– Я подруга ее детства, – правой рукой я плавно повела в сторону гроба, левой в аналогичном режиме указала на притихшего брата. – А он мой собственный друг!
– Не детский, – зачем-то уточнил Зяма.
Бандюга, ряженный пастором, насмешливо хрюкнул. Я подкатила глаза, вздохнула и с надрывом, который не смогли бы явить даже чеховские три сестры оптом, сказала:
– Как сейчас помню, сидим мы с Машенькой в песочнице. У меня ведерко, у нее лопатка... Кто бы мог подумать, что она уйдет так рано!
– Из песочницы? – после секундной паузы уточнил бандит.
Теперь смешливо хрюкнул Зяма, но я вовремя наступила ему на ногу каблуком, и неуместное веселье братца засохло на корню.
– Из жизни, – без тени улыбки ответила я и показательно всхлипнула.
– А сильна ты, май систер, в драматических ролях! – с уважением сказал братишка, когда впечатленный моим актерским мастерством громила отчалил в сторону.
Впрочем, ушел он недалеко: подгреб к благопристойному господину в полном трауре и что-то зашептал ему на ушко, некультурно указывая мясистым пальцем на нас с Зямой.
– Дюха, я думаю, мы в достаточной мере отдали долг памяти усопшей Машеньке! – занервничал братишка. – Предлагаю уже начинать отступление!
– Стой где стоишь! – сердито прошипела я сквозь зубы. – Начнем драпать – вызовем еще большее подозрение, тогда уж точно нас догонят и морды набьют!
– Как минимум, – пробормотал Зяма и поежился, забыв о жаре. – Эти граждане и пристукнуть могут!
– Ты их знаешь? – опасливо поинтересовалась я.
– Нет, но думаю, что тот, что пониже ростом и в полном трауре – безутешный вдовец, а шкаф рядом с ним – его личный охранник, – прошептал Зяма и окончательно сник.
Это добавило убедительности его собственной актерской игре. Громила и его хозяин немного посверлили нас взглядами, но мы очень натурально скорбели, и вскоре они потеряли к нам интерес.
– Вот теперь сбегай, возложи цветочки, и будем потихоньку отходить, – шепнула я брату.
Зяма воздел повыше свои гвоздички и нетвердой поступью пьяной мажоретки побрел к гробу, где показательно грустные граждане с букетами образовали небольшую очередь. Братишка недолго топтался в ней замыкающим, к нему быстро пристроилась худосочная дамочка с фантазийной стрижкой в богатой цветовой гамме тигровой шкуры. Она потянулась вишневыми губками к Зяминому ушку, и мой непутевый братец мгновенно оживился, расправил плечи, засверкал очами. Мне осталось надеяться только на то, что блеск его глаз окружающие объяснят для себя мужественно удержанными слезами.
– Казанова несчастный! – ядовито прошипела я, царапая крыловидные лопатки тощей дамочки острым взглядом и мысленно приказывая ей отвалить куда подальше.
Худышка оказалась удивительно восприимчива к моему ментальному сигналу. Пошептавшись с Зямой всего минуточку, дамочка поспешно отошла в сторону, даже не оставив в предписанном ритуалом месте пару бордовых роз. Краем глаза я проследила за тем, как она ушла по аллее, занятой автомобилями из траурного кортежа, и уже не в первый раз подумала, что братец мой – совершенно незаурядный мужчина. Надо же, после такой короткой беседы с ним впечатлительная женщина напрочь позабыла, зачем вообще пришла на кладбище!
– Надо предложить мамуле написать биографию любимого сына – бестселлер «Казимир Кузнецов как воплощение жизнелюбия и неиссякаемый источник позитивной энергии»! – съехидничал мой внутренний голос.
Я кивнула. Право, стань Зяма психоаналитиком, он мог бы возвращать к жизни толпы суицидально настроенных дурочек! По-моему, есть только две женщины, которым он не способен заморочить голову: это я и наша мамуля.
Впрочем, я тоже ощущала некоторое головокружение, только причиной его были не Зямины чары, а жуткая жара.
В два часа пополудни под июльским солнцем на кладбище было жарко, как в аду. Впору было позавидовать китайцам (или японцам?), у которых традиционным траурным цветом является белый! Осмотревшись, я поняла, что промахнулась с покупкой черного суконного платья с подобающим случаю скромным вырезом. Прочие дамы без стеснения надели дырчатые кружевные блузки, легкие сарафаны на тонких бретельках и очень-очень маленькие черные платьица. Хотя все эти наряды были приличного черного цвета, легкость мануфактуры и фасона делали их гораздо более подходящими для вечернего выхода с танцами и обжиманцами. В толпе легкомысленно разряженных дамочек я выглядела смиренной монашенкой.
Зато у меня был самый красивый спутник! Надо отдать должное Зяме, на фоне других мужчин он смотрелся, как фламинго среди пингвинов. Не только потому, что ни один другой джентльмен не облачился в моднейший костюм из розового льна. Просто наш Зяма действительно хорош собой: высокий, с отличной фигурой и приятной скуластой физиономией, которой напускная скорбь придала обольстительной томности. Я прямо залюбовалась братишкой, когда он пошел возлагать цветы к ногам своей усопшей подруги.
Другие граждане на него тоже засматривались. У большинства, чуждого высоких художеств, розовый колер плохо ассоциировался с трауром. Однако Зямина рубашка под пиджаком жизнерадостного цвета была чернильно-черной, и в этом сочетании угадывалось что-то глубоко символическое, намек на близкое соседство цветущей младой жизни и темного праха.
Зяма чуток задержался у гроба, по дизайнерской привычке формируя в домовине гармоничный букет, но я недолго оставалась одна. Бочком-бочком, как маленький краб, ко мне приблизилась невысокая брюнетка с распущенными волосами русалки азиатского происхождения. Угольно-черные волосы отчасти закрывали излишне обнаженные плечи и чересчур смелое декольте, в глубине которого взволнованно вздымалась силиконовая грудь.
– Это твой? – хриплым шепотом спросила она, кивком указав на Зяму, сноровисто формирующего в районе белых тапочек классическую экибану из алых и белых гвоздик.
– Мой, – подтвердила я, не найдя в себе сил отречься от родного брата, даже если он ведет себя, как сущий идиот.
Брюнетка глубоко и отчетливо завистливо вздохнула, шумно сглотнула слюнки и спросила еще:
– И как он?
– Так себе, – дипломатично ответила я.
– Вижу, ты не в восторге? – оживилась она. – Может, махнемся? Предлагаю ченч!
– То есть обмен? – Я вынужденно применила свой зулусский английский. – А чем меняться, я не поняла?
– Ты что, глупая? Мужиками, конечно! Чем же еще! – брюнетка фыркнула, как выдра. – Ты уступишь своего дусю мне, а я своего – тебе!
– А где твой дуся? – невольно заинтересовалась я.
– В Париже, – легко ответила брюнетка.
– В Париже? – Я задумалась.
Дуся, в нагрузку к которому идет столица Франции, определенно, мог рассматриваться как объект заманчивой бартерной сделки. А я пока что девушка свободная, лишь отчасти связанная обещанием в обозримом будущем выйти замуж за симпатичного милицейского капитана Дениса Кулебякина. Однажды он хитростью вырвал у меня соответствующую клятву, но при этом не сообразил ограничить мою девичью свободу конкретными временными рамками. Так что в ближайшие десять-двадцать лет я, думается, вольна распоряжаться собой. Вполне могу включить в перспективный пятилетний план развития своей жизни парижского дусю.
– А он у тебя кто? – Любопытство мое заметно возросло.
– Он лес, – непонятно сказала брюнетка и послала воздушный поцелуй Зяме, который как раз закончил сеанс похоронной флористики и обернулся ко мне в надежде получить одобрение своих трудов.
– В смысле, полный дуб? – огорчилась я.
К сожалению, терпеть не могу дураков и не умею скрывать свое к ним отношение, а это сильно сужает диапазон поисков потенциального спутника жизни.
– Дуб, – согласно кивнула брюнетка. Она завела глаза и скороговоркой, как девочка, повторяющая затверженный стишок, протарахтела:
– Дубравы, ельники, сосняки, пихтарники, бучины и грабовники! И еще каштановые рощи, хотя об этом лучше не говорить, так как каштановая древесина является особо ценной и законодательно запрещена в рубку. Мой дуся – лесной король юга России.
Это была очень интересная и, в общем, греющая душу информация. Мне только неведомые грабовники не понравились, как-то неприятно они называются... Мысленно я попробовала на вкус небанальное словосочетание «лесная королева российского юга», дополнила его собственным именем – «Индия Кузнецова» – и решила, что знакомством с парижским дусей пренебрегать не стоит.
– Так, дуся моя. Ты со своим на поминках будешь? – деловито спросила брюнетка, копошась в своей сумочке.
– Не знаю, – растерялась я – главным образом от того, что незнакомка назвала меня дусей.
Это имя более или менее органично вписывалось в длинный ряд моих домашних прозвищ: Дюша, Индюся, Индуска... Впрочем, у брюнетки это, похоже, было универсальное имечко для знакомых любого пола, ведь лесного короля она тоже называла дусей.
Это имя более или менее органично вписывалось в длинный ряд моих домашних прозвищ: Дюша, Индюся, Индуска... Впрочем, у брюнетки это, похоже, было универсальное имечко для знакомых любого пола, ведь лесного короля она тоже называла дусей.
– Как это – ты не знаешь, будете ли вы на поминках? Должны быть, – твердо заявила легкомысленная подруга лесного короля и вручила мне визитную карточку.
На серебристой картонке красивыми золотыми буковками с вензелями были вытиснены всего два слова: «Дарья Павелецкая». Никакого титула к имени не прилагалось (а так хотелось приписать внизу: «Просто дуся»!).
– Слава богу, поминки будут попозже, ближе к ночи, в нормальном кабаке с кондюками, – вяло обмахнувшись ладошкой, сказала нежная дуся Даша.
Голос у нее был низкий, с волнующей хрипотцой. Я не поняла, то ли Дашенька нарочно так говорит, чтобы больше соответствовать образу женщины-вамп, то ли у нее какие-то проблемы с гортанью. Наверное, все-таки выпендривается.
– Ночной клуб «Планида» знаешь? – эротично шептала мне роковая женщина. – Встретимся там в одиннадцать. Если вас охрана задержит, звони, я проведу. Нет, лучше подходите не в одиннадцать, а в двенадцать, а то вдруг самолет задержится, и мой песик припоздает. Короче, в полночь ты должна появиться. Но только не позже!
– Что, поминки ограничены регламентом? – съязвила я.
– Да нет, просто, если ты не поторопишься, мой дуся может успеть положить глаз на какую-нибудь другую кралю, и все, ты в пролете! Мой дуся, знаешь, какой приставучий? К понравившейся бабе цепляется, как репей к собачьей заднице!
Зяма вернулся непритворно опечаленный. Физиономия у братишки была почти такая же пасмурная, как в тот незабываемый вечер двадцатипятилетней давности, когда мы после долгих усилий добрались до верхней полки мебельной стенки, где вызывающе красовался шоколадный набор, привезенный папулей из Австрии. Хорошенькие шоколадные бутылочки мы жадно слопали, а содержавшуюся в них жидкость без церемоний вылили в раковину, за что папуля устроил нам грандиозную нахлобучку, потому что жидкость, к которой мы отнеслись с великолепным пренебрежением, являлась редким дорогим коньяком. Мне тогда было без малого пять лет, а Зяме целых семь. Старший брат благородно взял вину на себя, но готовился к этому моральному подвигу почти полдня и имел при этом глубоко задумчивый вид. Это нетипичное для него выражение лица запомнилось мне даже крепче, чем папулина ругань.
Теперь, глядя на пасмурную физиономию братца, я сочла нужным его утешить:
– Ну-ну, Зямка, не надо так убиваться! Машеньку ты уже не вернешь, придется взять себя в руки и научиться жить без нее.
Это была дурацкая фраза, но лучшей я не придумала. Как и следовало ожидать, опечаленного Зяму мои слова ничуть не утешили. Братец продолжал хмурить брови, кривить губы, играть желваками на щеках и всяко иначе уродовать свою мужественную физиономию. Он даже не заметил плотоядных взглядов, которыми охочая до новых знакомств брюнетка Дашенька обволакивала его с ловкостью голодной орхидеи-мухоловки. Кокетливая красавица попыталась разделить Зямин минорный настрой, сокрушенно прошептав: «Ах, бедная Машенька, как смерть меняет человека, ее не узнать!», но Зяма не обратил на мою новую знакомую никакого внимания. Я расценила это как очень плохой признак и всерьез забеспокоилась о душевном состоянии братца.
Я решила, что мой сестринский долг – вывести Зяму из апатии, и стала думать, как это сделать.
«Элементарно, Ватсон! – без запинки подсказал мне внутренний голос. – Если любвеобильного Зяму так опечалило удаление Машеньки, надо быстренько произвести замену на поле».
Накануне я до глубокой ночи вынужденно смотрела по телику футбол, до которого огорчительно охоч мой друг капитан Кулебякин, и терминология спортивной игры запала мне в душу.
– А кого же выпустить на замену? – Я машинально огляделась по сторонам и увидела все ту же брюнетку.
Стоя в пяти шагах от нас, она облизывала Зяму влажным взглядом примерно так, как это делал бы с гигантским чупа-чупсом маленький сладкоежка. Было видно, что красавица готова заменить Зяме не только покинувшую его персональный фан-клуб подругу Машеньку, но и целую команду отличных игроков со всеми тренерами и массажистами.
– До вечера! Еще увидимся! – обрадовавшись, что решение нашлось само собой, я дружески помахала красавице ручкой и потянула братишку прочь от толпы.
Совесть, робко укорявшая меня за то, что в моей программе посещения поминального обеда запланированы такие нетрадиционные пункты, как собственное перспективное знакомство с лесным королем (это раз) и выдача любострастной брюнетке Дашеньке охотничьей лицензии на Зяму (это два), умолкла. Спасение дорогого и единственного брата от черной меланхолии следовало признать миссией благородной и высокогуманной. Из тех, ради выполнения которых вполне допустимо нарушить нормы этики.
Я предупредила Зяму, что вечером мы с ним в обязательном порядке идем на поминки в ночной клуб, и он, как мне показалось, приободрился. Мы условились встретиться дома за ужином, а затем расстались у гостеприимно распахнутых кладбищенских ворот. Зяма укатил на своем скутере, а я вызвала по телефону такси и в ожидании машины спряталась под сень ветвей плакучей ивушки. На открытых участках кладбища было так жарко, словно температурный режим подбирался в специальном расчете на нераскаявшихся грешников с целью скорейшей их адаптации к посмертному пребыванию в адском пекле.
В ивовом шатре нашелся вполне удобный гранитный валун. Я убедилась в отсутствии на нем букв и цифр и с чистой совестью присела на камень, который вроде не был могильным.
Сидя на приятно теплом гранитном валуне, я сквозь завесу зеленых ветвей поглядывала на дорогу, чтобы не упустить свое такси. Машину запросто могла перехватить особа, выжидательно переминающаяся на другой стороне дороги. По приметной трехцветной шевелюре я узнала ту самую дамочку, которая бессовестно отвлекала моего братца от ритуального возложения цветов к ногам усопшей Машеньки. Тигрово-полосатая дамочка явно тоже спешила убраться с кладбища, для чего призывно махала ручкой каждому проезжающему мимо автомобилю, за исключением только катафалков. Вскоре какая-то машина, большая, серебристо-серая, любезно остановилась, дамочка уехала, и долгожданное такси досталось мне в единоличное пользование.
2
Зяма не пришел к ужину. Напрасно папуля в ожидании припозднившегося едока добрый час держал на медленном огне эксклюзивные тыквенно-бараньи бифштексы, которые никак не могли перенести повторного разогрева без непоправимого ущерба для пикантного вкуса. Бифштексы едва не пригорели, но Зяму так и не дождались. Папуля, который в порыве кулинарного вдохновения растиражировал свое новое изобретение в количестве семи порций, сильно расстроился. Я утешила его как могла – съела один бифштекс за себя, один за бабулю, у которой некстати прихватило живот, и еще два отнесла любимому бассету капитана Кулебякина. Сам Денис ранним утром умотал в краткосрочную командировку, и Барклай остался на моем попечении.
Я выполнила дежурный хозяйский долг добросовестно и даже с избытком. Я не только сводила Барклая погулять, но даже позволила ему насладиться тесным и, надо думать, результативным общением с пуделихой, хозяйка которой – противная баба Клавдия Васильна из второго подъезда – привязала свою бедную собаку к лавочке на солнцепеке и пошла в тенистую беседку трепаться с другими старухами. Сквозь зеленую стену до меня без помех доносился ее елейный голос: Клавдия Васильна ругательски ругала современных девиц, бесстыже щеголяющих в узких брюках, коротких облегающих платьях, юбках с разрезами и прозрачных блузках с декольте. По ее мнению, в сорокаградусную жару гораздо уместнее было бы облачиться в рейтузы по колено, корсет со шнуровкой, длиннополую рясу с капюшоном и глухую паранджу. Вот это был бы в высшей степени приличный наряд! Особенно если дополнить его красивыми аксессуарами в виде ежовых рукавиц, водолазного шлема и стального пояса верности с пудовым замком.
Мой собственный костюм являл собой квинтэссенцию ненавистного бабке легкомысленного стиля: на мне были тугие шортики с разрезами и короткая дырчатая маечка с глубоким вырезом. Монолог Клавдии Васильны мне закономерно не понравился, но озвучивать свое недовольство я не стала. Просто отвязала истомленную жарой пуделиху, отпустила ее порезвиться с Денискиным бассетом, и славные животные без всяких понуканий с моей стороны устроили акцию протеста против притеснения здоровой сексуальности.
Не зря говорят: «Больше дела, меньше слов». Деятельная пуделиха выполнила свою программу-максимум быстрее, чем ее болтливая хозяйка. Постфактум я снова привязала разомлевшую собаку к той же лавочке и увела восвояси довольного Барклая.