Я ходил на берег реки. Там я обратился к ней и сказал: "Я не знаю иного бога, кроме тебя. Завтра я умру и уйду под землю, как и все мертвые. Молю тебя об одном: пусть мой чернокожий спутник будет счастлив, ибо он стал мне больше чем братом. Вот мой меч, этим мечом я мог бы убить его. Прими же мою жертву!" И я бросил свою Фалькату в воду.
И тут снова появился тот речной человек. Он поднялся над темной водой и стал играть с моим мечом, подбрасывал его в воздух и снова ловил - то за рукоять, то прямо за острый клинок. Еще с ним рядом были две юные девушки, возможно, его дочери, и он нарочно пугал их мечом, а они все пытались отобрать у него эту игрушку. И все трое светились, точно жемчужины в лунном свете.
Немного поиграв, речной человек бросил Фалькату к моим ногам. "Я бы исцелил тебя, если б мог, - сказал он мне, - но это выше моих сил, хотя и металлы, и дерево, и подводные обитатели, и пшеничные зерна, и ячмень все в моей власти. - Голос его звучал как рокот прибоя. - Да, все, но только не это, хотя любой дар я возвращаю стократ. А потому возвращаю тебе твою Фалькату, закаленную в моих струях. Ни дерево, ни бронза, ни железо не смогут устоять перед нею, и Фальката твоя никогда тебя не подведет, если ты сам не подведешь ее".
Сказав так, он и его дочери (если то были его дочери) исчезли в водах реки. Я поднял Фалькату, намереваясь осушить клинок, однако он оказался сухим и горячим. Вскоре вернулся мой чернокожий спутник и принес ужин хлеб и мясо - и множество историй о том, как ему удалось украсть пищу; все это он рассказывал мне с помощью сложной пантомимы. Мы поели, и теперь он спит, а я пишу.
2. В ФИВАХ
Мы стоим здесь лагерем, и я уже успел забыть большую часть того, что произошло с тех пор, как я видел Быстрого бога (*11). Собственно, и его я тоже успел забыть и знаю о нем только потому, что перечитал свой дневник, который продолжаю вести.
Фивы прекрасны. Там настоящие дворцы из мрамора и замечательный рынок. Однако тамошние жители напуганы и злятся на Великого царя за то, что он оставил в городе столь малое войско, хотя фиванцы сражались на его стороне. Видимо, жители Фив рассчитывали, что персы в конечном счете возьмут верх над Афинами и Спартой - а ведь жители этих полисов тоже сыновья Эллина (*12), как и сами фиванцы. Здесь говорят, что афинянам ненавистно даже само название города, Фивы, и они непременно выжгут его дотла - как Великий царь сжег Афины. А еще говорят (я прислушивался к разговорам на рынке), что сдались бы на милость спартанцев, вот только милосердие спартанцам не свойственно. Фиванцы очень хотят, чтобы мы остались, однако понимают, что мы все же уйдем и они останутся без защиты - тогда им придется надеяться лишь на крепкие стены да на своих мужчин, хотя лучшие из них уже погибли. Наверное, они правы: я уже не раз слышал, что скорее всего завтра мы снимем лагерь.
В Фивах много гостиниц, но у нас с чернокожим нет денег, так что мы спим у крепостных стен, как и все остальные воины Великого царя. Жаль, что я сразу не описал в дневнике внешность того доброго лекаря, ибо теперь не могу его отыскать - здесь лекарей очень много, да и пегих мулов хватает. А из всех одноглазых людей ни один не признается, что служит у лекаря. Со мной вообще разговаривают неохотно: завидев мои бинты, все сразу решают, что я попрошайка. Попрошайничать я, конечно, ни за что не буду, хотя, по-моему, еще более постыдно есть краденое - а ведь я только что поужинал тем, что стащил где-то мой чернокожий приятель. Утром я тоже пытался воровать на рынке, но у меня это получается куда хуже, чем у него. Теперь мы с ним собираемся на другой рынок, и я буду отвлекать продавцов, как уже делал это сегодня утром. Воровать чернокожему трудно - внешность бросается в глаза, - однако он очень ловок и все-таки успевает стащить что-нибудь, даже если за ним следят специально. Не знаю, как ему это удается; он много раз показывал мне, но я так и не сумел ничего заметить.
Чернокожий что-то объясняет на пальцах, остальные с ним спорят, а я пишу свой дневник, устроившись на полу в храме Светлого бога (*13), что близ центральной рыночной площади. Многое успело произойти с тех пор, как я сделал последнюю запись, - и я с трудом понимаю, о чем там речь. Не знаю, с чего и начать.
Позавтракав часов в двенадцать и немного передохнув, мы с чернокожим пошли, как и собирались, на другой рынок. Центральная рыночная площадь Фив, агора, со всех сторон окружена красивыми зданиями с мраморными колоннами и вымощена камнем. Здесь продают ювелирные украшения, золотые и серебряные чаши, хотя можно купить и хлеб, вино, рыбу, фиги и другие продукты.
Агора заполнена множеством покупателей и продавцов, а посреди нее бьет фонтан, в струях которого высится мраморная статуя Быстрого бога.
Поскольку я уже прочитал о нем в своем дневнике, то бросился к фонтану, полагая, что статуя и есть Быстрый бог, и громко к нему взывая. Тут же вокруг собралась толпа - человек сто, не меньше; там были и воины Великого царя, но большей частью фиванцы, которые все время задавали мне разные вопросы, и я, как мог, отвечал. Чернокожий обратился к толпе, знаками прося денег; медные, бронзовые и серебряные монеты посыпались дождем, их было так много, что чернокожий вынужден был ссыпать их в мешок, где хранит свои пожитки.
Это толпе не понравилось, и подавать ему почти перестали; но тут к нам подошли какие-то богатые люди, пальцы которых были унизаны перстнями, и сказали, что я должен пойти в храм Солнца (*14), а когда чернокожий ответил, что никуда мы не пойдем, они пояснили, что бог Солнца - великий целитель, и кликнули на помощь нескольких фиванских воинов.
Они привели нас в очень красивое здание с колоннами и широкими лестницами; там меня заставили преклонить колена перед прорицательницей, сидевшей на бронзовом треножнике. Тощий жрец долго разговаривал о чем-то с приведшими нас богатыми людьми и несколько раз повторил примерно одно и то же, но разными словами: их бог не станет говорить устами оракула, пока не будет принесена жертва.
В конце концов один из богатых людей послал куда-то своего раба, и мы довольно долго ждали его возвращения, а люди в перстнях говорили о своих богах - о том, что им самим о них известно, и о том, что узнали некогда от отцов и дедов. Наконец вернулся тот раб и привел с собой девочку-рабыню, макушка которой едва доставала мне до пояса.
Хозяин маленькой рабыни стал расхваливать ее, особенно отмечая ее красоту и умение читать. К тому же он клялся, что она девственница. Мне странно было слышать это, ибо, судя по тем красноречивым взглядам, которые девочка бросала на раба, его-то как мужчину она узнать успела и, по-моему, возненавидела. Я заметил, что и тощий жрец ничуть не больше, чем я, верит богачу в перстнях.
Свои похвалы в адрес девочки он закончил тем, что подтащил ее к стене храма и указал на высеченные в камне слова. Написаны они были не совсем так, как пишу я, однако язык этот был мне знаком.
- Прочти мне слова великого бога, который пророчит нам будущее, дитя мое, - велел девочке тощий жрец. - Читай громко, ибо то слова бога, способного не только исцелять, но и убивать страшными быстролетными стрелами смерти.
Без запинки, с выражением маленькая рабыня прочла:
Здесь Лето сын, на лире играющий,
Огнем золотым жизни путь освещающий,
Исцеляет все раны, святую надежду дает
Тем, кто душу и сердце ему отдает.
Голосок у нее был чистый и нежный, и, хотя он звучал иначе, чем у воинов на плацу, он, казалось, взлетал над рыночной площадью, перекрывая царивший там шум.
Жрец удовлетворенно кивнул, знаком велел девочке умолкнуть и кивнул прорицательнице. Божество, которому поклонялись в этом храме, тут же овладело ею с такой силой, что несчастная с криком стала извиваться на своем треножнике.
Вскоре вопли ее прекратились и она что-то забормотала, роняя слова, точно камешки в пустой кувшин, - голосом отнюдь не женским, но я почти не обращал на нее внимания, ибо глаза мои были прикованы к золотому человеку, значительно более высокому и мускулистому, чем любой обычный мужчина. Он молча выступил из ниши, в которой стоял, и знаком велел мне подойти ближе. Я повиновался.
Он был молод и крепок, точно воин, но шрамами не изуродован. Лук и пастуший посох - то и другое из золота - он держал в левой руке, а за спиной у него висел колчан с золотыми стрелами. Он присел передо мной на корточки - точно взрослый перед ребенком.
Я поклонился ему и мельком глянул на остальных: все внимали оракулу и явно никакого золотого великана не видели.
- Для них меня здесь нет, - ответил он на мой незаданный вопрос. Слова лились из его уст уверенно и спокойно - так порой умелый торговец убеждает покупателя, что этот товар предназначен для него одного.
- Как же это возможно?
Даже когда великан заговорил, остальные продолжали, перешептываясь, слушать пророчицу.
- Мало кому дано видеть богов, - пояснил он. - Для всех остальных любой бог - Неведомый.
- Мало кому дано видеть богов, - пояснил он. - Для всех остальных любой бог - Неведомый.
- Так, значит, мне это дано? - спросил я.
- Ты же видишь меня?
Я кивнул.
- Порой молитвы, обращенные ко мне, вознаграждаются, - сказал он. - Но ты пришел сюда просто так. Не хочешь ли теперь попросить меня о чем-либо?
Я не мог ни говорить, ни думать и только покачал головой.
- В таком случае я сам сделаю тебе подарок. Послушай же, что я могу: я великий предсказатель судьбы, бог музыки, бог смерти и в то же время искуснейший целитель; я защитник стад от волков и властелин солнца. И я предвижу, что долго будешь ты скитаться в поисках родного дома, однако найдешь его, оказавшись вдали от родины, на другом конце света. Лишь однажды доведется тебе спеть так, как пели люди в Золотой век под музыку богов. И пройдет еще немало времени, прежде чем обретешь ты то, что искал, и найдешь это в стране мертвых.
Да, мне подвластны любые недуги, но тебя я вылечить не смогу, да и не стал бы, даже если б мог; у святилища Великой Матери пал ты раненным, в святилище ее ты должен вернуться. И она укажет тебе путь, и, пронзенный волчьими клыками, вернется к ней тот, кто послал зверя.
Еще не смолкла речь золотого божества, а я уже видел его неясно, словно неведомая сила вновь влекла его в ту нишу в стене, из которой он только что вышел.
- Ищи в наземном мире...
Когда он совсем исчез, я поднялся и отряхнул свой хитон. Мой чернокожий приятель, тощий жрец, богатые фиванцы и девочка-рабыня все еще стояли перед оракулом, однако уже не слушали прорицательницу, а спорили между собой, указывая на самого молодого из них, который наконец и сам что-то торжественно произнес.
Но стоило ему умолкнуть, как все снова заговорили разом, уверяя его, что ему необычайно повезло, ибо теперь он должен будет покинуть их несчастный город. Он что-то ответил, однако мне надоело все это слушать, и я принялся перечитывать свой дневник, а потом сделал очередную запись в нем. Я и сейчас еще пишу, а они все продолжают о чем-то спорить. Чернокожий знаками объясняет им что-то насчет денег, а самый молодой из богатых фиванцев (на самом деле не такой уж он и молодой: на висках у него глубокие залысины) все пятится, словно собираясь бежать.
Девочка смотрит то на меня, то на него, то на чернокожего, то снова на меня, и глаза ее полны любопытства.
3. ИО
Маленькая рабыня разбудила меня еще до рассвета. Костер наш почти потух, и она с треском ломала через колено ветки, чтобы поддержать пламя.
- Прости меня, господин мой, - сказала она. - Я старалась делать это как можно тише.
Я чувствовал, что знаю ее, но никак не мог вспомнить ни время, ни место нашего знакомства. И спросил, кто она такая.
- Ио. Это значит "счастье", господин мой.
- А кто я такой?
- Ты воин Латро, господин мой.
Она трижды назвала меня "господин мой", и я спросил:
- Значит, ты рабыня, Ио? - На самом деле я уже догадался об этом по ее жалкому рваному пеплосу.
- Да, я твоя рабыня, господин. Вчера Светлый бог отдал меня тебе. Разве ты не помнишь?
Я сказал, что нет.
- Меня привели в обитель Светлого бога, поскольку он отказывался говорить с людьми, пока ему не принесут жертву. А когда появилась я, бог сразу согласился и так быстро вошел в тело жрицы, что она чуть не лишилась разума от боли. Ее устами он сказал, что теперь я принадлежу тебе и должна всюду следовать за тобою, куда бы ты ни направлялся.
При этих ее словах мужчина, до той поры тихо лежавший рядом, отбросил свой красивый синий плащ и сел.
- А вот этого я не помню! - возразил он девочке. - Между прочим, я тоже там был!
- Это было уже потом, - пояснила Ио, - когда вы ушли.
Он с сомнением посмотрел на нее, повернулся ко мне и спросил:
- Надеюсь, меня-то ты не забыл, Латро? - Но я ничего не помнил, и он объяснил: - Меня зовут Пиндар (*15), я сын Пагонда, поэт. Я был среди тех, кто привел тебя в храм нашего повелителя.
- У меня такое ощущение, будто я спал и видел сон, - сказал я, однако, едва проснувшись, уже не могу поведать тебе ни каков был этот сон, ни что ему предшествовало.
- Ах, как интересно! - воскликнул Пиндар и, порывшись в своем дорожном мешке, извлек оттуда восковую табличку и стиль. - Не возражаешь, если я это запишу? Может, потом пригодится.
- Запишешь? - Что-то дрогнуло в моей душе при этом слове, хоть я и не мог понять, почему так разволновался.
- Ну да, чтобы не забыть. Ты ведь тоже все записываешь, Латро. Вчера ты показывал мне свою книгу (*16). Она, кстати, все еще при тебе?
Я осмотрелся и увидел этот свиток; он лежал на том месте, где я спал, возле самого костра, и свинцовый стиль был засунут за скреплявшие свиток тесемки.
- Хорошо, что ты нечаянно не столкнул его в костер, - заметил Пиндар.
- У меня, к сожалению, нет такого теплого плаща, как твой.
- Не беда, я тебе куплю! Деньги у меня есть - мне повезло, два года назад я получил небольшое наследство. Между прочим, твой друг тоже мог бы купить тебе плащ. Вчера он наверняка успел собрать кругленькую сумму, прежде чем мы повели тебя в храм.
Моим другом Пиндар называл какого-то чернокожего, который все еще спал или притворялся, что спит. Впрочем, поспать ему не удалось: вдали затрубили в рог, и вокруг нас зашевелились, пробуждаясь, люди.
- Чья это армия? - спросил я.
- Как? Ты состоишь в ее рядах и не знаешь, кто стратег?
Я покачал головой и сказал:
- Возможно, некогда я это знал, но теперь уже не помню.
- Он все забывает, - пояснила Ио, - потому что был ранен в том знаменитом сражении, к югу от нашего города (*17).
- Ах так! Вообще-то вашей армией командовал Мардоний (*18), однако он вроде бы погиб, так что я не знаю точно, кто сейчас занял его место. Скорее всего, Артабаз (*19).
Я взял в руки свиток.
- Возможно, я вспомню, когда прочитаю.
- Возможно, - согласился Пиндар. - Но погоди немного, скоро станет светлее. Кстати, с восходом солнца перед нами откроется великолепный вид на озеро Копаида (*20).
Мне хотелось пить, так что я спросил, туда ли мы направляемся.
- На восток ли, ты хочешь знать? Полагаю, что именно туда. Впрочем, возможно, и значительно дальше. Однако мы с тобой двинемся к святилищу богини земли (*21). Разве ты не помнишь, что сказала сивилла?
- Я помню! - заявила Ио.
- В таком случае повтори для него, - вздохнул Пиндар. - Ибо сам я испытываю непреодолимое отвращение к подобным виршам.
Маленькая рабыня встала, выпрямилась во весь свой небольшой рост и произнесла нараспев:
В мире наземном ищи, если сможешь увидеть!
Пой и дары приноси мне! Однако
Пролив небольшой пересечь ты обязан.
Воющий волк для тебя стал причиной несчастий!
К хозяйке его подойти ты обязан!
Пылает очаг в ее доме подземном.
К богу Незримому (*22) ныне тебя отсылаю!
В царствие Смерти теперь ты спуститься обязан!
Там ты поймешь, почему для других он невидим.
Пой же тогда, и пусть холмы тебе отвечают!
Пусть вкруг тебя соберутся царь, жрец и нимфа!
Да, волшебством призовешь ты и волка, и фавна, и нимфу!
Пиндар с отвращением покрутил туда-сюда головой и сказал:
- Ну разве это стихи? Хуже некуда! В храме Омфала (*23) оракул в этом отношении куда лучше, можешь мне поверить. Не сочти за похвальбу, но я частенько подумываю: а что, если полнейшая бездарность оракула в нашем славном городе служит предостережением именно мне? "Видишь, Пиндар, словно говорит мне Светлый бог, - что получается, когда божественный мед поэзии изливается из глиняного сердца?" И все же, хотя это и очевидно, не всегда можно утверждать, что именно бог говорит устами дельфийского оракула. В половине случаев его слова можно истолковать как угодно.
- А ты их понимаешь? - с изумлением спросил я.
- Разумеется. По крайней мере, большую часть. Весьма возможно, даже эта малышка понимает их.
Ио покачала головой:
- Я не слушала толкований жреца.
- Вообще-то, - возразил Пиндар, - разъяснения давал я, а не жрец, благодаря чему, собственно, и навлек на себя это бремя - путешествие с Латро к святилищу Матери-Земли. Людям почему-то кажется, что у поэтов сколько угодно свободного времени, вечные каникулы!
- А вот мне кажется, - сказал я, - что у меня свободного времени, которым я мог бы распоряжаться, нет совсем, разве что сегодняшний день. Но ведь он скоро кончится.
- Да, наверное, ты прав. Придется мне завтра снова толковать тебе слова Светлого бога.
- Я их запишу, - заверил я его.
- Ах да, конечно! Я и забыл о твоей книге. Ну что ж, очень хорошо. Первая фраза звучала так: "В мире наземном ищи, если сможешь увидеть!" Ты ее понимаешь?
- Я полагаю, что мне следует перечитать свой дневник и поискать там. И желательно при свете дня - так лучше видно, ты и сам только что это заметил.
- Нет, нет! Слово "наземный" в откровениях сивиллы всегда имеет отношение к Светлому богу. Эта фраза означает, что свет знаний исходит именно от него - ведь он просветляет умы! А следующая фраза - "Пой и дары приноси мне" - означает, что ты должен умилостивить его, если хочешь, чтобы он помог и тебе. Он бог музыки и поэзии, так что поэты и декламаторы уже самим своим искусством приносят ему дары; ну а жертвоприношения в виде баранов и прочей живности совершает всякое быдло, которому больше и предложить-то нечего. Твоим даром должна стать песня, постарайся это запомнить.