– Хорошо, Дерри. Я сделаю все, что нужно. По этому поводу можешь не беспокоиться.
– И все-таки я буду беспокоиться, если ты не возражаешь, Уильям Поль. Я всегда беспокоюсь.
Глава 9
Дорога делала небольшой подъем и тянулась далее через дубовую рощу. Со склона близлежащего холма, покрытого зарослями папоротника, Томас Вудчерч видел тени деревьев на серых камнях. Это было идеальное место для засады – спасибо угрюмым английским солдатам, которые вырезали куски дерна и уложили их на камни. Местные дороги формировались на протяжении столетий естественным образом. Они петляли между препятствиями, огибая холмы и древние дубы, и не были похожи на английские дороги. Подобно римлянам, побывавшим здесь до них, англичане прокладывали дороги по прямой линии, выкорчевывая и выжигая все, что попадалось им на пути.
Томас присел, зная, что он почти невидим на склоне холма в своем темно-коричневом шерстяном жакете и кожаных охотничьих штанах. Его взору открывался прекрасный вид на долину. Дорога была пуста, но этим утром он заметил свежие следы конских копыт возле ворот, и полдня шел по ним. Отметины железных подков свидетельствовали о том, что всадники были не местными жителями, которые редко владели даже маленькими пони.
У Томаса были свои соображения относительно этой группы, разъезжавшей по его землям. У него на плече висел большой лук, завернутый в смазанную маслом кожу. Он не имел понятия, знали ли люди барона о том, что он был солдатом, прежде чем стать торговцем шерстью. В любом случае, если они появятся, кто-то из них найдет свою смерть. При этой мысли он погладил ладонью свой лук. Он участвовал в битве при Арфлере, хладнокровно посылая стрелу за стрелой в боевые порядки французов. С юного возраста ему говорили, что все люди делятся на три типа. Те, что сражаются, – графы, их рыцари и воины. Те, что молятся, – этих Томас знал не очень хорошо, и, судя по всему, это были в основном младшие сыновья знатных родов. И, наконец, те, что работают. Его лицо расплылось в улыбке. Он принадлежал сразу к двум сословиям, поскольку сначала воевал, а потом работал. Если бы он застал врасплох полдюжины всадников, угоняющих его скот, то мог бы также прочитать и пару молитв для полного комплекта.
Лежа неподвижно в зарослях папоротника, Томас внимательно отслеживал каждое движение. Заметив что-либо, он не поворачивал голову резко. Такого рода поспешность могла стоить жизни. Когда что-то переместилось справа, он осторожно перевел взгляд в этом направлении. У него упало сердце, и он вновь устремил взор на вершину холма и темный проход под дубами, который, как ему показалось, приобрел зловещий вид.
Его сын Рован бежал трусцой, вертя взад и вперед головой в поисках отца. Томас едва слышно застонал, увидев, что сын направляется по дороге в сторону рощи.
Он резко встал на ноги и поднял над головой лук, чтобы привлечь к себе внимание. Находившийся внизу Рован заметил его, и даже на расстоянии Томас увидел, как его лицо озарилось улыбкой, когда он изменил направление и начал подниматься по склону холма.
Неожиданно в роще задвигались тени. У Томаса все оборвалось внутри, когда он увидел, как из полумрака возникла фигура всадника. Спустя мгновение следом за ним появились еще двое. Томас быстро оценил расстояние.
– Беги! – изо всех сил крикнул он сыну, указывая рукой обратно на холм. К его ужасу, Рован застыл на месте, глядя на всадников, быстро выезжавших из рощи. Они вытащили из ножен мечи и держали их поверх голов лошадей, направив острия прямо на его сына. К его немалому облегчению, Рован бросился бежать с такой скоростью, что, казалось, летел над неровной поверхностью земли, почти не касаясь ее ногами. От волнения Томас тяжело дышал. По крайней мере, мальчик умеет бегать. Рован рос самостоятельным ребенком и проводил среди холмов даже больше времени, чем его отец.
– Господи, храни его, – пробормотал Томас.
Он освободил от кожаной обертки лук из ядровой и лубяной древесины тиса и надел на оба его конца по коровьему рогу. Все эти движения были отработаны до автоматизма годами практики, и, производя их, он наблюдал за тем, как Рован взбирается по склону холма, который становился все круче и круче. Тем временем всадники пустили лошадей галопом.
Всего их было шестеро. Томас знал всех солдат барона и мог назвать каждого из них по имени. Он оскалил зубы, прикрепляя льняную тетиву, проверяя ее натяжение и освобождая от кожаной обертки колчан, полный стрел. Он сам оперял каждую из них вечерами дома, вырезая перья, склеивая и привязывая их. Наконечники стрел, изготовленные в его собственной кузнице, были остры, словно ножи, и снабжены железными колючками, благодаря которым их невозможно было извлечь из тела, не разорвав плоть.
Внизу всадники замедлили шаг, пробираясь сквозь заросли папоротника. Они видели одинокую фигуру человека, стоявшего высоко на склоне холма, но были уверены в своем превосходстве, и поэтому их интересовал только карабкавшийся вверх юноша. Томас недобро усмехнулся. С семилетнего возраста он упражнялся в стрельбе из лука по два часа и более каждое воскресенье после церкви. Мальчишкам в их деревне запрещалось играть в мяч, и поэтому они много стреляли из лука. Плечи Томаса представляли собой гору рельефной мускулатуры, и если люди барона считали его всего лишь торговцем шерстью, ему это было только на руку. В первую очередь он был английским лучником. Он перекинул длинный ремень через плечо таким образом, чтобы колчан располагался низко, почти на уровне колена. Стрелы были наклонены в одну сторону, чтобы их было удобнее быстро выхватывать. Цвет нити позволял моментально определить один из двух типов стрел. Половина его стрел, имевших широкие наконечники, предназначались для оленей. Другая половина имела острые наконечники с четырехгранными остриями длиной с его палец. Томас хорошо знал, на что они способны, сорвавшись с тетивы мощного тисового лука. Он выбрал стрелу с острым наконечником и вставил ее в тетиву.
– Наклонная поверхность земли, – пробормотал он. – Порывистый ветер с востока.
Натянув привычным движением тетиву, он наблюдал за всадниками, взбиравшимися по склону холма, чтобы схватить его сына.
Первая стрела, просвистев над головой Рована, поразила головного всадника точно в грудь. Томас быстро наложил на тетиву новую стрелу. В бою с несколькими противниками скорость выстрелов решала все. При Арфлере он стоял в шеренге с сотней других лучников, которые осыпали наступавших французов тысячами стрел, пока их атака не захлебнулась. Сегодня он был один, но мышцы его тела все помнили. Он посылал стрелу за стрелой с безжалостной точностью.
Возможно, всадники, ехавшие сзади, подумали, что их предводитель упал потому, что его конь споткнулся о камень. Этого Томас не знал. Они продолжали ехать. Ровану, в конце концов, хватило ума уйти с его линии огня, и Томас позволил всадникам приблизиться. Вторая стрела попала лошади в шею, и она поднялась на дыбы, жалобно заржав от боли.
Он услышал тяжелое дыхание Рована, когда тот остановился и повернулся лицом к своим преследователям, упершись руками в колени. Глаза юноши расширились, когда он увидел отца. Он видел прежде, как Томас стрелял в оленей, но это были тщательно выверенные выстрелы, производившиеся в спокойной обстановке охоты. Он никогда не видел, как отец выпускает стрелу за стрелой, словно ему не составляло никакого труда то и дело натягивать тугую тетиву.
При попадании в тела всадников стрелы издавали звуки, напоминавшие удары палкой по толстому ковру. Двое из них упали. Всадники задыхались и кричали, и у Томаса участилось дыхание, когда он ощутил жжение в спине. Уже несколько лет ему не доводилось стрелять, испытывая чувство ярости, но он уже вошел в ритм, без всякой жалости выпуская одну стрелу за другой с интервалом в несколько секунд. Первые четыре всадника лежали на земле, и две лошади ходили среди них с волочившимися поводьями. Последние двое поняли, что ехать дальше было безумием, и в панике кричали, обращаясь к своим умирающим товарищам.
Неожиданно Томас бросился вперед и, пробежав двадцать шагов, занял позицию, с которой при всем желании не мог бы промахнуться. Его пальцы нащупали в колчане три последних стрелы. Бросив на них взгляд, он определил по цвету ниток, что остались две стрелы с острыми наконечниками и одна с широким. Он выпустил две стрелы и вставил в тетиву последнюю.
Все шестеро людей барона лежали на земле. Четверо, с торчавшими из груди стрелами, были неподвижны. Двое пытались подняться, издавая громкие стоны.
Итак, всего он выпустил одиннадцать стрел, оперенных гусиными перьями. При виде бесформенной груды тел в доспехах в его душе шевельнулось чувство гордости, хотя он уже задумался о последствиях.
– Не смотри туда, Рован, – бросил он через плечо. – Это зрелище не для тебя. Лучше наблюдай за холмами.
– Не смотри туда, Рован, – бросил он через плечо. – Это зрелище не для тебя. Лучше наблюдай за холмами.
Рован послушно кивнул, но как только отец направился к поверженным противникам, не удержался и посмотрел ему вслед. Сцена боя произвела на шестнадцатилетнего парня глубочайшее впечатление. Теперь он понял, почему отец заставляет его упражняться до тех пор, пока у него не багровеют и распухают пальцы, а мышцы спины и плеч превращаются в раскаленные жгуты. По телу Рована пробежала дрожь, когда он увидел, что отец достал большой нож и устало двинулся в сторону двух еще живых людей барона. Оба они были поражены стрелами с широкими наконечниками. Один из них успел сорвать шлем с головы. Его темно-рыжая борода пропиталась кровью, вытекавшей из открытого рта.
– Тебя повесят за это, – с трудом прохрипел он.
Томас, нахмурившись, смотрел на него сверху вниз.
– Ты находишься на моей земле, Эдвин Беннетт. И ты преследовал моего сына, словно оленя.
Беннетт хотел что-то сказать, но Томас наклонился и схватил его за длинные сальные волосы. Не обращая внимания на руку в перчатке, пытавшуюся вцепиться в него, он перерезал мужчине горло и оттолкнул сразу обмякшее тело в сторону, после чего повернулся к последнему оставшемуся в живых.
Он пострадал меньше других. Стрела Томаса, пробив кольчугу, застряла у него в правом плече.
– Мир, Вудчерч! Прояви милосердие, приятель. Мир!
– Никакого милосердия тебе не будет, – процедил сквозь зубы Томас, приближаясь к нему.
Тот, шатаясь, поднялся на ноги, выхватил левой рукой нож и принялся рубить им воздух перед собой.
Томас внимательно следил за тем, как его противник падает и вновь встает, и старался сохранять дистанцию. Раненый заметно побледнел от потери крови, но страх придавал ему силы, а Томас уже изрядно устал. Выругавшись, он потянулся за последней стрелой. Заметив это движение, человек повернулся и попытался бежать.
На столь коротком расстоянии стрела легко вошла в тело, раздвинув звенья кольчуги. Человек упал, и Томас дождался, пока он не перестал шевелиться.
Сзади послышался шелест листьев папоротника.
– Что ты теперь собираешься делать? – спросил Рован.
На протяжении всей своей жизни он знал своего отца как дружелюбного человека и честного торговца, который покупал и продавал тюки шерсти в городе, сделав на этом состояние. Сейчас, в своем темно-коричневом жакете, с перевязанным кожаным ремнем запястьем левой руки, с большим луком в правой руке, он представлял собой грозную фигуру. Неожиданно налетел порыв ветра. Томас сделал глубокий вдох и на мгновение закрыл глаза. Когда он вновь открыл их, выражение ярости почти исчезло с его лица.
– Для начала вырежу свои стрелы из тел. А потом похороню их. Ты же беги домой и приведи сюда Джемисона и Уилбура… а также Кристиана. Скажи им, чтобы они захватили с собой лопаты.
Томас в раздумье смотрел на лошадей. Одну из них он ранил и теперь, морщась, наблюдал за тем, как она щиплет траву с торчавшей из груди стрелой, поводя глазами. Лошадь сознавала, что она ранена, и по ее коричневым бокам время от времени пробегали судороги боли. Томас покачал головой. Тела людей можно было спрятать, но с лошадьми дело обстояло сложнее. На мгновение у него возникло искушение привести сюда мясника, но кроме него понадобилось бы еще с полдюжины молодых ребят и две или три повозки для вывоза мяса. Рано или поздно барон узнает об этом. Томас сомневался, что во Франции существует рынок, куда можно было бы привести шесть обученных лошадей, стоивших чрезвычайно дорого, и сохранить это в тайне.
– Черт возьми, я не знаю, что делать с лошадьми, Рован. Можно было бы спрятать в конюшне, но если барон найдет их, это станет свидетельством против меня. А магистрат его близкий друг, и он не будет слушать мои оправдания.
Томас погрузился в размышления, которые, казалось, длились целую вечность. Тем временем ветер постепенно крепчал. Небо затянули серые тучи. Упали первые крупные капли дождя. Раненая лошадь встряхнулась и побежала рысью вниз по склону холма.
– Поймай ее, – велел Томас сыну. – Я не хочу, чтобы она вернулась в свою конюшню в поисках корма. Иди за ней тихо, не спугни. Мы отведем их вечером в старый амбар. Я знаю человека, который способен найти выход из этого положения. Нужно только добраться до него. Дерри Брюер может избавить мою шею от петли.
Он успел заметить выражение облегчения на лице Рована, прежде чем тот побежал трусцой вниз по склону, негромко окликая блудную лошадь. Она подняла голову и посмотрела на него, прядая ушами, затем, как ни в чем не бывало, вновь принялась щипать траву. Рован имел подход к лошадям и умел обращаться с ними, что служило для Томаса предметом гордости.
– Зачем только я сделал это? – пробормотал Томас.
Он подозревал, что барон Стрэйндж даже не является настоящим аристократом – во всяком случае, такие слухи ходили. Вроде бы его титул прекратил свое существование, когда пресеклась мужская линия рода, но Томас не разбирался в таких тонкостях. Во всяком случае, Стрэйндж вряд ли оставит без внимания убийство шестерых своих солдат, независимо от того, на чьей земле они оказались и какие бесчинства там творили. Ссора между двумя соседствовавшими землевладельцами тлела уже в течение нескольких месяцев – с тех пор, когда люди барона обнесли изгородью пастбище, по праву принадлежавшее Томасу. По крайней мере, так считал он. У барона на этот счет было иное мнение.
Началось все с мелких стычек между слугами Томаса и барона, когда они встречались в городе. А месяц назад дело приняло серьезный оборот. Один из людей Томаса лишился в драке глаза, и в ту же ночь его друзья в отместку сожгли принадлежавший барону амбар и убили в поле нескольких его валлийских овец. За это Томас приказал исполосовать их спины кнутом, но с этого момента ссора переросла в необъявленную войну. Он запретил своим людям ездить в одиночку и предостерег их от необдуманных действий. Теперь же он совершил именно то, от чего предостерегал их. Томас выругался, назвав себя идиотом.
Вернулся Рован, ведя двух лошадей и ласково поглаживая их по шее.
– Хорошие, сильные лошади, – сказал он. – Может быть, оставим одну себе?
– Даже не думай. Не хватало еще, чтобы их нашли у нас. Это очень рискованно. Я останусь здесь, а ты иди за ребятами. Если не помешает дождь, мы сможем закончить до темноты. – Вдруг он с недоумением взглянул на сына. – Кстати, а зачем ты вообще шел сюда? Ты же знал, что я не вернусь домой до сумерек.
– А! Сегодня вечером в городе будет собрание. Что-то насчет французов. Мама послала меня сообщить тебе об этом, чтобы ты обязательно присутствовал на собрании. Она сказала, это очень важно.
– Господи! – в отчаянии воскликнул Томас. – Как я могу вернуться и одновременно спрятать трупы? Честное слово…
– Можно стреножить лошадей или связать вместе поводья. Я приведу Джемисона, Уилбура и Кристиана, и мы зароем тела, а ты тем временем пойдешь на собрание.
Томас бросил взгляд на сына. За последний год тот стал настоящим мужчиной. Он улыбнулся, несмотря на раздражение, и проникся гордостью, способной разогнать сгустившиеся над головой черные тучи.
– Ладно, так и сделаем. Если увидишь еще кого-нибудь верхом, беги, как будто за тобой гонится дьявол, хорошо? Я не хочу, чтобы люди барона, которые наверняка отправятся на поиски своих пропавших товарищей, поймали тебя. Понятно?
Рован кивнул. Он все еще был бледен, находясь под впечатлением от увиденного, но старался не показать отцу свою слабость. Не мешкая, Томас обернул кожей лук и пошел размашистым шагом по дороге в сторону города.
Дождь постепенно усиливался. Тяжелые капли глухо барабанили по земле. Некоторое время Рован неподвижно стоял на открытом склоне холма, сознавая, что остался наедине с шестью мертвыми телами. Потом, словно очнувшись, он принялся сгонять лошадей в маленький табун, стараясь не смотреть на видневшиеся среди листьев папоротника восковые лица.
Воздух в зале был густо пропитан запахом влажной шерсти. В обычное время он служил помещением для совершения торговых сделок. Во время сезона стрижки землевладельцы приносили сюда мешки с маслянистой овечьей шерстью, а эксперты из Парижа и Лондона тщательно осматривали ее и устанавливали цены. Овцы были божьим даром для фермеров, их шерсть ценилась столь же высоко, как и мясо, а еще был сыр из овечьего молока, хотя он пользовался популярностью лишь в некоторых районах юга Франции. Последние заказы были выполнены только месяц назад, в начале лета. Собравшиеся здесь люди чувствовали себя уверенно и не скрывали своего гнева и тревоги – вероятно, потому, что у них в карманах имелось золото. Они сидели на деревянных скамьях, расставленных в погруженном в сумерки помещении, где еще недавно продавалась шерсть. Дискуссия уже приобрела весьма оживленный характер, когда в зал через черный ход вошел Томас в чистой рубашке на зудевшем от пота теле.