— Вы вели себя на редкость неуклюже, — сообщил я ему. — Беретесь подкупать жокея, а элементарных вещей не знаете.
— Каких, например? — заинтересовался Сэм Леггат.
Я едва сдержал улыбку.
— Ну хотя бы кличек лошадей.
— А, значит, вы признаете, что брали взятки! — воскликнул Морс.
— Не брал. Но раньше мне их время от времени предлагали. Вы не были похожи на «жучка». И к тому же вы записывали наш разговор на кассету. Я слышал, как вы включили магнитофон. «Жучки» этого не делают.
— Я же говорил, осторожней надо! — вкрадчиво заметил Сэм Леггат.
— У вас нет никаких доказательств! — решительно заявил Полгейт.
— У моего директора банка лежит банковский чек на три тысячи фунтов, выданный в Сити. Он обещал мне выяснить, кто его приобрел.
— Он никого не найдет, — столь же решительно заявил Полгейт.
— Ну тогда он, видимо, сделает то, о чем я его просил с самого начала: порвет чек.
Воцарилось напряженное молчание. Если они вытребуют чек обратно, то тем самым признают, что это они его прислали; а если нет, денежки пропадут, и все без толку…
— Или попрошу передать Бобби Аллардеку, в качестве небольшой начальной компенсации.
— С меня хватит! — резко заявил Полгейт. — Немедленно верните имущество наших репортеров! Никакой компенсации не будет, поняли? Никакой! И вы еще пожалеете, что потребовали компенсации, я вам обещаю!
Его плечи под элегантным пиджаком напрягаясь и сгорбились, точно у боксера. Всем своим видом он наглядно демонстрировал угрозу, играл скулами, причем буквально. В его облике отражалось все грубое хамство его газеты, весь наглый вызов власти, не знающей удержу. Я подумал, что до сих пор никто не осмеливался бросить ему решительный вызов, и он не потерпит, чтобы я оказался исключением.
— Если вы посмеете подать на нас в суд, — хрипло произнес он, — я вас растопчу! Честное слово, растопчу! Я позабочусь о том, чтобы вам пришили какое-нибудь преступление, которое покажется особенно отвратительным, я добьюсь, чтобы вас посадили! Вы скатитесь на самое дно, вы будете обесчещены и опозорены, и об этом узнают все, я вам обещаю!
Последние слова Полгейт почти выкрикнул. Я даже не сомневался, что он говорит это всерьез. Лица Леггата и Морса были непроницаемыми. Интересно, что они видят на лице у меня? Главное — не проявлять страха… о боги! «Он этого не сделает! — отчаянно думал я. — Просто пугает. Разве человек его положения станет рисковать своим статусом, чтобы посадить за решетку противника, который требует так немного, который не представляет серьезной угрозы ни для его газеты, ни для него самого, за которым не стоит никакой организации?» И все же это звучало ужасно. Жокеи особенно уязвимы для обвинений в бесчестности, а циничной публике немного надо, чтобы разувериться в Человеке. Жокея и так всегда подозревают. Полгейт может еще раз попытаться всучить мне взятку, только на этот раз будет действовать тоньше, а может сделать и что-нибудь похуже… Его газета уже сделала такое один раз — может и повторить. Преступление, которое мне покажется особенно отвратительным…
Я не мог найти слов, чтобы ответить ему. Молчание затягивалось. Но тут снова затрезвонил звонок, так что Морс подпрыгнул. Сэм Леггат нажал на кнопку.
— Кто? — спросил он.
— Эрскин.
Леггат взглянул на Полгейта. Тот кивнул. Леггат нажал на кнопку, отпирающую дверь, и в комнату бесшумно вошел человек, которого я сбросил с лестницы.
Он был ростом примерно с меня, рыжеватый, лысеющий, вислоусый, с холодными глазами без тени улыбки. Он кивнул триумвирату, словно уже виделся с ними, и повернулся ко мне, набычившись и выпятив живот. Человек, за плечами у которого — разбитая жизнь, человек, исполненный злобы.
— Верните вещи! — сказал он. Это была не просьба, даже не приказ это была угроза.
— Со временем, — ответил я. Люди, стоявшие по ту сторону стола, словно бы застыли. Я взглянул на разгневанное лицо Полгейта и осознают, что я, почти помимо своей воли, одной этой фразой дал ему понять, что его угрозы считай что пропали втуне.
— Джей, он твой! — хрипло выдохнул Полгейт.
Я не успел сообразить, что это значит. Джей Эрскин схватил меня за правое запястье и вывернул мне руку за спину с силой и быстротой, говорившей о долгой практике. Тогда, в саду у Бобби, я сделал почти то же самое с ним, уткнув его мордой в грязь. И он с мстительным удовлетворением сказал мне в ухо:
— Либо ты мне скажешь, где мои шмотки, либо я сломаю тебе руку так, что ты до второго пришествия больше в скачках участвовать не будешь!
Он держал меня крепко. Было больно. Я оглядел три лица по ту сторону стола. Никто из них не удивился, даже юрист. «Интересно, — мельком подумал я, — неужели такие сцены происходят в кабинете редактора „Знамени“ постоянно?»
— Говори! — сказал Эрскин, сильнее заламывая мне руку.
Я резко шагнул назад, толкнув Эрскина. Нырнул к полу, почти вниз головой, и как можно резче выбросил ноги, так что Джей Эрскин перелетел через меня и полетел дальше. Приземлился он на кадку с пальмой в дальнем углу кабинета, а я тем временем завершил кувырок и снова оказался на ногах. Все это заняло меньше секунды; последовавшее затем ошеломленное молчание длилось раза в два дольше.
Джей Эрскин яростно выплюнул попавший ему рот лист и поднялся на ноги, готовясь к новому нападению. Он едва не рыл ногой ковер, словно разъяренный бык.
— Ну довольно, — сказал я. — Хватит с меня этого дерьма.
И посмотрел в глаза Нестору Полгейту.
— Компенсацию, — сказал я. — Еще один банковский чек. Сто тысяч фунтов. Завтра. Бобби Аллардек приедет на скачки в Аскот. Можете отдать ему деньги прямо там. Инсценировка преступления, которого я не совершал, и судебные расходы обойдутся вам примерно во столько же. Почему бы вам не избавить себя от лишних хлопот?
Джей Эрскин выпрямился. Лицо его пылало злобой.
— Молитесь, чтобы эту компенсацию выплатили, — сказал я ему. — Или вы соскучились по тюрьме?
Я направился к выходу и у двери оглянулся. Полгейт, Леггат и Морс стояли с вытянувшимися лицами. У Джея Эрскина лицо было ледяным.
Какое-то мгновение я боялся, что дверь не откроется и я окажусь в западне; но ручка легко повернулась, и дверь мягко отворилась, открыв мне путь к бегству.
Идя к лифту, я не чуял под собой ног. Если верить угрозам Полгейта, будущее меня ожидало самое незавидное; а если верить, что Джей Эрскин действительно так злобен, как кажется, это будущее наступит очень скоро. «Господи, — с тоской думал я, — ну почему бы мне не сдаться? Отдал бы им эти пиджаки, и пусть Бобби катится к черту!»
Когда я вышел на выложенную искусственным мрамором площадку у лифтов, позади послышались торопливые шаги. Кто-то догонял меня, почти бегом. Я резко развернулся, ожидая увидеть надвигающегося Эрскина, но это, как и в прошлый раз, был всего-навсего Сэм Леггат.
Когда он увидел, как быстро я обернулся, глаза его расширились.
— Вы что, ожидали, что на вас снова нападут?
— Хм…
— Я поеду вниз вместе с вами.
Он нажал кнопку вниз и некоторое время молча смотрел на меня.
— Сто тысяч — это слишком, — сказал он наконец. — Я не думал, что вы хотите получить так много.
— Вчера я и не хотел.
— А сегодня?
— Сегодня я увидел Полгейта. Если бы я попросил меньше, он бы просто посмеялся. Он привык мыслить масштабно.
И Сэм Леггат снова уставился на меня, моргая песочными ресницами. О чем-то он, несомненно думал, но на его лице ничего не отражалось.
— Эти угрозы насчет тюрьмы и всего прочего, — медленно произнес я.
— Он уже обещал такое?
— В смысле?
— Кому-то другому.
— Почему вы так думаете?
— Вы с вашим юристом, — сказал я, — не выразили ни малейшего удивления.
Лифт с урчанием остановился напротив нас, двери открылись, и мы с Леггатом шагнули внутрь.
— И потом, — продолжал я, когда двери закрылись, — когда он говорил, у меня было такое упущение, что он заучил эти слова наизусть. «Вы скатитесь на самое дно, вы будете обесчещены и опозорены, и об этом узнают все, я вам обещаю!» Прямо как в пьесе, вы не находите?
— Вы что, запомнили дословно? — с любопытством спросил Леггат.
— Такое не забывается. — Я помолчал. — Он что, серьезно?
— Возможно.
— А что он сделал в прошлый раз?
— Не проверяли.
— Вы имеете в виду, угроза подействовала? — уточнил я.
— Дважды.
— Господи Иисусе! — сказал я. И рассеянно принялся потирать правое плечо, сунув руку под анорак и массируя сустав пальцами. — Он всегда добивается своего угрозами?
— Угрозы могут быть разными, в зависимости от обстоятельств, — ответил Леггат ровным тоном. — Болит?
— Что?
— Плечо.
— А-а! Да. Наверно. Не очень. Не сильнее, чем после падения.
— Плечо.
— А-а! Да. Наверно. Не очень. Не сильнее, чем после падения.
— А как вы это сделали? Ну, сбросили его?
Я усмехнулся.
— Я не делал этого лет с пятнадцати. Тогда я проделал это с таким же пацаном, как я. Я не был уверен, что это удастся со взрослым человеком. Но подействовало-таки.
Мы прибыли на первый этаж и вышли из лифта.
— А где вы остановились? — спросил он как бы между прочим.
— У знакомого.
Он проводил меня до небольшого фонтанчика.
— Зачем Нестору Полгейту понадобилось топтать Мейнарда Аллардека? — спросил я.
— Не знаю.
— Но это была не ваша идея? И не Джея Эрскина? Это идет с самого верха?
— С самого верха.
— А может, и дальше, — сказал я. — В смысле?
Я нахмурился.
— Я не знаю. А вы?
— Насколько я знаю, кашу заварил Нестор Полгейт.
— А я так и не разбил ему морду! — вздохнул я. — Вы были близки к этому.
Он явно не собирался предавать своего босса, и все же похоже было, что он извиняется. Преданный помощник вождя утешает несчастного изгоя. «Помощник вождя! — напомнил я себе. — Не вздумай расслабиться!»
— Что вы намерены делать дальше? — спросил он.
— Ехать на скачки в Аскот.
Он посмотрел мне в глаза, и я ответил таким же прямым взглядом. Может, он бы и мог мне понравиться. Если бы служил другому хозяину.
— До свидания, — сказал я.
Некоторое время он, казалось, колебался, но наконец сказал просто:
— До свидания.
И вернулся к лифтам. А я вышел на Флит-стрит и полной грудью вдохнул вольного воздуха. Вернулся в гостиницу пешком — до нее было мили две — и некоторое время сидел в номере, глядя в стену. Потом спустился вниз, нашел в подземном гараже свой «мерседес» и поехал в Чизик.
— Что это вы так рано? — удивилась Даниэль. Мой приезд ее несколько встревожил. — Я же сказала «в два часа ночи», а не «в полдвенадцатого»!
— Я подумал, что можно было бы просто посидеть тут и посмотреть, как вы работаете. В прошлый раз, похоже, против моего присутствия никто ничего не имел…
— Вы же умрете со скуки!
— Да нет…
— Ну о'кей. — Она указала на стол и кресло рядом со своими. — Сегодня здесь никого не будет. Вам тут будет удобно. Вашу рану зашили?
— Да, все нормально.
Я уселся в кресло и принялся наблюдать за секретами подготовки новостей в американском стиле, «для наших соотечественников там, за океаном». На востоке США сейчас было половина седьмого, и передавали большой выпуск вечерних новостей. Так что дневная суматоха только что завершилась. Даниэль сказала, что сейчас, до двух часов ночи, она будет обрабатывать срочные новости, которые могут войти в одиннадцатичасовой выпуск там, дома, либо появятся завтра, в утреннем выпуске.
— А много новостей бывает в это время? — спросил я.
— Ну вот сейчас у нас есть пожар, разбушевавшийся на нефтехранилище в Шотландии, а в полночь Девил-Бой выйдет на сцену в королевском шоу, чтобы торжественно открыть новый сногсшибательный сейшн.
— Кто-кто? — переспросил я.
— Неважно. Миллиарды подростков не могут ошибаться.
— А что бывает потом? — спросил я.
— Когда материалы отснимут? Их передают сюда из передвижной телестанции, здесь их монтируют и передают готовый репортаж на студию в Нью-Йорке. Около полудня мы здесь иногда берем интервью в прямом эфире, в основном для утренней панорамы с семи до девяти, но по ночам прямого эфира не бывает.
— А их и монтируют здесь же?
— Конечно. Чаще всего. Хотите посмотреть?
— Да, очень.
— Только я сперва позвоню, — она указала на телефон.
Я кивнул и стал слушать, как она разговаривает с кем-то, кто находится на пожаре.
— Талант возвращается с драки на скачках на вертолете. Он будет у вас минут через десять. Пусть позвонит мне, когда сможет. Вы далеко от пожара? О'кей, когда Сервано прилетит, попытайтесь подобраться поближе, а то с этого расстояния и вулкан свечкой покажется, о'кей, скажите, пусть мне позвонит, когда доберется. Ага, заставьте его позвонить, о'кей?
Она положила трубку и поморщилась.
— Они за целую милю от пожара! С таким же успехом могли бы сидеть в Бруклине.
— А кто такой «талант»? — спросил я.
— Эд Сервано… А-а, талант? Талант — это человек с микрофоном, который говорит в камеру. Репортер, короче.
Она взглянула на графы таблицы, висящей на стене позади ее кресла.
— «Событие» — это тема репортажа. Пожар, Девил-Бой, посольство и так далее.
— Понятно, — сказал я.
— «Место» — это понятно. «Время» — тоже. «Группа» — это съемочная группа, которая снимает репортаж, плюс талант. «Формат» — это насколько полно освещается событие. Полный формат — это съемочная группа, талант, интервью — короче, все вместе. А «без голоса» — это только оператор с камерой, а комментарий накладывается потом. Ну и так далее.
— И вы решаете, кого куда посылать?
Она кивнула.
— Начальник отдела, другие координаторы, которые работают днем, и я, да.
— Ничего себе работенка! — сказал я.
Она улыбнулась одними глазами.
— Если мы будем работать хорошо, у компании будет высокий рейтинг. Будем работать плохо — вылетим с работы.
— Ну работа есть работа, — сказал я.
— Ах, вот как? А что бы вы предпочли — находиться в миле от пожара на нефтехранилище или соваться в самый огонь?
— Хм…
Телефон зазвонил.
— Новости! — сказала она, сняв трубку.
Ей принялись что-то говорить.
— Послушайте! — сказала она измученным тоном. — Если он опоздает, это событие. Если заболеет — это событие. Если он не соизволит выйти на сцену — это тоже событие. Что бы ни случилось, это событие, так что сидите там, ладно? Если уж совсем ничего не случится, попытайтесь сфотографировать членов королевской семьи, когда они будут уходить.
Она положила трубку.
— Девил-Бой еще не явился в театр. Он одевается больше часа.
— Отсутствие события — тоже событие…
— Я же не хочу, чтобы нас обошли другие телекомпании, если случится какая-нибудь сенсация, верно?
— А откуда вы вообще узнаете про события?
— Ну… из агентств, из газет, из полицейских сводок, из всяких сообщений — да мало ли откуда?
— Боюсь, раньше я никогда не задумывался, как вообще новости попадают в телевизор.
— Да, иногда ради десятисекундного репортажа приходится работать целый день.
Телефон зазвонил снова, и прилетевший на вертолете Эд Сервано сообщил, что он уже на земле. Даниэль вежливо попросила его подойти поближе, даже если ему придется получить ожоги первой степени, и по тому, как она улыбалась, я понял, что ради нее он и в огонь прыгнет.
— Язык у него хорошо подвешен, — сказала она, вешая трубку. — И пишет, как поэт.
Глаза ее блестели — видимо, таланты «таланта» искренне ее радовали.
— Пишет? — переспросил я.
— Ну то, что он говорит в выпусках новостей. Все наши репортеры пишут для себя тексты сами.
В это время поступило новое сообщение с шоу: Девил-Бой, с рогами, хвостом и всем прочим, едет в театр на машине «скорой помощи», с сиреной и мигалками.
— Он что, заболел-таки? — спросила Даниэль. — Если он выкинет какой-нибудь трюк, постарайтесь его заснять.
Она повесила трубку и пожала плечами.
— Это вихляющееся отродье сатаны займет в новостях в два раза больше времени, чем пожар на нефтехранилище. Что поделаешь, поддельный ад куда интереснее настоящего. Так вы хотели посмотреть монтажную?
— Хотел, — ответил я, и она провела меня через большой офис, а потом по коридору. Я восхищался ее грациозной походкой. Мне хотелось зарыться руками в облако ее темных волос, поцеловать ее, переспать с нею…
— Я сперва покажу вам студию, — сказала она, — это интереснее, — и свернула в коридорчик поуже, который вел к двери с надписью: «Если горит красный свет, не входить!» Красный свет не горел, поэтому мы вошли. Комната была небольшая. Пара кресел, кофейный столик, телекамера, телевизор и выключенная кофеварка с бумажными стаканчиками. Единственное, что было здесь необычного, — это огромное окно, из которого открывался вид на Темзу и Хаммерсмит-бридж, залитые морем света.
— Мы берем интервью в прямом эфире здесь, перед окном, — сказала Даниэль. — В основном у политиков, но также и у актеров, писателей, спортсменов — короче, у любых известных людей. А по мосту на заднем плане проезжают красные автобусы. Это очень впечатляет.
— Да, наверно… — сказал я.
Она метнула на меня быстрый взгляд.
— Вам не скучно?
— Нет, что вы!
Она красила губы розовой помадой, а брови у нее были вразлет. Темные смеющиеся глаза, белая, как сливки, кожа, длинная шея, груди под одеждой как яблоки на тонкой ветке… «Черт возьми, Кит, — сказал я себе, — отвлекись от ее грудей и попытайся спросить хоть что-нибудь умное!»