И тут же в подтверждение этих слов из квартиры послышался приглушенный басок:
– Элина, кто там?
– Это картошка… в смысле реклама… этого, как его… слова Божьего, – сбивчиво крикнула Эля в щель и выдохнула Женьке в лицо сдавленным шепотом: – Убирайся немедленно!
– Но я хотел! – Женька тянул к подруге ладони, будто просил милостыню. – Мне так надо…
– Я! Мне! – злобно передразнила Эля. – Пусть тебе Николь помогает!
И Эля безжалостно хлопнула дверью. Женька совершенно растерялся, он почему-то забыл, что сегодня выходной. Что нормальные родители сидят себе дома и не мечтают о встрече с ним. Он зачем-то приблизил лицо к глазку и тихо сказал в закрытую дверь:
– Но ты у меня одна…
С той стороны что-то жалобно проскрипело, а затем непримиримо щелкнул замок. Женька снова остался один, с каждым днем это тяготило его все больше и больше. И, вероятнее всего, от того, что он совершенно не понимал, с кем наедине находится. Он ошалело блуждал взором по голой лестнице, воздух из теплого стал казаться удушающим, горло сжимало что-то цепкое, крепкое. Лишь необъяснимое ощущение, что за ним до сих пор приглядывает дверной глазок, останавливало его от ругательств или того хуже – слез. И вдруг, заставляя Женьку подпрыгнуть на месте от неожиданности, щелкнула и мгновенно распахнулась соседская загадочная дверь. Не смог Женька опомниться или что-то разглядеть, как из нее вылезли две длинные руки, ухватили его за плечи и поволокли внутрь. Не успев и пикнуть, Женька оказался в чужой таинственной квартире. Он инстинктивно зажмурился, перед внутренним взором стоял ожиревший свидетель под защитой государства, страдающий неизлечимой болезнью непереносимости света. Но что ему нужно было от постороннего человека? Женька взят в заложники? Или от него хотят получить какую-то важную информацию? А быть может, завербуют в тайные агенты…
– Чаю хочешь? – спросил нежный, певучий женский голос.
Женька открыл глаза. Перед ним стояла невысокая женщина в японском домашнем халате, что был расшит райскими птицами. Седеющие волосы рассыпались по плечам. Черты лица ее были тонкие и красивые, напоминающие старинный портрет, который разъели мелкие трещинки, и он помутнел от времени. В женщине не было и капли лишнего веса, а квартиру заливал ровный мягкий свет из смотрящих в зиму белых окон.
– Кто вы? – Женька налег спиной на дверь, будто искал у нее защиты.
Женщина усмехнулась, но в ее васильковых, казалось бы, лукавых глазах затаилась грусть.
– Теперь это не имеет значения, – только и сказала она. – Лучше раздевайся, проходи и расскажи мне свою историю. Я так давно ни с кем не говорила по душам…
«Ей нужна моя душа, – истерически подумал Женька. – Ах вот куда метит эта простоволосая ведьма с прекрасными глазами!»
– Отпустите меня, пожалуйста! – постыдно взмолился он.
– Не думала, что ты такой трус. – Ведьма буравила его пронзительным взглядом.
Женьке показалось, будто в этих словах есть что-то странное, но он никак не мог понять, что же именно. Фраза все крутилась в голове, и тут он сообразил:
– Откуда вы знаете, что я парень? – Он поежился в мамином пальто.
Женщина тихо засмеялась, а потом приблизила к Женьке свое тонкое, суховатое, совершенно бледное лицо.
– Я подсматривала за тобой! – шепнула она ему на ухо.
И расхохоталась уже громко, без стеснения, то ли над собой, то ли над Женькой.
– Однажды ты ошибся звонком и долго трезвонил в мою квартиру, – продолжила она, отсмеявшись. – Я хорошенько рассмотрела тебя в тот день. – Женщина ткнула узловатым пальцем в дверной глазок. – Ты зашел к соседской девочке и тем же вечером ушел от нее в женском наряде, вот потеха!..
– Вы следили за мной в глазок?
– А еще в окно. – Дама кивнула на белесый двор за стеклом. – Все это так интересно! Я придумала кучу версий, для чего тебе все это нужно. И ты не уйдешь отсюда, пока все мне не расскажешь! Порадуй старуху. Тебе все равно не мешает выпить горячего чая, совсем же замерз, бедолага…
Признаться, Женька уже не видел в этой маленькой женщине существенной угрозы, скорее ее саму хотелось защитить, спасти от какой-то невидимой напасти. Он увереннее осмотрелся вокруг. Квартира, в которую он угодил, выглядела необычно. С одной стороны, все здесь было в движении: со спинки кресла, что выставило из-за двери свои мясистые бока, сползала к полу неловко накинутая шаль. На торшере чуть покачивалась от легкого сквозняка густая бахрома. Также постукивали друг о друга длинные деревянные плети, ограждающие вход в кухню. Но в то же время жилище выглядело замершим. Женька никак не мог понять, откуда взялось это чувство: словно он оказался в вакууме. Будто разом угодил в прошлое – застывшее время. На тумбе, под зеркалом в резном окладе, стоял дисковый телефон, крученый провод от которого тянулся к квадратной розетке. Женька и забыл, что на свете существовали такие допотопные аппараты. А телевизор выпячивал пузатый экран из коричневой стенки от пола до потолка. За стеклом – хрусталь, на круглом столе – скатерть с кистями. А занавески на окне в гостиной походили скорее на театральный занавес. На выцветших обоях висели какие-то портреты, а еще, кажется, старые афиши.
– Да кто же вы такая? – снова спросил Женька, возвращая внимание к хозяйке антикварной квартиры. – Я знаю, вы живете, как затворница, но почему?
– Какая разница? Я просто соседка, – отмахнулась дама. – Зови меня Анастасия. – Она оглянулась на зеркало, как-то смущенно оправила ворот халата, провела сухой ручкой по седым волосам, убирая пряди от лица за плечи, и добавила: – Анастасия Александровна.
Из кухни вкусно потягивало каким-то травяным чаем и еще чем-то сладким. На краю кухонного стола примостился простенький ноутбук, который мигом вернул Женьку в настоящее. Он подумал: а здорово было бы хлебнуть сейчас чего-нибудь горяченького! Хозяйка квартиры не выглядела тяжело больной, да и вербовать в секретные службы его, кажется, никто не собирался. И Женьке вдруг захотелось рассказать этой пожилой даме обо всех своих проблемах и горестях. Что-то теплое и притягательное исходило от Анастасии Александровны. С ней так и тянуло быть откровенным, выговориться, как это бывает со случайным попутчиком в поезде дальнего следования. Чтобы тот увез все напасти с собой, забрал в неведомые края. И никогда, никогда они не вернулись бы вновь…
Анастасия Александровна уже прошла на кухню, убрала со стола ноутбук и теперь наполняла чашки пахучим напитком, от которого поднимался тугой пар. Женька скинул женскую одежду на стул в коридоре и прошел в дом. Он послушно сел за стол, отхлебнул чая, и тот пролетел вниз, отмораживая язык, горло, оседая теплом где-то внутри. Точно зелье, он заставил выскакивать признание за признанием. Женька все говорил и говорил обо всем, что случилось с ним, начиная с ушедшей осени. Анастасия Александровна слушала его молча, не перебивая, лишь внимательно блестели ее лукавые глаза и порой от любопытства чуть раздувались и вздрагивали ноздри. Иногда она не могла сдержать улыбку и тихо хихикала, так что ее тоненькие плечи прыгали под тканью халата. Но вскоре нос ее краснел, и она украдкой промокала глаза платочком. С каждым словом Женьке становилось все легче, будто разговор с Митей – был вышибленной из шампанского пробкой, после чего пена так и била фонтаном. И вот постепенно сосуд пустел, Женька совершенно выдохся и, обессиленный, неприлично распластал локти по столу.
– Как же тебе повезло! – сказала Анастасия Александровна, будто очнувшись от морока.
– Это в чем же? – искренне не понял ее восторга Женька.
– Не каждый похвастается такими необыкновенными воспоминаниями. – Она словно говорила теперь не только о Женьке, а о чем-то необъяснимо значимом и волнующем.
Лицо ее сейчас казалось еще белее, оно будто светилось изнутри.
– Я только теперь понял, каким ничтожеством был, – признался Женька, невольно залюбовавшись своей собеседницей. – И это паршиво…
– Да, порой узнать, кто ты, можно, лишь притворившись другим. – Лицо Анастасии Александровны казалось сейчас почти прозрачным, будто через него глядело само прошлое. – Но ты так молод, в твоей власти все изменить. Главное, нужно понять, чего тебе действительно хочется…
Она вдруг поднялась и начала поспешно убирать со стола посуду, руки ее дрожали, от чего чашки касались друг друга боками, слегка позвякивая высоким чистым керамическим звоном.
– Ну все, теперь иди, – кинула Анастасия Александровна через спину, – признаться, я очень утомилась, так давно ни с кем не говорила…
– А чего хотите вы, запирая себя в этих стенах? – Женька пытался поймать ускользающий взгляд этой странной женщины.
– Теперь только покоя.
Она устало указала на дверь, и Женька даже сообразить не успел, как снова оказался на лестнице. Ему показалось, что никогда еще он не был так далек от понимания, что с ним происходит. Он был растерян, изумлен и чувствовал себя окончательно запутавшимся. Не знал он еще и того, что именно с этого момента клубок покатится, постепенно раскручивая нить. Точно ее хвост застрял сейчас под дверью загадочной квартиры, где в безвременье и одиночестве жила старая дама, впустившая в свой мир нового человека впервые за долгие годы…
Глава двенадцатая,
где рассказывается, из чего растут зубы ненависти
Зима свернулась клубочком, съежилась и почти что исчезла в лучах наступающей весны. Женька тоже барахтался в этих лучах, сплавляясь до школы и обратно по глубоким лужам рябых московских дорог. Он еще толком не разобрался в себе, продолжая хорошо учиться, но как-то по инерции. Без труда, но и без излишней инициативы. Самые большие трудности вызывала коварная физкультура, тренировать ум выходило куда эффективнее, чем мышцы. Теперь Женька сидел один за партой возле окна, которую круглый год продували ветра. Эля совсем отдалилась, она пересела к узколобой двоечнице, которую изо всех сил тянула к лучшей успеваемости. А та вяло упиралась, отказываясь даже переписать домашнюю работу, и тогда Эля, меняя почерк, выводила кривые каракули в чужой тетради. Иногда Женька замечал на себе ее странный, задумчивый взгляд, но лишь только это случалось, Эля сразу непринужденно отворачивалась и больше не проявляла и грамма внимания.
Николь же казалась теперь лишь прекрасным миражом, Женька давным-давно не виделся с ней. Он знал, что Ника несколько раз приходила в школу на спектакли «Маски», но сам не казал туда и носа. Ему отвратительно было даже представить, как Ника восторженно аплодирует Каю в лице гнусного Стаса Ищенко. И вроде, по слухам, играл он плохо, забывая текст и путая слова. Но все равно Женька чувствовал бы себя побежденным, находясь в зале, когда враг топчет ногами заветную сцену. А что сказать Нике и как достойно объяснить свою выходку с переодеванием – он до сих пор не знал. Несколько раз в столовой и на переменах Женька встречал Митю Титякова, но тот сторонился его. Сразу отворачивался или делал вид, будто спешит куда-то. Теперь Митя носил очки, потому о приближении Женьки узнавал заранее, лишь только тот показывался на горизонте. Но все это еще можно было как-то терпеть и жизнь казалась вполне сносной, если бы не постоянные стычки со Стасом. По совершенно непонятным причинам Ищенко никак не хотел оставить Женьку в покое. Вечно поддевал обидными шуточками, а порой старался напакостить исподтишка. И когда Женька не мог отыскать в раздевалке своего мешка со сменной обувью или же его школьный рюкзак вдруг начинал летать по коридору, от ноги к ноге, – рядом всегда оказывалась ухмыляющаяся физиономия Ищенко. Он мог выглядывать из-за вешалок или что-то шептать на ухо футболистам, пинающим рюкзак. Но как только Женька решался нагнать обидчика, Стас тут же растворялся в кишащих учениками школьных коридорах, ловко сливаясь с толпой.
И вот, когда Женька уже решил оставить в покое тайну этих беспричинных стычек, причислив ее к вечным загадкам природы, произошел случай, который пролил свет на эту темную историю. А вышло вот что.
В тот день Ищенко совершенно осатанел. Столкнувшись с Женькой в коридоре, он громко и самодовольно выкрикнул:
– А наш немощный Жендос завалил весенний кросс!
Со всех сторон полился смех, а Стас тут же пропал из вида. Вокруг, точно вода, стекались друг к другу ученики, множество лиц, и все не те.
– Урод! – в исступлении проорал Женька. – Имей смелость показать свою рожу!
– Ах, урод? – Ищенко вдруг застыл на месте, толпа будто выплюнула его и расступилась. – Зато ты загляденье, просто Нюша какая-то!
Они стояли, точно два ковбоя из старого вестерна, друг напротив друга, испепеляя соперника смертоносным взглядом. Вот-вот должны были прогреметь выстрелы, и только жди – кто кого.
– Чего тебе от меня еще надо? – грохнул Женька. – Вроде получил уже все, что хотел.
– Ты мне за урода ответишь! – пошел на него Стас с холодной, непробиваемой физиономией.
– Да, ты моральный урод! – не отступал Женька. – И это уродство пострашнее внешнего – его не сразу заметишь.
Стас даже подскочил от ярости, затем весь как-то выгнулся и буквально прыгнул на Женьку.
– А ты, как погляжу, хорош со всех сторон! – шипел он, стараясь повалить Женьку на пол, и ему это вскоре удалось. – Чист и непорочен, как твоя прекрасная мамочка!
Ищенко взирал сверху, лицо его разъела ненависть, но в то же время впервые оно казалось Женьке по-настоящему живым. Это были истинные чувства, которые, точно весенняя вода, проломили ледяной панцирь.
– Причем здесь моя мать? – От удивления Женька затих, почти не сопротивляясь, и безвольно распластался по полу.
Стас дышал ему прямо в лицо, раскрасневшийся, потный, жаркий.
– А ты не знаешь? – едко спрашивал он, и лицо его, на удивление, становилось еще красивей. – Твоя бесстыдная мать крутила роман с моим отцом! Из-за нее он чуть не ушел из семьи…
Только теперь Женька начал понимать, что же двигало Стасом все это время, откуда выросла эта тупая ненависть. Все молниеносно становилось на свои места. Мысли сменяли друг друга, как кинокадры, и вот уже сложилось целое кино. Женька понял – это не комедия, даже не боевик, а банальная мелодрама… Неужели мамин бывший женатый поклонник – это и есть отец Ищенко?
– Пусть моя мать не святая, но и твой отец тоже хорош! – Женька уверенно приподнялся на локтях, отодвигая Ищенко, который, изрыгнув последние слова, будто ослабел. – Он обидел твою мать, потом – мою, а сейчас, наверное, расправляется с очередной несчастной женщиной! – не чувствуя былого сопротивления, Женька умудрился сесть. – Можешь вымещать злость на мне, можешь винить во всем мою мать. На ее место уже пришла другая, отец у тебя не промах. Научись уже признавать людей такими, какие они есть, а не такими, какими тебе их хочется видеть!..
Стас ошарашенно смотрел на Женьку, все еще сжимая в кулаках его рубаху. А по коридору уже разносились быстрые шаги – о потасовке узнала администрация. И вот сильные руки Борова подхватили растерянных, запыхавшихся мальчишек, как новорожденных котят, и поволокли в учительскую. Со всех сторон на них пялились ротозеи, но драчунов теперь не интересовала школьная жизнь – внутри созревало глубокое понимание своей собственной истории. Запершись в учительской, завуч проводила с ними длинную серьезную беседу, а ребята лишь растерянно кивали головами. Они не смотрели друг на друга, будто расцепившись, оказались в разных мирах – каждый думал о своем. Они просидели в учительской до конца перемены, потом – до конца урока, а потом – следующего. В полном молчании. Пока дверь не распахнулась, являя статного, подтянутого красавца средних лет.
– Стас, что случилось? – Он шагнул к Ищенко, который даже не повернул головы. – Мне позвонили и сказали, что ты был избит. Это так?
Мужчина воинствующе оглядел полупустую учительскую.
– Ты шутишь? – без улыбки ответил наконец Ищенко, кивнув на Женьку, вид у которого был порядком потрепанный.
Из-за стола уже поднялась завуч, она протянула руку и шагнула вперед.
– Я не позволю обижать моего сына! – неприветливо, даже грозно зыркнул на нее мужчина. – Я буду жаловаться!
– Пап! – встал Стас, будто осаждая родителя, и зашипел сквозь зубы: – Ты всерьез думаешь, что меня здесь кто-то может обидеть? И ты не позволишь это делать другим? А себе? Почему ты позволяешь себе обижать меня?
От неожиданности завуч замерла на месте, а Женька впервые глянул на Стаса. Лицо Ищенко опять стало ледяным, как прежде. Он взял себя в руки, и слова эти были брошены не в пылу, а обдуманны и взвешенны. Завуч как-то замешкалась, рука ее безвольно повисла, а потом и вовсе спряталась за спиной. Женьке казалось, будто воздух вокруг наэлектризовался так, что волосы готовы стать дыбом, но только он еще не знал, что уже через секунду обстановка накалится до предела. В дверь осторожно постучали, и следом она распахнулась.
– Здравствуйте, я мама Жени Рудыка. Вызывали?
В комнатку заглянуло смазливое, встревоженное личико Женькиной мамы. Она смущенно кивнула завучу, потом нахмурилась, глядя на Женьку, скользнула взглядом по Стасу и тут уперлась в его отца. Старший Ищенко стоял сбоку, за открытой на него дверью и теперь тоже без удовольствия покривился.
– Ты? – прогудел он, растерянно оглядываясь. – Так это все из-за нас? Черт возьми, что за институт нравов! – Он снова собрался и перешел в нападение, наступая на совершенно опешившую завуча. – Вам что, заниматься больше нечем? Не знаю, что этой женщине от меня надо…
– Мне?.. Надо? – захлебнулась мама.
Кулаки ее сжались, скулы побелели, она вся чуть наклонилась вперед, как Пизанская башня, и Женьке пришлось тут же обнять ее за плечи, разворачивая из кабинета.
– Пошли отсюда, – только и сказал он, уводя мать в коридор.
Завуч окончательно онемела от такого поворота событий, а отец Стаса уже атаковал ее какими-то невнятными объяснениями. Он резко, будто от судороги, крутанул головой в сторону уходящей пары. Но Женька не смог прочитать эмоций по этому каменному лицу: лишь губы его чуть кривились, то ли от боли, то ли от пренебрежения. И мама, взглянув в эту маску, оступилась, нога криво подвернулась, фигурка еще сильнее накренилась, съежилась. Так что Женьке пришлось пару шагов практически волочить мать на себе, подхватив под локти. Но потом она вдруг остановилась, глубоко вдохнула, распрямляясь и разводя плечи в стороны. Она повела локтями, освобождаясь от помощи, и шагнула дальше увереннее, легче.