Что случилось затем, тому, кто воображал события той ночи, было бы трудно пересказать. В этом месте его воображение поражал своего рода паралич или сон: действия и события останавливались, а все персонажи той сцены замирали в своем движении. Картина, только что бывшая у него перед глазами, стала отдаляться, словно что-то влекло его прочь, какая-то сила, более мощная, чем порывы ледяного ветра той ночи, перенесла его на скамейку парка, стоящую на берегу озерка рядом с зарослями папируса, и с этого расстояния ему было трудно разобрать, кто как двигается, кто что говорит, кто хочет идти с Тиаго за документами, оставленными в его автомобиле на улице Сампайо Пина, точно напротив дома Иоанны, около двадцати кварталов отсюда или же в километре, если по прямой. Скорее всего, Тадеуш пожелал отправиться с Тиаго, и все остальные поддержали его, разумеется, все происходило именно так. Но человек из автомобиля проницательно и зло ответил: ты, поэт, оставайся в своем доме, среди своих книжонок и своих стихов. Так он должен был ответить. А Луизе сказал: а ты, малышка, сгинь, быстренько домой! Загадка, почему он приказал сесть в машину вместе с Тиаго лишь Мишелю и Иоанне; видимо, его не заботило, что Мишель иностранец, потому что подумай он об этом, то сообразил бы, что это не та история, которую стоило придавать огласке за границей, так как иностранные журналисты могли бы поднять по этому поводу большой шум. Как бы то ни было, Тадеуш вернулся к подъезду и остался стоять в круге света, опершись спиной о косяк; Луиза пошла вниз по улице, быстро удаляясь в сторону реки, тогда как Тиаго, Мишель и Иоанна влезли в автомобиль, который умчался на полной скорости; тот, кто воображал себе события той ночи, сидя в парке на скамейке, только сейчас обратил внимание на его марку: это был черный "мерседес" старой модели, респектабельный автомобиль, вне моды, из тех, за рулем которых обычно сидит шофер в форме, а заднее сиденье занимает пожилая синьора.
Однако мгновение спустя он сам был уже вместе с ними, в автомобиле, между Иоанной и Мишелем; Тиаго сидел впереди, прижав платок к губам, а человек вел машину на бешеной скорости, прибавляя на поворотах и вылетая на тротуары в узких местах. Быть может, он был пьян и перевозбужден и оттого вел машину с таким исступлением, или же это был еще один способ продемонстрировать свою неукротимость и свое презрение к жизни.
Вот и церковь Богоматери, за ней дома площади Рато, мимо которых они пролетели по встречной полосе, дальше - вдоль арок парка Аморейрас, затем мимо отеля "Риц", со швейцарами в зеленых ливреях, похожими на привидения, но даже "Риц" казался пустынным, свет в вестибюле был погашен. И вот, наконец, улица Сампайо Пина. Человек, словно опасаясь, что все три его пленника вздохнут с облегчением, резко затормозив у самого тротуара, сказал: первый политический урок - любить собственную страну. Он вновь достал пистолет и поигрывал им, потирая о брючину. Знаете, что это значит, ребятишки, спросил он. Нет, вы понятия не имеете об этом, потому что не знаете ничего. Я знаю это не хуже вас, а быть может, и лучше, подал реплику Тадеуш, я уже пятьдесят лет знаю эту страну, так что воздержитесь от ваших лекций. Он сказал это тихим, сдержанным, но полным ярости голосом, это был именно Тадеуш, поскольку и он оказался в машине; как мог не сообразить тот, кто представлял себе события той ночи, что Тадеуш никогда бы не позволил ребятам уехать одним в компании этого мерзкого типа. Нет, Тадеуш наверняка настоял на том, чтобы поехать вместе, может быть, даже встал перед машиной, расставив руки, поступок немного театральный, а в таких обстоятельствах даже гротескный, и сказал с твердостью: я тоже поеду с ними.
Таким образом, тот, кто воображал события той ночи, должен был представить сцену в новой редакции, и в темноте улицы Педро Куинто с угасающей вывеской последнего ресторана он увидел Тадеуша перед черным "мерседесом", ослепленного светом фар и оттого белого, словно призрак, а затем - всех четверых, садящихся в машину: троих ребят и Тадеуша; но он, тот, кто воображал, что видит это, уже был перенесен порывом ветра на скамью парка Принсипе Реал и с этого расстояния не имел возможности определить, в каком порядке они заняли места в автомобиле.
Не стройте из себя героя, ответил человек, моя обязанность - давать уроки жизни, и даже если вы знаете урок на память, выслушайте его еще раз, это всегда на пользу. Произнося эту фразу, он казался спокойным, менее истеричным, во всяком случае, говоря с Тадеушем, он обращался к нему на вы, затем он сунул пистолет обратно в карман и приказал Тиаго пойти и принести документы, он, видимо, знал его машину.
Тиаго вернулся и сказал: вот они. Человек внимательно посмотрел документы и вернул их, казалось, на этом все закончилось. Итак, спокойной ночи, ребята, сказал Тадеуш, он явно выдохся, был опустошен и считал свое дальнейшее присутствие бессмысленным. Засунув руки в карманы, он зашагал прочь слегка вызывающей походкой, так, по крайней мере, виделось тому, кто рисовал себе события той ночи. И когда Тадеуш был уже далеко, на углу улицы Родриго да Фонсека, перед входом в еврейский мясной магазинчик, человек вновь достал из кармана пистолет и сказал: а теперь вернитесь в машину. Они подчинились, тесно усевшись втроем на заднем сиденье, и человек, стоя у машины, сказал: а сейчас хорошенько меня послушайте, потому что политический урок начинается только сейчас. Первое правило политического урока: любить собственную страну. А вы знаете, что значит любить собственную страну? Вы этого не знаете, потому что вы три вшивых коммуниста или демократа, что, впрочем, одно и то же. Я вам объясню, что это значит. Это значит ненавидеть. Ненавидеть для того, чтобы защитить нашу цивилизацию и нашу расу. А знаете, как распознается настоящая цивилизация и настоящая раса? Умением подчинить себе другую расу. А для того чтобы подчинить другую расу, необходимо в первую очередь господствовать над ней сексуально, что и делал ваш покорный слуга, португальский гражданин во плоти и крови, на службе в Луанде и в Лоренсу-Маркише в благословенные шестидесятые годы. Вот этой вот птичкой, дорогие мои засранцы. Говоря это, он расстегнул штаны, извлек член, покачал им из стороны в сторону и помочился в темноту. Затем застегнул штаны и сказал: этой птичкой я защищал нашу расу, трахая дочек сукиных сынов из МПЛА, которые устраивали засады на наших героических солдат, оставивших свои домашние очаги, чтобы отправиться спасать зулусские страны от коммунизма.
И я трахал их как следует, не различая возраста, можете мне поверить на слово, всем им было меньше тринадцати, потому что к тринадцати годам негритянки уже женщины в полном смысле слова, в этом я знаю толк. И после того как я славненько их использовал, вот этим моим пистолетом, я зову его Мария Заступница, потому что он не раз меня выручал, вот этим моим дружком-пистолетом я и завершал дело, пробовал задницы этих шлюшек, я засовывал ствол им в попки, и они, ох, как они тряслись, если бы вы видели, а я, пум-пум, два выстрела, только два, достаточно, чтобы продырявить их потроха, а после этого интенсивного угощения нужно было видеть их папаш, какими разговорчивыми они становились, предавая даже родных братьев, все после того, как их дочурок возвращали им с двумя пулями в животиках, потому что детей эти активисты имели много, да, да, даже слишком, негры делают их кучами, но и у нас, к счастью, кучи пуль.
И тогда Иоанна, шатаясь, вышла из автомобиля, подошла к дереву и осталась там стоять, согнувшись пополам, словно ее тошнило, послышался стон, затем смех, как будто у нее случился приступ истерики, и в то мгновение, когда двое ее друзей, выпрыгнув из машины, поспешили к ней на помощь, черный "мерседес" был уже далеко, виден был только свет его подфарников на перекрестке у парка Эдуарда VII; Мишель и Тиаго сказали: Иоанна, мы проводим тебя домой. Но она ответила: нет, я хочу прийти в себя, побыть немного на свежем ночном воздухе, и потом, я не хотела бы сейчас встретить кого-нибудь из домашних, нет, спасибо, проводите меня до подъезда и оставьте, я хочу побыть одна. И они ушли, плечо к плечу, с опущенными головами, словно чувствуя свою вину, вину за все, и когда повернулись, чтобы помахать ей рукой, то увидели, что она улыбается неестественной, пугающей улыбкой.
Эта история должна была бы окончиться именно здесь, когда все разошлись и каждый пошел своей дорогой: прочь люди, которых эта мерзкая ночь связала одной судьбой, прочь машина с ее омерзительным водителем, прочь и сама ночь, достигшая пика и готовящаяся уступить место нарождавшемуся дню. Но тот, кто воображал себе, как должны были развиваться события той ночи, в этом месте испытывал смутное беспокойство и печаль, оттого что эта история на том и завершится, растворится или, найдя тайное убежище, спрячет в нем самое себя со всем, что она вызвала в чьей-то душе. И тогда, поддавшись искушению, чистому искушению, воображение того, кто думал об этой ночи, направилось вслед за Иоанной, которая шла по улице, потому что Иоанна так и не поднялась к себе, а направилась в сторону площади Браанкамп, и он следовал за ней, когда она переходила улицу Алешандри Эркулано, Иоанна ступала медленно, словно никуда не спешила и знала, что все, что ожидало ее, неотвратимо; он видел, как она пересекла короткую Родриго Фонсека, свернула на Эшкола Политекника, затем на Сао Мамеде и дальше по Педро Куинто, цок-цок, ее каблучки цокали по мостовой, и никого, кроме нее, не было в этой холодной ночи тысяча девятьсот шестьдесят девятого года. Иоанна подошла к дому Тадеуша, там у входа, опершись о косяк, стоял он, Тадеуш, который ничего ей не сказал, лишь улыбнулся, как бы говоря: я ждал тебя, я знал, что ты придешь и что ты не станешь противиться искушению. И она кивнула в знак согласия, словно признавая, что пришла, потому что должна была прийти, что нельзя сопротивляться тому, что должно сделать. Она склонилась над сточной канавой, тянувшейся вдоль тротуара, взяла на руки хватающую воздух рыбину и сказала Тадеушу: мы не можем оставить умирать вот так бедное создание, надо отнести ее в дом и положить в воду, и он, ничего не ответив, отступил, давая ей пройти. И в тот момент, когда Тадеуш закрывал дверь подъезда, воображение того, кто представлял себе ту ночь, нарисовало сюрреалистическую картину, как они поднимаются по лестнице верхом на умирающей рыбине и, что любопытно, рыба с каждым слабеющим взмахом хвоста все быстрее скользит вверх по спирали лестницы, один оборот, второй, третий, а затем ввинчивается в вихрь, который вырывается из дома, пройдя сквозь стены и время: упрямая, маслянистая, умирающая, но неутомимая рыбина мчится вперед, год за годом, сквозь проходящую жизнь, сквозь десятилетия, чтобы однажды явиться ему, тому, кто сейчас воображал ту случившуюся давным-давно ночь. Явиться... где?
Может ли взмах крыльев бабочки в Нью-Йорке вызвать тайфун в Пекине?
- "Я, нижеподписавшийся, фамилия, имя, желаю сделать чистосердечное признание во всех поступках, совершенных мною во имя ложно истолкованного понятия справедливости, внушенного мне людьми, воспользовавшимися моей наивностью; поступках, в которых сейчас я глубоко раскаиваюсь".
Господин в голубом вытер носовым платком пот со лба, посмотрел на своего собеседника отсутствующим взором, будто того не существовало, и продолжал:
- Ваше признание должно начинаться именно так, и я подчеркиваю слово раскаиваюсь, не знаю, хорошо ли вы поняли его смысл, а если не поняли - на первый взгляд так оно и есть, - знайте, все, что вы расскажете, должно основываться на вашем раскаянии, вся история должна быть основана на вашем раскаянии. Да, еще одна деталь, у вас будет собственное кодовое имя, какое мы решили вам дать и каким будем впредь вас называть, когда в том будет нужда. Вы - господин Бабочка. При необходимости я поясню почему.
Человек с седыми волосами, сидевший напротив, оглянулся, словно отыскивая путь к выходу. Он вспотел, и лицо его приобрело лиловый оттенок.
- Я хотел бы знать, почему, собственно, я, - сказал он, - почему именно я, в конце концов.
Господин в голубом сделал едва заметный жест рукой, сжимавшей носовой платок, в жесте сквозило раздражение.
- Ах, господин Бабочка, - сказал он, - этого вопроса я от вас впредь не хотел бы слышать. - Промокнув легкими тычками пот со лба, он вздохнул: - Вы наглец, чрезмерный наглец, вам следовало бы придерживаться двух линий поведения: одной, проистекающей из вашей чрезмерной наглости, хотя и смягченной угрызениями совести, вы можете придерживаться перед судьями, с нами же вам лучше держаться скромнее, я бы даже сказал смиренно. Но поскольку вы, судя по всему, еще не научились следовать этим двум линиям, ибо ведете себя как чрезмерный наглец именно с нами, я открою вам простую истину: вы в дерьме, господин Бабочка. И то, что вы по уши в дерьме, нам известно очень хорошо. Больше того, чтобы в вашей черепушке просветлело, я расскажу вам, и очень подробно, что нам известно.
Человек с седыми волосами взмахнул рукой, словно умоляя: нет, оставьте, ради бога. Но господин в голубом не отреагировал.
- Долги - это во-первых, - сказал он. - Мы знаем обо всех ваших долгах, когда я говорю "ваших", я имею в виду и долги вашей сестры. Но долги - мелочь рядом с вымогательством и попытками шантажа. Но и это еще наименьшее зло по сравнению с коммерцией, а вы хорошо понимаете, что, когда я говорю "коммерция", я подразумеваю тот ее вид, который, скажем так, не поощряется нашими законами. В этой вашей коммерции вы играете жизнями людей, а это несимпатично, вам не кажется, господин Бабочка? Но и ваша выгодная торговлишка - пустячок по сравнению с грабежами. Ах, господин Бабочка, и грабежи, позвольте вам заметить, не беда. Это правда, вы были молоды, горели энтузиазмом убежденного революционера, верно и другое, был дух ложно трактуемой справедливости, внушенный вам людьми, которые не должны были бы пользоваться вашей наивностью, но даже с таким багажом не ходят грабить супермаркеты с пистолетом в руке. Вы спрашиваете себя, откуда нам известны все эти вещи, случившиеся много лет назад, ладно, я могу вам ответить: в вашем положении оказался еще ряд людей, так сказать, искренне раскаивающихся в содеянных поступках, а знаете, раскаяние, словно цепь святого Антония - если кое-кто рассказывает мне кое-что о вас, то вы мне рассказываете что-то еще о ком-нибудь. Вы мне скажете, что действовали спонтанно, по собственной инициативе, потому что горели безудержным энтузиазмом, но за энтузиазм приходится платить цену и тридцать лет спустя, не знаю, сможете ли вы перевести эту цену в срок тюремного заключения, но я вам помогу, назовем пятнадцать лет, ах да, я забыл сказать, что во время одного из грабежей произошел смертельный случай, об этом вы знаете лучше меня, стало быть, срок возрастет, вы уж сами подсчитывайте насколько.
Господин в голубом вынул платок и вновь мягким движением утер вспотевший лоб, на мгновение закрыл глаза, словно сильно устал, потом приоткрыл их и вопросительно посмотрел на собеседника.
- Хотите выпить чего-нибудь? - поинтересовался он.
- Где я нахожусь? - спросил человек с седыми волосами. - Я хотел бы знать, где я нахожусь.
Господин в голубом досадливо поморщился, затем развел руками.
- Господин Бабочка, - сказал он, - полно вам, не задавайте подобных вопросов, видите ли, это просто место, как всякое другое, и здание, как всякое другое, у входа в него нет вывески, это место предназначено для встреч с глазу на глаз с анонимными приятелями, как в нашем случае.
Человек с седыми волосами расстегнул воротник рубашки и подозрительно огляделся вокруг.
- Но почему именно я? - спросил он.
Господин в голубом принялся крутить ручку, лежавшую на столе.
- Неужели вам мало оснований, которые я назвал, вы слишком толстокожи, господин Бабочка, вам недостаточно практических доводов. Ладно, если вам недостает практических, я прибегну к теоретическим, посмотрим, поймете ли вы меня. Итак, почему именно вы. Это очень просто: потому что вы неудачник. И как всякий неудачник, испытываете чувство досады. Я хочу сказать, что вы ненавидите людей, которые живут нормальной жизнью, которые так или иначе состоялись, вам хотелось бы видеть их в вашем положении, то есть в дерьме. Вы наиболее подходящая, даже идеальная персона, потому что вы неудачник, господин Бабочка, не знаю, удалось ли мне заставить вас понять.
- Но я не имею ничего общего с убийством иностранного консула, - сказал человек с седыми волосами. - Я хочу сказать, я не причастен к этому факту.
- Но причастны ко всем другим, о которых я говорил раньше, выбирайте любой, - ответил господин в голубом.
- Я не знаю, что сказать, - отозвался человек с седыми волосами.
- Тогда послушайте меня, - произнес господин в голубом. - Я предлагаю вам игру. Сыграем в предположения, согласны?
- Согласен, - ответил человек с седыми волосами.
- Очень хорошо, я доволен вами, - сказал господин в голубом. Предположим, к примеру, что в некие далекие годы руководители некоего политического движения, в котором вы активно участвовали, приказали бы вам сесть за руль автомобиля. Вы бы это сделали? Подумайте.
- Здесь нечего думать, - сказал человек с седыми волосами, - разумеется, я сделал бы это.
- Но вы были бы не один в автомобиле, там находился бы еще человек. Господин в голубом порылся в кармане и достал пачку сигарет. Не торопясь прикурил и задул спичку. - И еще, предположим, что тот человек, который находился с вами в автомобиле, имел бы пистолет, я думаю, вам не составит большого труда предположить такое.
Человек с седыми волосами утвердительно кивнул, мол, не составит.
- Впрочем, вы и сами были с оружием на ты, не так ли, господин Бабочка, так что это для вас было бы не впервой. Но пойдем дальше. Предположим, что человек, которого вы везли в автомобиле, должен был бы применить пистолет, в общем, речь идет о том, что, если бы ваши руководители приказали вам сопровождать человека, который должен был применить оружие, вы бы сделали это? Хорошо подумайте.
- Полагаю, что да. - ответил человек с седыми волосами.
- Полагаете или уверены в этом?
- Я в этом уверен.
- Хорошо, - сказал господин в голубом. - А теперь ваша очередь продолжить наши предположения. Куда, по-вашему, вы повезли бы человека с пистолетом? Подумайте над этим вопросом.
Человек с седыми волосами некоторое время смотрел себе под ноги, затем ответил:
- Покатал бы по городу.
- Вы хорошо знаете этот город, не так ли?
- Я его знаю превосходно, я жил в нем много лет.
- Но вооруженного человека просто так не катают по городу, его отвозят в какое-нибудь условленное место.
- Но я ни с кем не уславливался ни о каком месте.
- Тогда попытайтесь представить его себе.
- Уж лучше попытайтесь это сделать вы.
- Мне это нетрудно, я уже знаю эту историю. Хотел бы, чтоб и вы ее узнали.
- В таком случае расскажите ее мне.
- Я предпочел бы услышать ее от вас. Я же сказал вам, что мы играем в игру.
- Но у меня не получается.
- Согласен. Вернемся к началу. Предположим, что ваши руководители приказали вам сесть за руль автомобиля и отвезти убийцу консула на место преступления. Вы бы это сделали?
- В то время?
По лицу господина в голубом пробежала тень раздражения.
- Господин Бабочка, - сказал он, - не заставляйте меня терять время, мы говорим именно о тех годах.
- В те годы да, - ответил с убежденностью человек с седыми волосами. - В те годы я выполнил бы все, что бы мне ни приказали мои руководители.
- Даже стать шофером убийцы?
- Разумеется, - ответил человек с седыми волосами, - даже стать шофером убийцы, я пошел бы и на это ради правого дела.