Сергей Хоренович Исраэлян приводил в пример Цветану Паскалеву своим армянским коллегам-кинематографистам, однако, и среди них я знал таких, которые работали в опасных и тяжелых условиях, с трудом, но пробиваясь и на российский телеэкран, в том числе из окопов Арцаха.
Я познакомился с Цветаной в Доме кино после презентации ее третьего фильма «Дорогие мои живые и мертвые» в июле 1993 года и, естественно, зазвал к себе в гости. Через пару дней ее первый фильм об операции «Кольцо» показало армянское телевидение. Приятно удивило меня в тот день и российское телевидение, выпустив на экран, да еще в хорошее время, прекрасный фильм Андрея Битова «Уроки Армении», сделанный на материале его очерков с таким же названием, но с очень важными документальными дополнениями. Художественно и с большим сочувствием к армянскому народу Андрей Битов рассказал о тяготах блокадного существования Армении в соседстве с Турцией, которая до сих пор не осудила геноцид армян 1915 года. В Армении все, у кого в тот момент был свет или работал собственный движок, затаив дыхание смотрели этот фильм, воспринимая его как свидетельство того, что в России не перевелись еще люди, способные сострадать другому народу.
ЛИТЕРАТУРНЫЕ ТРАДИЦИИ
Путевые очерки Андрея Битова «Уроки Армении», послужившие основой для фильма, я читал до того. Читал и не в первый раз удивлялся тому огромному интересу, который вызывала Армения у российских литераторов, так или иначе прикоснувшихся к ее культуре.
Путешествуя в Эрзерум, Александр Сергеевич Пушкин проехал через северную часть Армении. По пути повстречался с прахом Александра Сергеевича Грибоедова на горном перевале недалеко от нынешнего города Ванадзор, который в пушкинские времена назывался Караклисом, а в советские Кироваканом. Об этой встрече Пушкин рассказал своим читателям. Грибоедова помнят и чтут в Армении. «Горе от ума» впервые поставили русские офицеры в Ереване в 1827 году, причем в присутствии автора. Здание, где это происходило, мне показал на старинной гравюре Шаген Хачатрян. Грибоедов способствовал возвращению на землю предков многих армянских семей из Персии. Поэтому сложилась легенда, что он якобы был послом в Армении, хотя это было просто невозможно, ибо Восточная Армения входила тогда в состав Российской империи и принимать иностранные дипломатические миссии не могла. Однако это историческое уточнение дела не меняет. Грибоедов в глазах армян – добрый посланец России. И поэтому, когда плотник дядя Георгий, работавший на дачах в Конде, говорил про меня «наш второй Грибоедов», для меня это звучало как высшая похвала. Я не преминул забраться на перевал, чтобы почтить память Грибоедова у придорожного камня с барельефом, рисующим встречу Пушкина с гробом автора «Горя от ума».
Я поддерживал любые инициативы, направленные на то, чтобы армяне могли участвовать достойным образом в мероприятиях к 200-летию Грибоедова, в том числе в тех, что намечались на январь 1995 года в Москве. Предложения армянской общественности я доводил до сведения министерств культуры и иностранных дел России, а о том, что делается в Москве информировал соответствующие министерства Армении, а также АОКС, ЕрГУ, Союз писателей, Фонд Станиславского и Вахтангова, Союз театральных деятелей Армении, культурный центр «Гармония» и организацию русской общины «Россия».
В те же пушкинско-грибоедовские времена русский историк, писатель, редактор журнала «Русский вестник» Сергей Николаевич Глинка (1775-1847), среди многих прочих своих трудов опубликовал в 1832 году фундаментальное «Обозрение истории армянского народа от начала бытия его до возрождения области армянской в Российской империи», а печатался этот труд в Москве, в типографии Лазаревых при основанном ими же Институте восточных языков. Эта книга стала источником интересных фактов из истории Армении не только для современников. Нынешним историкам тоже не грех заглядывать в нее. Она очень помогает, когда надо отшелушить мусор выдумок советских историков, переписывавших историю Закавказья по трафарету партийных решений и указаний. Жаль только нет Глинки для прояснения событий века ХХ-го, ибо советская «история Армении» писалась так, что даже карабахская трагедия оказалась в ней либо проигнорированной, либо изложенной в радужных тонах ленинско-сталинской «дружбы народов», которая почему-то оказалась на руку пантюркистам. Наверное, поэтому нет в ней ни слова и об отуречивании Нахичевана «коммунистами» из социалистического Азербайджана.
Глинка помогал русской интеллигенции проникать в историю армянского народа. Открывая ее, открывали с помощью армянских переводчиков богатейшую литературу и прежде всего поэзию. И начинали сами переводить на русский язык.
Приехав в июне 1992 года в Ереван, я получил в подарок от русистов ЕрГУ изданную Брюсовым в 1916 году антологию армянской поэзии в факсимильном переиздании 1987 года и обнаружил в ней неведомые мне дотоле айрены Наапета Кучака, армянского Омара Хайама, жившего вроде бы как в XVI веке. Мне захотелось прочесть все «Сто один айрен», и мы с женой нашли эту замечательную книжечку Кучака в переводах Наума Гребнева, Веры Звягинцевой, Федора Сологуба и других русских поэтов в одном из книжных магазинов Еревана.
Белогрудой красоте
платье синее идет,
Пуговицы расстегнет -
юношу сума сведет.
Пусть красильщик ни один
синей краски не найдет,
Чтоб ей в синем не ходить,
не сводить сума народ.
В Брюсовской антологии есть и песни Саят-Новы. Там же есть и такие образцы творений Ованеса Туманяна, как поэма «Ануш», ставшая оперой, и философская сказка «Капля меда». И много-много прекрасных стихов других армянских поэтов в переводах Валерия Брюсова, Вячеслава Иванова, Ивана Бунина, Константина Бальмонта, Андрея Белого, Владислава Ходасевича.
В более поздние времена Аветика Исаакяна, Ваана Теряна, Егише Чаренца, Геворга Эмина, Сильву Капутикян переводили на русский Анна Ахматова, Осип Мандельштам, Вера Звягинцева, Мария Петровых, Борис Слуцкий, Михаил Дудин, Давид Самойлов, Юрий Левитанский, Евгений Евтушенко, Роберт Рождественский, Владимир Солоухин.
Традицию русско-армянских поэтических связей очень оригинально поддерживает ереванская русистка, доктор филологии Наталья Гончар-Ханджян. Она создала книжный триптих и издала его в Ереване. В 1985 году – сборник Андрея Белого, в 1989 году – Осипа Мандельштама, и в 1994-ом к ним добавился «Дом поэта» Максимилиана Волошина. Все трое своим творчеством были связаны с Арменией. Анна Ахматова тоже. Ее книга «Стихотворения, переводы» появилась на свет в Ереване в 1989 году под творческим руководством поэтессы Маро Маркарян.
Брюсовские традиции свято чтут в Институте русского и иностранных языков имени В.Брюсова, где я побывал в апреле 1993 года. Мне показали там музей-кабинет писателя, до недавнего времени издававший Брюсовские сборники. Иветга Мкртычевна Аракелян, ректор Института, провела меня по всем, русским кафедрам – их шесть, плюс две немецкие и одна французская. Я выступил перед членами ученого совета, собравшегося в расширенном составе, отвечал на вопросы, а главное – слушал то, что рассказывали профессора о своей работе и проблемах.
Институт чуть было не разогнали под давлением идиотов из числа воинствующих националистов, но Иветга устроила встречу министра вузов с преподавателями, и они убедили его, что Брюсовский институт независимой Армении тоже нужен. Ректор брюсовцев стал членом коллегии Минвуза наряду с ректором ЕрГУ, и к проблемам русистов начали вроде бы снова прислушиваться, но за сохранение и восстановление позиций русского языка и литературы в высшей школе, как и в школе средней, еще предстояло бороться. И от посольства России ждали помощи и хотя бы моральной поддержки.
Кое-что я пытался делать, общаясь с русистами-брюсовцами и преподавателями факультета русской филологии ЕрГУ, кафедр русского языка Мединститута и частного университета имени лингвиста Рачья Ачаряна, участвуя в утренниках на русском языке в школах имени Пушкина и Сахарова, в церемонии по случаю восстановления бюста А.П.Чехова у школы его имени. Я поддержал идею учреждения Русского университета, с которой выступило перед правительством Армении общество соотечественников «Россия». На конференции «Место русской культуры в системе образования Армении», организованной в Доме журналистов Правлением Общества Армения-Россия и Международным центром русской культуры «Гармония», я обсуждал с ее участниками проблемы, порожденные Законом о языке от 30 марта 1993 года, который нанес существенный урон преподаванию русского языка в армянской школе и тем самым фактически закрыл перед армянскими юношами и девушками двери в вузы России. О проблемах русского языка, русской школы, русского театра в Армении говорил я и публично – в интервью армянскому радио, которое стало в условиях кризиса печати из-за безденежья и нерегулярности телевизионного вещания из-за перебоев с электричеством главным источником информации для подавляющего большинства населения. Говорил я об этом и с высшими чинами министерства просвещения, а при случае и с премьер-министром, и с президентом. Вежливо, но настойчиво выступал я адвокатом русской школы в Армении как важного национального достояния армянского народа.
Большую моральную поддержку в этом деле и вообще во всем, что касается сохранения очагов русской культуры, я неизменно получал от армянских писателей.
Так случилось, что начало и завершение моей миссии в Армении оказалось связанным с именем известной поэтессы Сильвы Капутикян. А известной она была сборниками лирических стихов, регулярно выходившими в Москве и Ереване, поэтическими подборками в «Литгазете» и «Дружбе народов». В 1988 году она положила весь свой авторитет на чашу весов в пользу Нагорного Карабаха, и остро полемизировала с Горбачевым, потом отошла, было, от политики, но с обретением Арменией независимости, совпавшим с азеро-турецкой блокадой и вытекавшими из этих двух обстоятельств печальными последствиями для основной массы народа, Сильва присоединилась к отколовшейся от компартии группе ее членов, образовавшей Демократическую партию Армении, которая стала одной из партий оппозиции. Поэтесса заявила тогдашнему руководству Армении, что следует признать свои ошибки и цивилизованно уйти. К ней, как и можно было ожидать, не прислушались, но зуб на нее затаили. Во всяком случае, она, как и многие другие видные деятели культуры, выпала из поля зрения правительства, не пожелавшего или не сумевшего установить деловой контакт с творческой интеллигенцией. Даже свой юбилей Сильва Капутикян отмечала в Москве, а в Ереване никто не позаботился, чтобы воздать долженствующие почести крупнейшей поэтессе Армении.
Познакомился я с Сильвой в июне 1992 года, когда прилетал в Ереван на вручение верительных грамот. Тогда она подарила мне книгу своих стихов с любопытным автографом: «Уважаемому Владимиру Петровичу Ступишину, первому послу России в новой Армении, надеясь, что он восстановит традиции искренней любви и привязанности к России старой Армении». Этому наказу я следовал неизменно, в меру моих сил и возможностей. Вскоре Сильва Капутикян уехала в Москву и тяжелую зиму 1992-93 года провела в Переделкине, в Доме творчества, где работала над автобиографической книгой. Летом я снова увидел ее в Ереване, и мы регулярно встречались на вернисажах, театральных премьерах, научных симпозиумах, дипломатических приемах. А в канун моего отъезда мы с Сильвой Барунаковной по воле судьбы оказались вместе в ложе Филармонии. Лорис Чкнаворян открывал.новый сезон концертом, который посвятил 75-летию великой армянской поэтессы.
Незабываемы встречи с крупнейшим поэтом Армении и Советского Союза Геворгом Эмином, которому в год моего отъезда из Армении исполнилось 75 лет. Он пришел ко мне с сыном Арташесом, работавшим в посольстве Канады, чей офис размещался рядом с нами, в гостинице «Раздан». Это было в конце ноября 1992 года. Мы только-только начали обживаться. Геворг Эмин подарил мне тогда «Семь песен об Армении», совершенно правильно предполагая, что его поэтическая проза поможет мне, полному неофиту в армяноведении, приобщиться к азбучным истинам, из которых складывается образ Армении, близкий к оригиналу. Подарил он и поэтические сборники.
Беседа наша сразу же вошла в русло блокадных дел и подлостей эльчибеевского Азербайджана, под давлением которого и грузины перекрыли тогда газ, уже и без того поступавший в Армению с перебоями. И турки перехватывали гуманитарную помощь, не пропуская ее в Армению. Именно такая судьба постигла грузы из Северной Италии, о чем мне жаловались итальянцы, хотя жаловаться-то надо было на союзника Италии по НАТО. Говорили о предпочтении, которое Западная Европа отдает своим связям с Баку, где забрезжила перспектива нефтяных прибылей. Геворг Эмин недавно побывал в Барселоне и говорил там собратьям по перу, что баронесса Тэтчер пропахла бакинской нефтью. Наверное, именно поэтому британцы не торопились открывать свое посольство в Ереване.
Геворг Эмин и его супруга Арма пригласили нас с Ноной в гости. Живут они вместе с семьей Арташеса в большой – по советским меркам – квартире в Доме композиторов, от нас до них рукой подать. Отапливается квартира дровами. По особым случаям разжигается камин. Это было сделано и в связи с нашим приходом. Ну а обычное средство обогрева – «буржуйка», как в большинстве ереванских домов. Нас угощали чаем с необыкновенной армянской халвой, не очень сладкой, но нежной, тающей во рту и способной долго храниться… в заплечном мешке беженца и спасать его от голода на протяжении всего пути в чужие страны. Таково же, собственно говоря, и предназначение армянского лаваша. Это – тонкая пшеничная лепешка, испеченная в жарком тондире, цилиндрической печи, зарытой в землю. Свежий лаваш очень хорошо идет с зеленью и яйцом – на Пасху. Но он и усохший хорош, когда его крошат в дымящийся хаш, бульон из коровьих ножек. А если в дальнюю дорогу надо собираться, то его именно сухим и кладут в узелок: размочить в любой момент можно, была бы вода, а еще лучше – вино. В этом своем качестве лаваш – явно родственник халвы, про которую нам рассказала Арма Эмин, потчуя чаем. И еще Эмины показали нам семейные альбомы, которым можно позавидовать. Благодаря этим альбомам внуки заглядывают в XIX век и знакомятся с прадедами – с отцом дедушки, виноградарем из Аштарака, и его мамой, пряхой Арусяк из Гохтана. Но в альбомах Эминов, по-моему, есть и предки постарше.
Сам Геворг Эмин – не просто большой поэт. Он – хранитель исторической памяти своего народа и в семье, и в своей поэзии. Это великий человек, которого отличает удивительная верность себе, своему народу, своей родине, своему искусству. Это – человек сильный духом. В его творчестве воочию воплотилась связь времен. Через него проходит нравственный стержень, благодаря которому, несмотря на все невзгоды, страдания, унижения, гонения, предательства, избиения выжила и будет всегда жить великая культура армянского народа, нашего самого верного друга и союзника.
Геворг Эмин как-то сказал: «Русскому народу не обязательно знать историю Армении – ему надо обратиться к своей истории, и тогда он встанет на защиту Армении, поскольку интересы наших государств всегда совпадали. А от позиции России в карабахском вопросе зависит все…» С Россией, особенно с нашей поэзией его связывало очень многое. Борис Пастернак был для него духовной опорой в 1946 году, когда подверглась нападкам книга Геворга Эмина «Норк». Илья Сельвинский и Константин Симонов редактировали его поэтические сборники на русском языке. Он помнит, как его защищали от недругов Илья Эренбург, Евгений Евтушенко, Арсений Тарковский и Михаил Светлов. И относит к своим русским друзьям, кроме них, Вениамина Каверина, Леонида Мартынова, Давида Самойлова, Веру Звягинцеву, Марию Петровых, Булата Окуджаву, Михаила Дудина. Многие из них переводили его стихи на русский язык. Многих уже нет. И назвать их имена рядом с тем, кто их вспоминает с благодарностью, сам Бог велел.
Я уже писал о Григоре Нарекаци, гении армянского Возрождения, предтече Данте, авторе «Книги скорбных песнопений», когда рассказывал о посещении мастерской художника Анатолия Папяна, создавшего большое полотно в память о нем. Чтобы представить себе значение этой книги для каждого просвещенного армянина, надо знать, что ее переписывали от руки из столетия в столетие, стремясь иметь в каждом доме. «Шедевр Нарекаци, – говорил С.С. Аверинцев, – это наиболее совершенное выражение в слове того духа, который вдохновлял старинных армянских зодчих, камнерезчиков, миниатюристов.» Это произведение, проникнутое высочайшей духовностью, способное служить нравственным каноном для всех обращающихся к Богу людей:
И строки, полные моим страданьем,
Пусть станут для кого-то назиданьем.
Потому и можно с полной уверенностью вместе с Аверинцевым считать, что эту книгу, а у Нарекаци были и другие труды, «поэт написал для всех людей и на все времена.» Русский читатель познакомился с «Книгой скорбных песнопений» впервые в 1969 году в переводе Наума Гребнева. Армянские же литераторы знали ее всегда. Для них перекличка с Григором Нарекаци через толщу веков совершенно естественное явление. Это относится и к Геворгу Эмину. Обращаясь к своему великому предшественнику, он писал:
Ты вопрошаешь: «Откуда
кровь натекла,
откуда столько слез,
подлости, зла?»
Мудрый монах, разумей:
разрушенный храм
тут же становится обиталищем
скорпионов и змей.
И от нас зависит, чтобы храм русско-армянского союза не стал обиталищем скорпионов и змей. А для этого русским все же неплохо бы знать если не историю Армении, то во всяком случае историю сотворчества поэтов и художников равнин России и гор Армении в сохранении и приумножении наших общих культурных ценностей.
Геворг и Арма как-то сказали нам с Ноной: «Хорошо, что судьба свела нас, да жаль, что времена настали, мягко говоря, «переходные», не слишком благоприятные для общения. Но все равно – это жизнь, и надо радоваться каждому ее дню и каждой встрече с достойными людьми».