Маша важно кивнула:
– Да, и добиваться тебе меня пришлось долго и настойчиво.
– Важен не процесс, а результат… – прошептал ей на ухо Андрей.
– Угум. Если бы Кентий только знал, как легко меня добиться…
– Нет, ты же не то чтобы девушка доступная. Ты просто – очень избирательна.
И на этой исторической фразе Андрей Машу наконец поцеловал…
Андрей
К сожалению, Маша от него очень быстро оторвалась. Андрей уже было с беспокойством подумал о запахе ветчины изо рта, отравляющем даже самые романтические моменты, но нет.
– Я должна позвонить Кентию и извиниться перед ним. Как можно быстрее. – Она потерлась по-кошачьи о его щеку и пошла с телефоном на веранду.
Андрей подумал, как он мог бы ревновать к Иннокентию – а вот, не ревнует совсем, еще и жалеет. Испытывает даже некое чувство превосходства, что уж совсем смешно. Он приканчивал остатки кофе, когда Маша вернулась с кухни: лицо у нее было несколько растерянным.
– Он не отвечает. Ни по мобильному, ни по домашнему. Где он может быть?
– У родителей? – предположил Андрей, убирая остатки еды в холодильник.
– Нет… – задумчиво покачала головой Маша. – Он никогда у них не ночует.
– Эй! – Андрей обнял ее и подтолкнул к выходу. – Не загружайся на его счет. И не начинай подозревать по второму кругу. Он, может, под душем поет – и не слышит звонка. А может, напился вчера с горя и спит – отключил телефоны.
– Иннокентий? Напился? – недоверчиво переспросила Маша.
– А что, ты слышала, как он поет под душем? – поддел ее Андрей, когда они уже садились в машину. – И ведь небось арии Верди на языке оригинала, а не попсу какую, ни боже мой!
Маша рассмеялась, но как-то грустно, думая о своем, и Андрей положил руку на ее коленку – уже не в романтическом, а успокаивающем жесте.
– Сейчас я отвезу тебя к маме в клинику, побудешь с ней, сколько потребуется. Потом возьми такси и приезжай на Петровку: я хочу, чтобы ты от меня не отходила ни на шаг.
– Хорошо, – послушно сказала Маша, чуть дрогнув коленкой. – Только зря ты волнуешься, я же тебе говорила…
– Ты говорила, и я услышал: убийца гоняется не за тобой, а за твоими близкими. Да, я это услышал еще вчера в супермаркете. Поставим вопрос иначе: ты будешь защищать меня своим присутствием, о’кей?
– О’кей! – Маша смотрела прямо перед собой на дорогу. – Ни на шаг от тебя не отойду.
Они снова заехали в магазин – купили сока, каких-то любимых Натальиных крекеров, цветов, и через полчаса он уже высаживал ее около клиники.
Андрей смотрел Маше вслед и надеялся, что сегодняшний день не прибавит ей переживаний. Ей нужен перерыв, – думал он, выезжая с больничной парковки. Маше нужна пауза, иначе ее саму придется укладывать в клинику. Ее голова уже не способна к выстраиванию логических цепочек, слишком больно сердцу. Может быть, на это Мытарь и рассчитывает? Оглушить болью, чтобы отключить разум? Значит, несмотря на их бессмысленное, казалось бы, мельтешение, они близко подошли к убийце? И пусть Маша сейчас полностью отдается дочернему долгу. У него забрезжила в голове некая идейка, и он должен был срочно ее проверить.
Но раздавшийся телефонный звонок мгновенно оборвал ход мыслей. Это был Камышов:
– Андрей, у нас, похоже, новый труп.
– Подожди, – сказал Андрей, резко сдал вправо и припарковался у обочины, не обращая внимания на возмущенные гудки. – Ты уверен, что он из нашей серии?
– Не уверен, но скорее всего. Сегодня ночью в Парке Победы обнаружили обгоревшее тело. То есть сначала вызвали пожарных, в Парке полыхало так – издалека видать. А потом нашли и труп, и документы рядом на имя… Сейчас, погоди… – Камышов зашуршал бумагами и продолжил бодро: – Иннокентий Алексеев. Ну, а поскольку место было единственное в твоем списке за пределами Бульварного кольца… Андрей? Ты чего молчишь?
– Иннокентий? – прокашлялся Андрей.
– Что, знакомые имя-фамилия?
– Да, – глухо сказал Андрей, разворачивая машину обратно. – Это имя автора списка.
Еще через полчаса он добрался обратно до клиники и некоторое время сидел в машине, тупо глядя в окно и оттягивая момент, когда придется увидеть Машу и сообщить ей страшную новость.
Маша
Маша осторожно поставила на прикроватную тумбочку сок, пошла к медсестрам за вазой. Она только что переговорила с Надеждой Витальевной. Та, крайне строгая и собранная, в белом халате, сказала, что состояние у матери стабильное, она почти не ест, много спит, что неудивительно при тех успокоительных, которые ей колют. Но волноваться не стоит. Надежда впервые улыбнулась:
– У тебя очень сильная мама, Машенька, поверь. С помощью лекарств мы даем передышку ее нервной системе. Но она скоро выправится, и потом, как ни страшно это звучит, заботы о похоронах отвлекают от самого тяжелого – собственных мыслей. Так что ты уж не бери этого на себя, понимаешь?
– Понимаю, – сказала Маша, вспомнив остервенение, с которым драила посуду на Катиной кухне.
– Ну вот и умница! – улыбнулась Надежда Витальевна, потрепав ее по голове. – Я уже забегала к Наташе с утра. А ты не сиди с ней рядом, пока она спит, – погуляй, отвлекись.
– Да, – сказала Маша и улыбнулась. Но улыбка получилась вымученной.
Надежда кивнула и ушла – по коридору вдаль, а она несколько секунд постояла, провожая ее глазами, а потом опять набрала номер Иннокентия. И опять попала на автоответчик.
Выходя из палаты матери, она вдруг увидела знакомый силуэт у поста медсестры.
– Ирина Георгиевна? – Маша подошла, и женщина обернулась. Маша в который раз удивилась ее почти болезненной худобе.
– Машенька, – улыбнулась та и вдруг порывисто обняла ее: – Такое горе, Маша! Бедная твоя мама: похоронить Федора, а теперь еще и Юру! Как она?
– Спит, – сказала Маша. – Ей дают успокоительные, и…
– Конечно-конечно, – Ирина Георгиевна, склонив голову, смотрела на нее, и Маша вдруг заметила, что глаза у той заплаканные. – Как ты сама? Держишься?
– Держусь. – Маша почувствовала вдруг, как слезы подступают к глазам.
– Ну-ну, ну-ну, – Ирина Георгиевна погладила ее по плечу. – Ник Ник очень тобой гордится, знаешь? Считает, что у тебя, как у Федора, – чутье. Дар, если хочешь… – Маша не выдержала: задыхаясь, она пыталась еще что-то сказать, объяснить свои внезапные слезы, но та только гладила ее по спине и шептала: – Ничего-ничего…
И было что-то абсурдное в том, что у нее получилось наконец выплакаться, но не на плече у матери и не на груди у Иннокентия или Андрея. А вот рядом с малознакомой ей, в общем-то, женой Ник Ника, которую она уже и не видела лет десять как. Наконец она вытерла глаза и высморкалась в протянутый ей кружевной платок.
– Вы меня извините, Ирина Георгиевна, я очень устала.
– Конечно-конечно, – повторила жена Ник Ника, спрятав платок в сумочку, и Маша вдруг увидела синяк у нее на руке. Ирина поспешно оправила платье. – Ну, Машенька, я пойду – навещу твою маму. Ты приходи к нам в гости, хорошо?
И она встала и пошла тяжелой, совсем не соответствующей худой ее фигуре походкой в глубь коридора – к маминой палате.
А Маша решила, как ей и посоветовали, «погулять», дождаться, пока мать проснется: чтобы увидеть, сказать ей что-нибудь малозначимое, поцеловать… А потом наконец поехать на Петровку, куда ее тянуло неодолимо, как наркомана за дозой.
Но планам ее не суждено было сбыться: уже на крыльце клиники она увидела направляющегося к ней быстрым шагом Андрея, и сердце замерло от плохого предчувствия. Такого плохого, что она остановилась, не желая сделать и шага к нему навстречу, а, напротив, мечтая, чтобы он шел к ней как можно медленнее: какие бы ни были новости, которые он намеревался сообщить, она знала – она будет счастливее в последние секунды перед тем, как он откроет рот.
– Поклонная гора? – переспросила она, когда он рассказал ей про последний труп.
– Да, – кивнул он. – Аналог Поклонной горы в Иерусалиме. Место, где традиционно останавливались пилигримы перед вхождением в Святой город, чтобы помолиться – поклониться, и…
– Я знаю, что такое Поклонная гора, – перебила его Маша. – Мытарство?
Это было уже перекличкой: пароль – отзыв. Место? Номер? Андрей ее понял.
– Девятнадцатое. Ересь. Отступничество от православного исповедания веры.
– Кто? – шепотом спросила Маша.
– Маша, – начал Андрей. – Мне очень жаль…
Но она уже не услышала имени, провалившись в гулкую пустоту забытья.
Забытья, где уже блуждала со вчерашнего дня ее мать.
Андрей
Андрей едва успел подхватить Машу: она лежала бледная, с закатившимися глазами.
– Эй! Кто-нибудь! – закричал Андрей в сторону клиники, а потом, не дожидаясь санитаров, взял ее на руки. Из приемной к нему уже спешили с носилками, он что-то путано говорил, что у больной тут лежит мать, тыкал своими корочками. Объяснял, что мать – подруга Надежды Витальевны – имя Натальиной подруги выскочило пинг-понговым мячиком из памяти, хотя Маша упоминула его вчера лишь однажды, когда описывала свой день. Слава богу, Надежда спустилась, охнув, мгновенно схватила Машину руку, побила ее по щекам, потребовала нашатырь. Андрей стоял, бессмысленно таращась, рядом, чувствуя себя беспомощно, мучаясь стыдом, как дамы к сорока – мигренью: так привычно.
Маша пришла в себя, застонала, он шел рядом с носилками, которые два дюжих молодца уже завозили в огромный лифт.
– Что со мной? – беззвучно спросила Маша, а Надежда ответила:
– Обморок. Естественно при твоем нервном напряжении. У мамы есть вторая койка в палате. Туда мы тебя и положим на денек – отлежаться.
Андрей сглотнул, сжал Машину руку и почувствовал легкое пожатие в ответ.
– Я приеду после обеда, – сказал он хриплым голосом и откашлялся. – Что тебе привезти?
– Ничего. – Маша закрыла глаза. – Ничего не надо.
– У Маши погиб лучший друг, – сказал он Надежде, когда они вышли из палаты.
– Господи! – Она прикрыла в ужасе рот рукой. – Значит, это не совпадение?
– Нет, – мотнул головой Андрей. – Это уже третье убийство рядом с ней. Думаю… думаю, ей сейчас очень тяжело. Она будет обвинять себя в смерти друга, и…
– Но ведь это полный бред! – возмутилась Надежда Витальевна.
Андрей улыбнулся жалкой улыбкой, кивнул и, коротко попрощавшись, вышел из клиники.
* * *Его не отпускала мысль, простая, как три копейки. Она со вчерашнего вечера не давала ему покоя: Андрею нужен был день, чтобы все проверить. Или хотя бы полдня, в течение которого его просто оставят в покое. Он раздал задания всем членам следственной группы по Мытарю: кому поехать в войсковые части, где погибли солдаты, кому опрашивать свидетелей по кострищу в Парке Победы, кому копать в ближнем кругу губернаторши…
У него нашлось с сотню таких срочных, необходимых заданий, истинной целью которых было вывести всех членов следственной группы за границу видимости и слышимости, освободить себе время, выкинуть все вторичное из головы. Он даже – о святотатство! – сбросил звонок Анютина уже при входе в кабинет. Войдя, оглянулся по сторонам – и с удовлетворением отметил, что остался один. А затем запер дверь изнутри, выдернул штепсель из телефонной розетки, одним решительным жестом сбросил с рабочего стола все накопившиеся за месяцы на нем бумажки, визитки, папки. Выдохнул – и стал вынимать досье, принесенные еще вчера по делу Мытаря: от первого и до последнего, заведенного на тот кусок окровавленного мяса, что раньше был Машиным отчимом. Он тщательно проверял убитых: ему нужно было выявить нить, которая могла свести убитого с убийцей. Как первый из погибших попался маньяку на глаза? Если Иннокентий прав и дело не в конфликте юного болтуна с папашей-причетником? Если раскольники тут ни при чем? Господи, какие раскольники? Ведь Иннокентия сожли как еретика, значит, казнящий – из другого лагеря…
Может быть, он проходил военную службу? Или – был под следствием? Как-то он должен был попасться на глаза «профессионалам», своим, из органов, или воякам, потому что убийца был явно не любителем, а, совсем напротив, профи высокого класса. Доброслав Овечкин не служил в доблестных военных силах, но он привлекался за мелкое хулиганство – его тогда осудили условно. Дело слушалось тут, в Москве, в центральном суде. Дальше – Юлия Томилина, дававшая показание в суде на своего бывшего любовника; Солянко Александр – вовлеченный в дело своего прямого конкурента о подброшенных наркотиках, пьяница Колян, таких любой участковый держит на заметке… Андрей расстегнул ворот рубашки, открыл окно: а что, если он опять движется в ложном направлении? Что, если это не дорожка к убийце, а очередной тупик, а он здесь теряет время, ставшее таким ценным? Теряет, пока Маша лежит под успокоительными в клинике?
Но он заставлял себя сдержать нервную дрожь, бешеное желание нестись куда-то, что-то быстро делать, неважно что. Методичность. Сдержанность. Строгая последовательность. Не смотреть на часы, а страницу за страницей отсматривать досье. Архитектор, попавший под амнистию. Вор-рецидивист. Берущая безмерные взятки Турова… Стоп! Ельник. Убийца, выловленный в Москве-реке. Что сказал про него деревенский идиот Андрюша? Андрей вдруг замер: он вспомнил кабинет Анютина, их первую беседу, касаемую Мытаря. Их последнюю беседу. Он все понял. Вскочил, схватил куртку и вылетел из кабинета. Ему нужно увидеть Машу. Но до встречи с ней – избавить себя от последних сомнений. Он спустился на проходную, отдал ключ, расписался в журнале и попросил посмотреть страницы за тот день, когда погиб Машин отчим. Фамилия Анютин, напротив – короткая, по-военному четкая подпись. И рядом: время сдачи ключей. Он кивнул и выбежал на улицу: ему показалось, что он снова начал дышать. А вот теперь он может ехать к Маше.
* * *Маша лежала, отвернувшись к стене. Она не спала, и мать ее – не спала. Но они не разговаривали: Натальины веки опухли от слез, но когда Андрей вошел и поздоровался, посмотрела на него так, что он внутренне поежился. Он прикоснулся к Машиному плечу, и она повернулась – медленно – и улыбнулась: мертвой, лишь уголками губ, улыбкой.
– Есть новости? – спросила она. Андрей покосился на Машину мать. Та без слов встала и тихо вышла из палаты.
– Я знаю, Маша, – сказал Андрей, хотя еще по дороге не был уверен, что захочет выдать ей всю информацию.
– Знаешь?! – Маша рывком приподнялась на подушках.
– Успокойся. Тебе нельзя волноваться! – сказал он и сразу пожалел о своей избитой фразе – Машины брови сдвинулись в одну линию, глаза сузились:
– Я не больна, Андрей. И не инвалид. Если ты узнал, кто он, и собираешься делать что-то без меня, я… Я никогда тебе не прощу. Ты понял? Я должна быть там, должна помочь тебе поймать его – из-за Кати, и Юрия Аркадьевича, и, – в глазах заблестели слезы, – и Кентия.
– Хорошо, – согласился он. – Одевайся. Мы едем за город.
– Куда? – переспросила Маша, натягивая кофту.
– Мы едем на дачу к твоему Катышеву.
Маша нахмурилась:
– Откуда ты знаешь, что у него есть…
– Догадался, – мрачно усмехнулся Андрей.
– Но… я не знаю точно, где у него дача! Мы туда ездили последний раз, когда мне было лет десять, еще до папиной смерти. Я помню, там есть речка и лес, но ни названия станции, ничего конкретного…
– Деревня Нарино. По Калужскому шоссе. Дом, кажется, двенадцать. Он один напротив леса, не ошибетесь.
Маша и Андрей обернулись: в дверях стояла Наталья Сергеевна, бледная в цвет белой ночной рубашки и белого же махрового халата.
– Мама… – нерешительно начала Маша.
Но та смотрела прямо Андрею в глаза:
– Поезжайте. Поезжайте прямо сейчас, пока еще не стемнело.
Они выехали достаточно быстро из города, но всю дорогу в Москве Маша молчала, сосредоточенно глядя прямо перед собой.
– Почему? – наконец спросила она, когда он набрал приличную скорость на Калужском шоссе.
– С тех пор как погиб твой отчим, – сказал Андрей, – и возможностей для спекуляции на тему Кати тоже не оставалось, я задавал себе тот же вопрос: почему ты? Почему именно вокруг тебя он плетет свою сеть, почему именно тебе хочет что-то доказать? Покрасоваться перед тобой, что ли? Ты сама-то об этом никогда не задумывалась?
– Потому, – медленно начала Маша, – что я его чувствую и, кажется, понимаю, как он функционирует?
– Маша, эти все «чувствую», «кажется» – ничто! Метафизика, интуиция, девичьи гаданья! – раздраженно перебил ее Андрей. – Как же мы этого не поняли уже после смерти твоего отчима! Он знал, что именно ты его вычислила: ты, и никто другой, связала убийства между собой! Ты разгадала его мотивировку, ты соотнесла место преступлений и Небесный Иерусалим, ты нашла «Мытарства блаженной Феодоры»! Ты, Маша!
– Не без помощи Иннокентия, – тихо сказала она.
– Перестань кокетничать! – Он ударил рукой по рулю. Он злился и знал, что на самом деле злится вовсе не на Машу.
– Хорошо, – согласилась она. – И что из этого?
– А то из этого, что ты стала очень интересна убийце!
Маша побледнела, отвернулась к окну.
– Я уже давно это знаю, Андрей. Я еще вчера тебе говорила, что это я во всем виновата!
– Дура! – не выдержал Андрей. – Умная, а дура! Кто был в курсе, что это ты – автор идеи, связывающей убийства и Небесный Иерусалим?!
– Многие, Андрей. Не кричи, пожалуйста.
Андрей глубоко вдохнул-выдохнул, еще сильнее вцепившись в руль:
– Прости. Черт! Всё это время разгадка была у нас перед глазами, а мы вели себя как слепые котята, увлеченные заумными теориями. Многие – да не многие, Маша. – Он взглянул на нее искоса. Маша смотрела в сторону, на развертывающуюся ленту пригородных дачных хозяйств. – Вспомни: наша следственная группа уже не знала деталей, кто там был первооткрывателем. А знали – доподлинно – только пятеро человек. Ты, я…
– Иннокентий, – продолжила Маша. – Анютин и… Ник Ник.
– Да, Маша, твой Ник Ник. Герр прокурор Катышев, который с самого начала интересовался делом! Катышев, который в последнюю нашу встречу впрямую предложил Анютину дать Мытарю закончить начатое.
– Это все домыслы, Андрей, – хриплым голосом сказала Маша. – Он просто имел в виду, что у него развязаны руки, тогда как у правосудия…