта забота о художниках вызвала у них бурю возмущения. Художники не хотели никуда уходить. В дело вмешалась милиция со свойственной ей деликатностью. Было это в начале июня 1993 года. На одном из концертов в Филармонии, что как раз напротив «Вернисажа», я оказался в компании президента и премьер-министра и завел разговор о том, что волновало художников. Меня поддержала жена президента Людмила Тер-Петросян. С нами все вроде бы согласились, что к мнению художников надо прислушаться. Но… решения городских властей никто отменять не стал. Правда, художники и их публика довольно быстро свыклись с новым местом, которое в общем-то показалось и мне не таким уж плохим, а по своим пространственным возможностям даже более удобным. Дело в том, что художникам отвели площадь значительно большую, чем они имели в сквере у Сарьяна. Разместились они в тени деревьев, на аллеях, ведущих от Дома кино в сторону Национальной галереи. На этой же обширной прямоугольной площади нашли спокойно и свободно свое место ювелиры, резчики по камню и по дереву, ковроткачи, вышивальщицы, книжники, нумизматы, филателисты и все те же барахольщики, но никто не мешает друг другу, да и площадь эта совсем не на отшибе, а скорее тяготеет к центру. К тому же и на старом месте воскресная торговля живописью тоже возобновилась.