Мне приятно сознавать, что, несмотря на все препятствия, огорчения, которые нам пришлось пережить, энтузиазм не погас, что за нами вслед идёт достойная смена.
Наглядная иллюстрация тому — операция с искусственным кровообращением, в том числе при протезировании клапанов. Учитывая, что они требуют специальных знаний и технических навыков, мы создали особую бригаду хирургов, благодаря чему стало возможно интенсивно и более безопасно для больных применять всякие новшества.
Радостно бывает узнавать, что у нашей клиники хорошая репутация, что внимательность и чуткость врачей завоевали признание. В частности, об этом мне сказала молодая женщина из Риги, Ольга Александровна. Сестра её мужа, Наташа, оказалась у нас после долгих страданий.
10
Наталья Фёдоровна, или просто Наташа, была четвёртым ребёнком в семье слесаря Запорожского завода огнеупоров и уборщицы при заводском общежитии. Шестеро детей мал мала меньше требовали заботы матери, и она не получила никакой специальности, но тем сильнее хотела видеть всех детей самостоятельными, образованными. В доме царила атмосфера дружбы, любви, уважения к труду.
Окончив девять классов, Наташа должна была учиться в десятом, но тут, в семнадцать лет, она заметила, что на правой ключице у неё появилась небольшая опухоль. Вначале величиной с горошину, опухоль стала быстро расти. Боли не чувствовала, однако ощущала какую-то тяжесть в плече и общую разбитость.
Сперва Наташа ни к кому не обращалась, потом пошла по врачам. Они её осматривали, качали головами, но ничего конкретного не предлагали. Между тем опухоль увеличивалась. Родители забеспокоились. Повторили визиты к медикам, настаивали на лечении. Наташу поместили в онкологический институт. Делали различные анализы, снимки, но лечение по-прежнему не проводили.
Девушка пробыла там два месяца. За это время опухоль разрослась ещё больше — занимала всё плечо и сильно возвышалась над ключицей. Перед выпиской врачи неуверенно предложили рентгенотерапию, но тут же предупредили, что она вряд ли поможет. Родители, естественно, отказались.
Наташа вернулась домой вся в слезах. После долгих колебаний, как ни страшно было подумать об операции, они попали на приём к самому опытному хирургу. Тот ощупывал опухоль, то поднимал, то опускал Наташину руку, заходил то спереди, то сзади…
— К сожалению, операция невозможна.
— Но почему же? — взмолилась Наташа.
— Опухоль лежит на крупных сосудах и на нервных стволах. Отойти от них, не поранив, нельзя. Ранение же сосудов и нервов — это в лучшем случае потеря руки.
— А что в худшем? — робко спросила мать.
— А в худшем можно и жизнь потерять.
Такой приговор совершенно выбил Наташу из колеи. Ей уже казалось — стоит согласиться на операцию, преодолеть страх, и конец мучениям. Что же ей теперь остаётся? Опухоль будет расти, перейдёт на шею, затем и на голову!
Несколько недель Наташа, зарывшись в подушку, плакала, не хотела есть. С трудом, с уговорами, соглашалась сесть за стол вместе со всеми. Под их крышей поселилась печаль. Не было слышно обычного смеха и песен, разговаривали тихо. Даже младшая сестрёнка; восьмилетняя Валя, и та ходила на цыпочках.
Миновал год. Опухоль — как три мужских кулака, которые сковывали движения плечевого сустава. Словно у человека рос горб, но как-то чудно — сбоку и кверху. Год прошёл без учебы и работы. Нужна была медицинская справка, а справку не давали. И в институте ей сказали, что она проживёт семь — восемь месяцев, не более.
Наташа с матерью вновь обратились к онкологам. Пусть рентгенотерапия, лишь бы хоть маленькая надежда. Врачи предприняли вторичное обследование и решительно заявили: облучения не надо, можно только навредить — появятся боли, наступит полная атрофия конечности.
— Если вы меня не можете лечить, выдайте направление в Киев или Москву, — горячо просила Наташа.
— Да поймите, это бесполезно. Нигде и никто не совершает чудес. Вам не повезло — очень нехорошее место. Крупные сосуды и нервы тесно связаны с опухолью…
Наташу охватило тупое отчаяние. Она никуда не выходила, сидела дома, даже книги не отвлекали. Постепенно, однако, молодость брала свое. Со старшей сестрой стала посещать вечеринки. Там она не танцевала, не пела, но её красота и какая-то затаенная грусть в глазах привлекали к ней молодых людей. Она же всех чуждалась, не желая растравлять себя несбыточными мечтами о счастье. А молодые люди, раз-другой поговорив с ней, постепенно отставали. Может быть, они прознали, что она безнадёжно больна… И Наташа опять оставалась наедине со своими мрачными мыслями.
Пять лет — мучительное ожидание неизвестно чего… Опухоль прекратила свой бурный рост, увеличивалась медленно и причиняла больной в основном моральные страдания. Отняв у девушки пять лет самого радостного и счастливого периода жизни, она как бы притаилась перед новым скачком.
Наташа снова просила врачей направить её в Киев или в Москву, но ответ был тот же. Тогда она самозвано поехала в столицу, добилась консультации у известного специалиста. Он отнёсся внимательно и сочувственно. Тщательно осматривал, ощупывал опухоль, проверяя пульсацию сосудов.
— Если попробовать удалить, слишком велик риск и очень мало шансов на успех. Во всяком случае мы за эту операцию не возьмёмся. К вашему несчастью, здесь и лучевая терапия не поможет.
Увидев слезы на глазах девушки, он как можно мягче постарался её утешить:
— Что поделаешь, медицина пока не всесильна. Есть болезни, которые сильнее нас.
— А куда ещё можно поехать, кому показаться?
— Я не знаю хирурга, кто бы решился. Да и вам не советую рисковать. Такая операция больше походила бы на авантюру.
С тем Наташа вернулась в своё Запорожье. Это было в 1979 году.
Она по-прежнему не училась и не работала, жила замкнуто, одиноко, погружённая в свои невесёлые думы.
Летом 1981 года Наташа зашла в очередной раз в поликлинику за справкой. Перед кабинетом врача разговорилась с какой-то женщиной. Та посоветовала написать письмо в Ленинград и дала адрес нашей клиники.
— Я там лежала. Все доктора удивительно отзывчивы. Они вам обязательно ответят.
И действительно, в конце июня мы получили письмо из Запорожья. Немедленно послали разрешение и официальный вызов.
Наташа разволновалась. По существу, за восемь мучительных лет она уже привыкла к мысли о скорой смерти, о том, что помочь ей нельзя, а операция лишь усугубит страдания. Она бросилась к врачам. Те категорически возражали. Родители сомневались, не зная, как быть. Три месяца метаний, и вот в октябре Наташа появилась на моём еженедельном консультативном приёме, куда приходят больные и без направления.
Мой учитель Николай Николаевич Петров привёл однажды больного к дежурному врачу клиники и сказал, что его надо принять. «У него нет направления», — возразил врач. «Зато у него есть болезнь, которую мы можем и должны лечить». И Николай Николаевич настоял на незамедлительном стационировании.
Помня завет учителя, мы стараемся поступать так же.
Наташа произвела на меня сильное впечатление. Молодая, красивая, она выглядела забитой, испуганной, несчастной, как выглядят люди с тяжёлыми уродствами. Глаза потуплены. Напряжённое ожидание приговора.
Вид опухоли, её местоположение сразу же заставили подумать о сосудах, на которых она лежала. Как к ним подойти и как их обойти, не повредив?
Стало страшно, когда подумал, что мне придётся делать такую операцию. А как отказать, если ей уже отказали другие и если для неё это, может быть, последняя попытка?
Позвал своих помощников — Зубцовского, Мурсалову, Головина. Они подтвердили, что хирургическое вмешательстве необходимо.
— Кто из вас возьмется за операцию? Молчат.
— Придётся вам, Фёдор Григорьевич, а мы поможем, — сказали все трое.
Больной было разрешено лечь в клинику. Через несколько дней, на одном из обходов, я спросил: «Где же Наташа?» — «Она не поступила».
Девушка появилась у нас вновь только в феврале 1982 года. Оказывается, как Наташа призналась после, по выражению наших лиц, по отдельным репликам она поняла, что операция опасная. Ей сразу же вспомнились предостережения местный врачей и московского профессора. Накатил страх. Выйдя от нас, она разыскала платную поликлинику и записалась к хирургу. Женщина-профессор призвала себе в помощь областного онколога. Они оба были едины во мнении:
— Без операции вы проживёте, наверное, несколько лет, а пойдёте под нож — умрёте сразу.
Наташа купила билет на отходящий поезд… «Пусть больная, пусть изуродованная, лишь бы жить, жить», — шептал ей внутренний голос. Но, как только она отъехала от Ленинграда, в ней заговорил другой голос: «Что ты наделала? Тебе представилась возможность избавиться от своей ужасной болезни, от постоянной угрозы, что опухоль тебя задушит, и ты этой возможностью не воспользовалась! Что тебя ждёт впереди, куда ты едешь?»
Наташа купила билет на отходящий поезд… «Пусть больная, пусть изуродованная, лишь бы жить, жить», — шептал ей внутренний голос. Но, как только она отъехала от Ленинграда, в ней заговорил другой голос: «Что ты наделала? Тебе представилась возможность избавиться от своей ужасной болезни, от постоянной угрозы, что опухоль тебя задушит, и ты этой возможностью не воспользовалась! Что тебя ждёт впереди, куда ты едешь?»
Так, в смятении чувств, промаялась Наташа три месяца. У кого найти опору? Родители растерялись, полные беспокойства за её будущее. Врачи твердили свое: «Опухоль неоперабельна, а если её расковырять — она опять начнёт расти бурно». Всё чаще Наташа думала о брате Саше. Он добрый, умный, он обязательно даст дельный совет. И Оля — жена Саши — ласковая, внимательная, как старшая сестра.
В один прекрасный день Наташа быстро собралась и отправилась к брату в Ригу. В его семье не колебались. Риск? Опасность? А какая операция без риска? Какая неопасна? Однако миллионы людей оперируются, и у большинства все кончается благополучно.
Про клинику в Ленинграде они тоже слышали. И зря предлагать операцию там не будут…
Такие разумные слова сразу же внесли успокоение в растревоженную сомнениями душу Наташи. Она согласилась ехать в Ленинград, но с условием, чтобы Оля была с ней во время и в первые дни после операции.
Как ни трудно было оставлять дома мужа и сына, Ольга Александровна взяла на службе отпуск за свой счет, и обе они явились к нам, внутренне мобилизованные. Теперь настала очередь нашим сомнениям и переживаниям. Отступать некуда, но как представишь себе эту опухоль, её связь с сосудами, нервами, как подумаешь об осложнениях, которые подстерегают хирурга, а следовательно, и больную, то невольно защемит сердце, уже привыкшее к разным испытаниям.
Главная опасность — ранение двух крупных сосудов, лежащих под ключицей, то есть непосредственно под опухолью. Не проросла ли опухоль стенку сосудов? Если проросла, то придётся их резецировать, а место исключительно неудобное. Оба сосуда выходят из грудной клетки, и для манипуляций с ними надо её вскрыть, оперировать и внутри и снаружи грудной полости. Может быть, на счастье, сосуды не затронуты? Тогда они разделены тонкой надкостницей, её толщина один миллиметр — ошибись немного, и начнётся кровотечение, остановить которое — целая проблема.
Всё это было продумано, оговорено с помощниками и с операционной сестрой. В хирургии, напомню, есть такое выражение: «Большая подготовка — малая операция, малая подготовка — большая операция». Этот закон у нас соблюдается незыблемо.
Чтобы лучше представить себе отношение опухоли к ключице, ребрам, грудине, сделали снимки области правого плечевого пояса. По снимкам установили: опухоль костная, она исходит из ключицы и захватывает её, не считая участка длиной два-три сантиметра около самой грудины. Крупные сосуды целиком прикрываются опухолью. Вот и вся предварительная информация. Остальное предстояло выявить на операционном столе.
…Прежде всего мы подошли к грудинному концу ключицы, постарались его освободить от окружающих тканей, подвести проволочную пилку и перепилить. Затем отделили ключицу от лопатки и шаг за шагом отслаивали опухоль, направив внимание на то, чтобы не ошибиться, не поранить сосуды и нервы. А сосуд так тесно примыкал к надкостнице ключицы, что в какой-то момент я. останавливая кровотечение, захватил иглой ткани на глубину не более одного миллиметра и попал в просвет сосуда. Быстро удалив нитку, мы долго прижимали это место… Так или иначе, нам удалось благополучно иссечь всю опухоль вместе с ключицей без остатка. Сразу же, повернув больную на бок, сделали разрез на уровне десятого ребра, поднадкостнично резецировали его кусок размером около пятнадцати сантиметров, вставили взамен ключицы, пришили концы, опутали надкостницей. Со временем недостающее десятое ребро вырастет, а пересаженное — будет выполнять роль ключицы. Чтобы оно не сместилось, мы наложили соответствующую гипсовую повязку.
Операция длилась три часа и прошла без осложнений.
Больная быстро очнулась от наркоза. Боли её не беспокоили, и она проспала всю ночь.
Наутро, когда я наведался в палату, Наташа, по-видимому, уже всё знала. Я спросил, как она себя чувствует. Она ответила — хорошо. И улыбнулась. Впервые за восемь лет…
Спроси себя строго
1Мы ехали в Комарово. Жена вела машину. Наш десятилетний сын Гриша, как всегда, устроился рядом с водителем. Я и Борзенко расположились на заднем сиденье.
— Вы мне сегодня не нравитесь, — заговорил я с нарочитой строгостью. — В чём дело? Анализы не так уж плохи, так нечего и хандрить.
Сергей Александрович улыбнулся — невесело, с затаенной думой.
— Это верно, чувствую себя вроде бы прилично. Спасибо вам, Фёдор Григорьевич, и врачам вашим — они нянчились со мной, как с родным человеком. Удивительные у вас люди! Не устаю ими восхищаться.
— Так в чём же дело? Что нос повесил, добрый молодец?..
Борзенко молчал. Я тогда спросил, как его лечил в Москве профессор Белоусов. Все ли сделал по моей записке? (Здесь воспользуюсь правом беллетриста давать персонажам вымышленные имена.)
— Да, спасибо, он встретил меня приветливо — на своей машине возил в лабораторию. Называет себя вашим учеником. По-моему, относится к вам с уважением. — И — минуту спустя: — Хорошо, что была записка. А то он вряд ли что-нибудь предпринял бы…
Я подивился верному и точному наблюдению Сергея Александровича. Белоусов действительно никому и ничего не делает бескорыстно, или, как сам он говорит, «так, за здорово живешь». На редкость практичен и расчётлив.
Некоторое время он, ещё молодой врач, был прикреплён к нашей клинике. Любил выполнять всякие хозяйственные поручения. Пошлёшь его, бывало, на завод с заданием достать тот или иной прибор, аппарат — он всё провернёт наилучшим образом, Установит тесные, почти дружеские контакты с директором, его заместителями. Впоследствии, прося за очередную больную, напомнит: «Я вам приборчик доставал, так эта больная — родственница директора завода». На это я замечу: «Не мне вы доставали приборчик, а клинике, а что больная — родственница директора, это не имеет никакого значения. Вы же знаете, что на операцию мы кладем каждого, кого можем». Белоусову не по душе подобный поворот разговора. Он взмахнёт руками, скажет: «Ах, Фёдор Григорьевич! Вы, право, идеалист. Нельзя же быть таким! Вы живёте представлениями двадцатых годов. В наш технический век и в человеческих отношениях всё учитывается, взвешивается…» Обыкновенно я прерывал поток его красноречия: «Не все ныне следуют принципу: ты — мне, я — тебе… И если бы этот принцип победно проник в медицинскую среду, мы перестали бы быть врачами. Вот вы, возможно, станете профессором, а в голове у вас извините, ералаш. Чему же вы будете учить молодёжь?» Он замолкал, но по насмешливому блеску его темно-серых глаз я видел, что он со мной не согласен.
Позднее Белоусов, защитив докторскую диссертацию и освоив методику хирургического лечения рака лёгкого, остался работать в Москве.
Однако мир тесен. Судьбе угодно было поселить Белоусова в подмосковном дачном посёлке — по соседству с другом моим Петром Трофимовичем. Дружба у нас началась сразу же после войны, и с тех пор мы неизменно придерживаемся правила: твой дом — мой дом. Бывая в столице, я всегда останавливаюсь у Петра Трофимовича, а если приезжаю летом — направляюсь к нему на дачу. Когда Белоусов был ещё кандидатом наук и, случалось, сопровождал меня в командировках, он тоже находил приют у Петра Трофимовича.
Помню, ещё тогда, много лет назад, с восхищением оглядывая с террасы прекрасные окрестности, Белоусов вздыхал: «Эх, Пётр Трофимович! Хорошо бы тут поселиться у вас!»
Впоследствии он исполнил своё заветное желание — купил домик у отставного генерала, доброго соседа Петра Трофимовича. И так я снова стал видеться с ним: то Белоусовы зайдут к Петру Трофимовичу, то нас позовут на огонёк. Дачная жизнь располагает к встречам и беседам.
В Москве немало врачей и учёных, считающих себя моими учениками. Одни защищали под моим руководством диссертации, другие работали в клинике или в Институте пульмонологии, где я был директором, третьи — просто учились по моим книгам. Со всеми у меня тёплые, дружеские отношения. Но профессор Белоусов чаще других звонит мне в Ленинград, иногда присылает на консультацию больных с записочкой, а нередко обращается ко мне как к редактору журнала «Вестник хирургии» с просьбой напечатать кого-либо из своих знакомых, хотя знает, что я по-прежнему держусь «представлений двадцатых годов».
— Михаил Зосимович — «оригинал», — продолжал Борзенко делиться впечатлениями о Белоусове. — Он давно прекратил операции, строит административную карьеру.