– Скверная история, – согласился я, ожидавший от рассказа Корытова чего угодно, но только не такой изощренной гнусности. – А откуда они были – из роты Кинаха?
– Нет. Они приехали, кажется, из Бендер вместе с Сокирчуком… В роте ж все – окопники, простые, от сохи.
– Да, ты прав, все подонки вокруг Хоменко вертятся. Но пока об этой истории помалкивай.
К нам подошел Кинах, как всегда, в каске, обтянутой масксетью, в бронежилете и с автоматом. Он обнял меня одной рукой – во второй держал оружие, похлопал по плечу.
– Слава богу! Сбежал? Молодчина, тут про тебя уже легенды ходят, – проговорил он в своей флегматичной манере, но очень искренне.
– Где Лена? – сразу спросил я.
Андрей помрачнел.
– Сам не знаю. Как уехала тогда на «Волге»… Вчера случайно узнал, что дома ее нет. А мать думает, что она здесь, в Дубоссарах…
– А эти из охраны?
– Пробовал дозвониться – не получилось… – Он пытливо посмотрел мне в глаза и после паузы спросил с легкой усмешкой: – Ну ты хоть понимаешь, кто тебя сдал?
– Понимаю, Андрей. Даже при всей своей простоте.
– Он уже всем поперек горла. В том числе и командованию 14-й армии. Вконец зарвался. Я думаю, с ним в конце концов разделаются, и никакие бывшие заслуги его не спасут… С тобой он еще не определился?
– Нет.
– Скажи, что хочешь остаться в роте. Поверь, это будет лучший для тебя вариант.
– Посмотрим, – ответил я уклончиво. Я сам не знал, чего хотел. Я еще не выполнил свое обещание погибшему Валере Скокову – отыскать документы, компрометирующие Хоменко. – А мы сможем силами твоей роты нейтрализовать комбата и его окружение? – Я внимательно посмотрел в глаза Кинаху: как отреагирует?
– Сложно. В роте есть его осведомители. Не будем торопиться… – Он оглянулся и прошептал: – Тихо!
К нам вразвалочку шел Глухонемой. Он поравнялся, похлопал меня по руке и мотнул головой назад. На крыльце, уперев руки в боки, стоял комбат.
– Понятно, – сказал я. – Языком, что ли, не мог сказать?
Этих негодяев я уже терпеть не мог.
– Пошли, – сказал комбат. – Никому не входить! – бросил он часовому у дверей.
Мы вошли в комнатушку Кинаха, Хоменко достал из-под стола знакомую сумку, вытащил из нее бутылку водки, круг колбасы и буханку хлеба. Откупорил, налил один стакан…
– Я не буду! – твердо отказался я.
– Как хочешь… – Он выпил сам, закурил, спросил тусклым голосом: – Ну и чего ты добился?
– Пока немногого. Зато многое понял, хоть и поздно…
– Дуракам закон не писан.
– Если он не писан дураком, – добавил я.
– Это ты про меня, что ли? Законы не я выдумал, это жизнь наша такие устанавливает. Ты думаешь, когда меня из армии выкинули вместе со всеми моими орденами, нищенствовал, как последняя собака, – это законно было? Когда моя жена втихаря продала квартиру и уехала с дочкой, а я стал бездомным – это законно? Я, бывший командир ДШБ, как последняя шестерка, чинил автомобили местной номенклатуре, унижался за их вшивые чаевые. Да, милый юноша, скажу тебе, что все это законно. Потому что выхватить, урвать, отобрать – это главный закон. И все вокруг меня по этому закону и жили. И меня научили жить. Я простил жену, она нашла у себя на Украине какого-то Бальцеровича, директора банка. Знаю, наводила через родственников справки: как там бывший, все пьет? Пусть пьет. А потом я фирму сделал, бабки закрутились такие, что моей бывшей с ее банкиром и не снились. Приезжала: ну, как дела, туда-сюда. Позавидовала, про дочку речь повела. Ну, что ты, дорогая, сколько тебе дать?.. А думаешь, меня в Афгане не учили уму-разуму? Смотрю, батальон мой хуже других снабжать стали. А если на операцию, блокирование, сопровождение колонн – так мы в первую очередь. Потом прижали меня начальнички: ты что такой жадный, бакшишем делиться надо. Какой бакшиш, говорю, у меня мародеров нет, а у кого что находим после операции – сжигаем прилюдно. Ну и что мне делать? Научили: «С каждой операции бакшишем откупайся»… И сейчас тоже кое-кому хочется поучить меня, – Хоменко скривил губы, сплюнул на пол, потом налил водки, выпил махом, не закусывая. – В Бендерах городские начальнички все поучают меня, что делать и как… А когда я с батальоном выдержал такие атаки полиции, волонтеров и прочей сволочи, так их и не видно было. А как притихло, так повылазили, командуют. А мне что останется – их огромное, горячее «спасибо»? Орден дадут – у меня и так их полно. А еще и разборки надумали делать: кто-то там после боя что-то не то взял да присвоил. Я сказал им: будете приставать – перестреляю. Во время боев мою фирму сожгли. Что я, начинать с нуля буду? Не тот возраст. Вот и остается, как научили добрые люди, кормиться войной. Жизнь заставляет. Понял меня? Не понял…
– Все это гнусно, Хоменко, – сказал я, утомившись слушать эти мизантропские откровения.
– Видишь, ты какой хороший. А сам-то чего сюда приехал? В Афгане не навоевался?
– Я приехал защищать ваше Приднестровье.
– Значит, не навоевался…
Хоменко допил бутылку, побагровел, на лысине моросью выступил пот. Он жевал в уголке рта сигарету и мучительно пытался поймать и выразить главную, ключевую мысль своих рассуждений. Я равнодушно следил за этими попытками и не собирался ему помогать. Может, был он за полшага до покаяния, может, эти полшага вели в пропасть, может, как хищный зверь, почуял смерть и рыщет, уходит от призрачной и неотвратимой погони… Он что-то чувствовал своим инстинктом, тонким и болезненным, предощущения его были верны, он всегда знал, когда ударить, когда уйти; теперь же над ним витала неясная угроза, он понимал это, каждая клетка его пружинистого тела кричала об опасности. Он затравленно озирался, оставаясь внешне спокойным, над ним нависла сила, которая угрожала, несла губительный рок. Как проявит себя эта сила и кто из его противников нанесет смертельный удар?
Может, он искал новых союзников и друзей, не веря уже старым. И может, вопреки законам логики, хотел найти опору во мне, выходце с того света?
Он открыл вторую бутылку, вопросительно посмотрел на меня. Я отрицательно покачал головой.
– Брезгуешь со мной пить?
– Брезгую, – честно сказал я.
– А я вот удивляюсь, почему тебя до сих пор не закопал? Старею, глупею или жалостливым стал?
– Дерьмо твои законы, – заметил я, – и вся твоя жизнь по этим законам – тоже дерьмо.
– Все же скажи, как ты ушел? – Хоменко навалился на стол и попытался сосредоточить свой взгляд на мне. Он был похож на спившегося актера-трагика.
– Сбежал. Охрану – в стопку, сам – в машину. Прорвался.
Погранвойска – это вам не хухры-мухры.
– В стопку – это как? – с пьяным интересом посмотрел комбат.
– Прикинулся умирающим, кровушку изо рта пустил. Старшина дверь открыл – я его уделал. Потом второго позвал, ваш, говорю, помирает. Тот решетку открыл – его тоже отоварил… Вышел на двор, там машины… Да еще и зэков выпустил для хохмы…
– Вот за это уважаю. Серьезный парень. На вес-с золота… Жаль, башка у тебя по-дурацки устроена… Ладно, раз так. Вот что я тебе скажу. Уматывай ты отсюда, пока цел. Это мой совет… Ты меня сразил, поганец: от Федула еще никто не уходил, тем более гвардейцы. А ты смог. Ты спец, профессионал. Я таких уважаю. Таких мало. Я тоже профессионал. Поэтому катись отсюда к чертовой матери! – Он грохнул кулаком по столу и тихо, с расстановкой добавил: – Пока я не передумал.
– Сразу не смогу. Надо еще несколько дел сделать.
– Какие еще дела?
– Для начала найти Ленку.
– Ну и где ты собрался ее искать?
– Пока не знаю… Разбираться с Борисом буду.
Он криво усмехнулся.
– Эх, бабы, бабы… Меня эти проблемы все меньше волнуют. А знаешь, сколько у меня этого добра было? Любую покупал себе, от пятнадцатилетней до сорокалетней… А Ленку свою ищи на даче у Бориса, если он ее еще не затрахал до упора.
– Откуда ты знаешь?
– А где еще ей быть? Думаешь, он мало туда всяких шалав перевозил?
– Где дача?
– Не торопи дядю, Ромео… – Он налил полстакана, неторопливо выпил, откусил кусок колбасы.
Я терпеливо ждал, пока он прожует.
– От Тирасполя в сторону Одессы километров десять проехать надо, повернуть налево, проехать еще километра три или четыре. Будет там стоять отдельно домик трехэтажный, за забором бетонным зеленая крыша. Найдешь, если захочешь. Любовь, она не знает преград, она на крыльях понесет… Возьмешь мою машину, только не новую. Сам поедешь или шофера дать?
– Корытова возьму с собой.
– Забирай своего вшивого поганца. И чтоб больше мне на глаза не появлялся – уже не уйдешь. Закопаю. Да, и машину не забудь оставить – в штабе… А хотя, забирай ее к черту, дарю! Свадебный подарок от дяди Игоря! – Он расхохотался. – Давно не был на свадьбе… Да, ты смотри, на людях не «тыкай» мне!
Кинаха во дворе не было, Ваня неприкаянно сидел на ступеньках.
– Пошли, – сказал я ему.
Он молча встал и пошел за мной. Надо было торопиться, пока Хоменко не передумал.
– Где дача?
– Не торопи дядю, Ромео… – Он налил полстакана, неторопливо выпил, откусил кусок колбасы.
Я терпеливо ждал, пока он прожует.
– От Тирасполя в сторону Одессы километров десять проехать надо, повернуть налево, проехать еще километра три или четыре. Будет там стоять отдельно домик трехэтажный, за забором бетонным зеленая крыша. Найдешь, если захочешь. Любовь, она не знает преград, она на крыльях понесет… Возьмешь мою машину, только не новую. Сам поедешь или шофера дать?
– Корытова возьму с собой.
– Забирай своего вшивого поганца. И чтоб больше мне на глаза не появлялся – уже не уйдешь. Закопаю. Да, и машину не забудь оставить – в штабе… А хотя, забирай ее к черту, дарю! Свадебный подарок от дяди Игоря! – Он расхохотался. – Давно не был на свадьбе… Да, ты смотри, на людях не «тыкай» мне!
Кинаха во дворе не было, Ваня неприкаянно сидел на ступеньках.
– Пошли, – сказал я ему.
Он молча встал и пошел за мной. Надо было торопиться, пока Хоменко не передумал.
– Давай ключи! – сказал я водителю, который дремал на сиденье. – Шеф разрешил взять машину.
Он недоуменно посмотрел на меня, вылез.
– Пусть едут! – услышали мы за спиной. На крыльце, широко расставив ноги, стоял Хоменко. Он пытался стоять исключительно перпендикулярно.
…Старенькая черная «волжанка» дребезжала на каждом ухабе, в ее кишках что-то громыхало, но шла она добросовестно, вытягивая 120 километров в час. Уже в конце пути, который мы проехали молча, Ваня спросил:
– Далеко едем?
– На дачу, – ответил я, продолжая думать о своем.
– Угу, понятно, – отреагировал Корытов. – Нам бомбу в машину не подложили?
– Не знаю. Нет.
Хоменко не соврал. В описанном месте мы увидели дом за бетонной стеной. Огромные металлические ворота были наглухо закрыты.
– Кажется, здесь прячут Ленку, – сказал я.
– А-а, – произнес Ванюша. Последнее время он стал очень немногословным. Наверное, все чаще вспоминал про своих хрюшек, сибирские ядреные морозы, свежие окорока, отбивные в лапоть, послушных и ласковых сибирячек.
– Стучать не будем, – сказал я. – У тебя, кроме автомата, есть что-нибудь?
Он вытащил «макаров», пару гранат и задумался. Я выбрал автомат.
– Пошли, подбросишь меня.
Через несколько секунд я был во дворе. Невзрачный забор скрывал великолепие дома. Красный глянцевый кирпич, колонны у подъезда, подземный гараж, сверкающая изумрудом травка на газонах, фруктовые деревья, виноград, шерстью расползшийся по стене, беседка… «Буржуинисто живет», – подумал я и решил, что так жить никогда не буду, потому как во мне есть некое люмпенское начало. Я осторожно потрогал золоченую ручку, на ее прохладном тельце тут же остались отпечатки моих лап. Дверь была заперта. Передо мной стояло два пути: эволюционный и революционный. По первому надо было карабкаться на второй этаж, где не было решетки на окнах, по второму же достаточно было расстрелять замок из автомата. Я выбрал революционный путь, предупредив, что начинаю стрелять. После нескольких выстрелов замок капитулировал. Я вошел в хоромы главохра президента, господина Бориса. Автомат мой дымился и, кажется, тоже был где-то люмпеном, недаром главные два свойства оружия – разрушать и предавать. Автомат дымился и, принюхиваясь стволом и поглядывая прицелом на шикарную посуду, кажется, захотел на нее поплевать. Но я сказал ему:
– Браток, не безобразничай, стрелять будем только в двуногих, вещи тут ни при чем.
Я обыскал несколько комнат первого этажа, натыкаясь на мебель – тут был целый склад всякого барахла. Все это демонстративное богатство настойчиво наводило на революционно-люмпенские мысли: поделиться бы не мешало с ближним. Все же точно во мне гуляли декабристские гены… Я поднялся по ковровой лестнице, второй этаж был еще роскошнее. Нет, совершенно не зря социалистические нувориши, имея скромненькую двухкомнатную квартиру, отводили душу на загородных дачах, выстраивая их на три этажа вверх и вниз, набивая до упора… Однако и здесь не было Леночки. Может, томилась бедолага в подвале, подобно мне?
– Лена, – крикнул я, – ты здесь?
Что это? Кажется, мое тонкое ухо уловило тихий голос. Я рванулся на третий этаж.
– Лена! – еще раз крикнул я. Передо мной была крепкая дверь.
– Я здесь! – раздался из-за нее знакомый, милый голос.
И тут я зарычал, как турбореактивный танк «Урал», и бросился на дверь. От удара я отскочил, как молот от наковальни. После второго удара я поплыл по двери вниз, как огромная жаба, случайно прыгнувшая в незамеченное стекло. И только с третьего раза, подобно былинному богатырю, я одолел злодейскую дверь – одновременно ударив двумя ногами. Упали мы одновременно – я и дверь – по разные стороны, так сказать, баррикад. Освобожденная полонянка, как вы сами понимаете, тут же благодарно бросилась мне на шею. Как они кратки, мгновения человеческого счастья! Если б этот миг был вечным! Я, конечно, не имею в виду, что мы должны были бы застыть вечной статуей на радость барахольщика Бориса. Нет, я говорю о том очищающем и ярком, как вспышка, чувстве взаимного счастья, радости и благодати. Мы действительно довольно долго стояли, прижавшись друг к другу, пока Леночка не сделала едва заметную попытку освободиться. Я тут же опустил руки – не в переносном смысле – надежда только начала окрылять меня. Не дай бог, подумает, что попала из огня да в полымя, от одного обольстителя – к другому, еще более нетерпеливому и нахрапистому. Где искать защиты девушке с привлекательной внешностью и длинными ножками?!
В комнате было одно маленькое слуховое окошко, двуспальная кровать, холодильник, электроплитка, столик с посудой.
– Я объявила этому негодяю голодовку, – сказала Лена, заметив мой изучающий взгляд.
– Ты осунулась, – сказал я, – и выглядишь неважнецки.
– Правда? – расстроилась девушка.
– Просто тебе надо покушать и отдохнуть в кругу близких людей… – Еще я хотел добавить: ""…которые могут тебя защитить». Но не стал. Настоящие герои не навязываются. Женщины, как правило, сами отдаются им с чувством благодарности.
– Я не знаю даже, как тебя благодарить, ведь ты рисковал…
Старший лейтенант Раевский скромно потупил глаза, чудовищным усилием приказав себе: «Молчать, старший лейтенант!!!»
Наверное, моя допотопная скромность произвела впечатление. Неожиданно Леночка обвила мою шею своими руками и прижалась к моим губам, закрыв глаза. Я тоже закрыл.
– Ты всегда закрываешь глаза, когда целуешься? – тоном обольстительницы спросила Лена через какое-то время.
– Сейчас – в первый раз, – ответил я не очень уверенно, так как уже не помнил, когда целовался в последний раз. В чем тут же и сознался.
И мы повторили поцелуй.
«Наверное, она таким образом мстит Борису, – подумал я закомплексованно, но утешил себя иной мыслишкой: – Так пусть же ее месть будет безграничной!»
За спиной кто-то покашлял – будто выстрелил. Мы отпрянули друг от друга. Простой Ванечка кивнул Лене и спросил:
– Извините, вы здесь остаетесь или, может, поедем?
– Поедем! – в один голос сказали мы.
Лена поспешно добавила:
– По времени этот негодяй должен приехать!
– Он-то мне и нужен, – обрадовался я. – Подождем на дороге.
Мы нашли лестницу и с помощью ее перелезли через стену. Леночка вскарабкалась как кошка. Пока Ваня заводил машину, она по секрету сказала мне, что Борис от нее ничего не добился. «Я ему пообещала выцарапать глаза!» Впрочем, женщины обычно скрывают, что были подвергнуты насилию, особенно перед мужчинами, с которыми они просчитывают возможную партию. Эти мимолетные раздумья, словно костяшки на счетах, нет, не цокали – плюсовались на одной стороне, накапливались, подкрепляя и обосновывая мои возможные шансы.
– Проедем, – сказал я, – и немного подождем.
Лена молчала. Я оглянулся. Глаза ее сверкали гневом. Она готовилась к встрече. Она выцарапает ему глаза – и до самой смерти слепой старик будет шаркать по трем этажам своей заброшенной дачи. Чтоб он не шаркал, я предложил поджечь дом. Но Леночка сказала, что не надо.
– Как прикажешь, – сказал я. – Я во власти вашего гнева.
Лена покосилась на автомат:
– Только вы не стреляйте из него.
– Я думаю, не придется.
Мы не проехали и полукилометра, как увидели впереди черную «Волгу».
– Он! – воскликнул Ваня и даже подался вперед.
Все местные мафиози почему-то предпочитают черные «волжанки». Возможно, они стесняются ездить на иномарках.
Мы развернули машину поперек дороги. Я ступил на асфальт. Ванечка вылез вслед за мной, прихватив автомат. Лену мы попросили остаться в машине.
«Волга» остановилась. Борис открыл дверцу:
– Убери машину с дороги!
– Выходи, поговорить надо, – предложил я.
Он вышел, держа наперевес автомат.
– Положи оружие в машину. Ваня, ты тоже!
Он бросил автомат на сиденье, криво усмехнулся: