— Я восхищен честностью, побудившей вас открыться. Что являлось яблоком раздора?
Офицер вдруг смешался, и потянулись долгие секунды, пока он пытался взять себя в руки. Сперва потупился, потом устремил взгляд за окно. Наконец сел еще прямей, будто аршин проглотил, и собрался с духом.
— Генерал твердо верил в достоинства стандартных ружей, заряжаемых с дула. Они хорошо зарекомендовали себя, надежны и при соответствующей выучке обеспечивают неплохую скорострельность.
— А вы с этим не согласны?
— Конечно, согласен, господин президент. Но мы живем в век прогресса. Я вижу новые изобретения чуть ли не каждый день. Я убежден, что их надо проверять и проверять, но я также убежден в достоинствах винтовок, заряжаемых с казенной части. Мы подвергли испытаниям несметное количество образцов, и, откровенно говоря, большинство из них просто никчемны. Их заклинивает, они взрываются, очень часто ломаются, а ухаживать за ними очень трудно. Но были и две винтовки нового типа, которые мы исследовали и обстреливали весьма долго, два ружья, стоящие особняком от остальной массы. Винтовка системы Спенсера и снайперская. Я хотел заказать изрядные партии и той и другой, но генерал Рипли решительно воспротивился. Посему не было сделано ничего.
— А он не объяснил, почему воспротивился?
Рамси замялся с ответом. Так и не дождавшись от него ни слова, Линкольн сам нарушил молчание:
— Я ценю вашу лояльность по отношению к своему непосредственному армейскому начальству. Но, говоря честно и откровенно, ему вы не повредите — и сделаете громадный вклад в общее дело. Если это поможет, то я, будучи вашим главнокомандующим, могу приказать вам доложить все, что вам известно.
— Это не понадобится, сэр, — с трудом выдавил Рамси. — Тут дело в… ну, вопрос спорный. Генерал считал, что зарядка ружья с казенника будет поощрять солдат на растрату боеприпасов попусту. Я же не считаю подобные затраты пустыми, ибо роль солдата — стрелять по врагу.
— Согласен, Рамси, согласен. Вы должны организовать демонстрацию своих замечательных винтовок при первой же возможности. Это будет вашим первым поручением в новом качестве начальника департамента материального снабжения. Больше вы мне ни о чем не хотите поведать?
— Ну‑у, о полковнике Бердане[6] и его снайперском полке. Вы слыхали о нем?
— Докладная записка лежит где–то у меня на столе. Это ведь он снарядил полк за свой счет, да? И каждый из его подчиненных бьет без промаха.
— Так точно. Но и здесь я опять–таки не виню генерала Рипли за твердые убеждения. Но люди Бердана обременены револьверной винтовкой Кольта — подобием револьвера, только с длинным стволом. Они дают осечки и… ну, в общем, ничего хорошего о них не скажешь. Выбор откровенно неудачный. На самом деле им нужны снайперские винтовки, заряжающиеся с казенной части. Такая винтовка в руках меткого стрелка — инструмент точный.
— Позаботьтесь, чтобы они их получили.
Отдав честь, генерал удалился. Отличный человек, великолепно справится с работой. Линкольну вдруг пришло в голову, что трагический случай с генералом Рипли мог быть благословением свыше — вмешательством Вседержителя, подмогой в этой войне. Смерть одного человека во спасение бесчисленного множества других. Но Линкольн отбросил эту недобрую мысль. Что ж, если Всевышний и в самом деле на их стороне, лично он отнюдь не против. Быть президентом Соединенных Штатов — значит нести на себе груз бесчисленных обязанностей, и отнюдь не последнюю скрипку тут играет великая война, начавшаяся, как только он был избран. Победа в войне имеет наивысший приоритет, и всякая помощь — особенно помощь Всемогущего — будет принята с благодарностью.
А всего в каких–то шестидесяти милях от Белого дома, в городе Ричмонд, штат Виргиния, президент Конфедерации бился с бременем таких же непреодолимых проблем и приоритетов, как и президент Соединенных Штатов. Но Джефферсон Дэвис, лишенный силы и выносливости Линкольна, находился в куда менее выгодном положении. Для президента Конфедерации, вечно хворого из–за перенесенного много лет назад сильнейшего воспаления легких, да вдобавок страдающего куриной слепотой, каждый день являл собой битву против неутихающей боли. Ни одна живая душа ни разу не слыхала от него и слова жалобы. Джентльмен не унижается ни перед кем. Сегодня ему мешало сосредоточиться воспаление среднего уха, и он изо всех сил бился, чтобы не показать, как донимает его мучительная боль.
Юг болел, как и его президент. Зима выдалась холодная, абсолютно все запасы подходили к концу. А список погибших в боях все удлинялся, что южане старались не замечать, тщились не терять надежды, поддерживать боевой дух на высшем уровне. Песни и собрания вроде бы помогали, но блокада взимала тяжелую дань, да и начала сказываться нехватка всего подряд, всего — кроме доблести.
На днях Дэвис назначил нового военного министра, искренне надеясь, что тот поможет ему справиться с бесчисленными трудностями в снабжении войск. Джефферсон Дэвис постучал пальцем по толстой стопке бумаги, высившейся перед ним на столе.
— Иуда, вы знаете, почему я вас назначил на место Лероя Уокера?
Сочтя вопрос риторическим, Иуда П. Бенджамин улыбнулся в ответ. Его скрещенные руки уютно покоились на обширном животе.
— Лерой отличный человек и настоящий работяга. Но у него слишком много врагов в правительстве. По‑моему, ему приходилось больше времени тратить на сражения с ними, чем с янки. Вот. — Дэвис подвинул бумаги через стол. — Ознакомьтесь с этим и подумайте, не найдет ли новый военный министр каких–либо новых решений. Вот почему вы получили эту должность. Вы — мирный человек, Иуда, убеленный сединами государственный муж, имеющий много друзей. Вы можете положить конец грызне и позаботиться о том, чтобы вся упряжка тянула в одну сторону. Ознакомившись с этими рапортами, вы увидите, что нам не хватает буквально всего, но главным образом пушек и пороха. Не будь мы сельскохозяйственной нацией, мы оказались бы в ужасающих тисках. При нынешнем же положении дел каждый доброволец, вступая в наши ряды, приносит свое оружие. Но нам нужны не одни только мушкеты. Чтобы выиграть эту войну, надо отыскать пушки и порох.
— Как я понимаю, господин президент, в битве у Боллс‑Блаф было захвачено изрядное количество боеприпасов.
— Это и в самом деле так. То была великая победа, и синепузые так спешили отступить, что бросали оружие. Наша первая победа со времени Булл‑Рана. Это помогло, но ненадолго. Также поступают донесения о захвате фуражиров янки. Все это хорошо, но все–таки недостаточно хорошо. Нельзя же рассчитывать, что единственным поставщиком для нас будет Север. На фронтах сейчас царит затишье, и мы должны воспользоваться преимуществами этой передышки. Армии северян Макклеллана пока что прикованы к месту, но мы можем с уверенностью ожидать каких–либо боевых действий на полуострове по весне. Но больнее, мучительнее всего ранит нас морская блокада. Вот почему мы бросаем все имеющиеся ресурсы, чтобы снарядить броненосную «Виргинию» для битвы. Когда она выйдет в море, в ней воплотятся все наши упования, что она разорвет кольцо блокады и потопит флот северян. После этого мы сможем доставлять грузы целыми кораблями. В Британии ждут не дождутся нашего хлопка, и на прибыли от него мы сможем купить и порох, и пушки, и припасы, в которых так отчаянно нуждаемся.
Пока президент говорил, Бенджамин неторопливо перелистывал бумаги. Джефферсон Дэвис извлек ворох газетных вырезок.
— С Севера. Они там распустили хвосты, как павлины, раздувшись от гордости по поводу пленения Мейсона и Слайделла. Пусть себе бахвалятся. Я начинаю подозревать, что тут украдкой вмешалось само провидение, и провозглашаю, что, сидя в темнице янки, эти двое джентльменов делают для Конфедерации куда больше, чем могли бы сделать в Европе. Британцы прямо вне себя из–за столь вопиющего вторжения на их территорию. Полагаю, в данный момент все тамошние верфи до единой строят для нас либо контрабандные суда, либо рейдеры. А самое восхитительное здесь то, что янки сами накликали на себя беду. Как бы ни старались мы сами, нам не удалось бы так поспособствовать успеху.
— Согласен, господин президент, решительно согласен. Наши послы в Бостоне отлично справляются со своим делом. Давайте же возблагодарим Господа и помолимся, дабы они оставались в темнице, пока британцы будут распаляться все более и более. Их следует восславить за прозорливость, побудившую отдаться в руки янки.
Лорд Пальмерстон сидел в глубоком кресле перед камином, наслаждаясь теплом рдеющих углей. Его вытянутая правая нога покоилась на груде подушек, вокруг закрытых глаз залегли морщинки боли. Услышав, как дворецкий объявил о приходе лорда Джона Рассела, Пальмерстон открыл глаза.
— А, Джон, входите! Налейте себе портвейна — и мне тоже, пожалуйста. Будьте так добры, большой бокал. — Пригубив вина, он почмокал губами, потом поморщился и указал на вытянутую ногу. — Подагра. Досаждает адски, прямо–таки смертно. Терзает, как пламя адово. Наши шарлатаны‑лекари просто бессильны. Я пью все их гадкие снадобья, но это ни капельки не помогает. Они пытаются взвалить всю вину на портвейн, вот ведь чушь какая. А на самом деле портвейн — единственное, что помогает хотя бы капельку. Впрочем, довольно об этом. Перейдем к вещам более важным. Вы должны мне все поведать. Как прошло во дворце?
— А, Джон, входите! Налейте себе портвейна — и мне тоже, пожалуйста. Будьте так добры, большой бокал. — Пригубив вина, он почмокал губами, потом поморщился и указал на вытянутую ногу. — Подагра. Досаждает адски, прямо–таки смертно. Терзает, как пламя адово. Наши шарлатаны‑лекари просто бессильны. Я пью все их гадкие снадобья, но это ни капельки не помогает. Они пытаются взвалить всю вину на портвейн, вот ведь чушь какая. А на самом деле портвейн — единственное, что помогает хотя бы капельку. Впрочем, довольно об этом. Перейдем к вещам более важным. Вы должны мне все поведать. Как прошло во дворце?
— Отлично. Ее Величество согласилась, что мы должны принять все меры для усиления нажима на американцев, даже прежде того, как им представится возможность ответить на наш ультиматум. С прискорбием сообщаю, что дела принца Альберта весьма плохи. Теперь врачи уверены, что его бронхит куда более опасен, нежели они ранее полагали. Считают, что у него налицо все симптомы тифозной горячки.
— Скажите пожалуйста! Но ведь он не был на юге, даже Лондон не покидал.
— В том не было нужды. Вам же ведомо, как смердит канализация в Виндзорском замке. Клоака! В ее недрах может таиться что угодно. Никто и пальцем не пошевелил, чтобы улучшить тамошние клозеты и стоки. Из старой канализации возносятся пагубные испарения; из–за смрада выгребных ям иные части замка почти непригодны для обитания. Я удивлен, что эти миазмы не свалили с ног больше никого.
— Несчастный Альберт, бедный человек!
— Если от его болезни и есть какой–то прок, то это монарший гнев. Королева считает, что силы его были и без того подорваны и не следовало ему браться за наш ультиматум. Она однозначно уверена, что он отдал свои силы за нашу страну, боится, что может — о, ужасная мысль! — даже отдать свою жизнь. И во всем, во всем она винит американцев. К каким бы мерам мы ни прибегли, она не сочтет их чересчур жесткими.
— Какая чудесная женщина — и настоящий дракон, восставший на защиту Святого Георгия. Что же мы предпримем первым делом?
— Первым делом продемонстрируем янки непреклонность воли.
— Непреклоннее каковой не сыскать.
— Пересмотрим свое решение соблюдать нейтралитет в отношении снабжения боеприпасами обеих воюющих сторон. Можем объявить эмбарго на поставки Северу селитры — одного из главных ингредиентов пороха.
— Замечательное начало. А если мы хотим сделать все должным образом, то запретим еще и поставки боеприпасов и прочего военного снаряжения. Надо ударить их по больному месту.
— А заодно приготовиться побряцать перед ними сталью. Прямо сегодня в Канаду отплыли два военных транспортных корабля. Мне говорили, зрелище было весьма воодушевляющее, оркестры играли сперва «Британские гренадеры», а затем «Дикси».[7] Но возникла и небольшая заминка. Как вы помните, мы отрядили для отправки в Канаду еще один полк и артиллерийскую батарею.
— Помню, — нахмурился Пальмерстон. — Но я полагал, что в настоящее время они в море или уже прибыли в упомянутую провинцию.
— Они все еще в казармах. Канадцы заявляют, будто не располагают ни квартирами, ни палатками для них…
— Чушь! Это закаленные войска, способные жить и сражаться в самой неблагоприятной обстановке. Издайте приказ об их немедленной отправке. Кроме того, я предлагаю не дожидаться военного флота с их транспортом. Я буквально наяву слышу их аргументацию в пользу отсрочки. Наймите кюнардовский[8] пароход. Какова численность наших регулярных войск в Канаде?
— Боюсь, в настоящий момент там расквартировано всего пять тысяч человек.
— Так дальше нельзя. Видит Бог, надо было покончить с этими колонистами еще в тысяча восемьсот четырнадцатом. У нас были силы для этого. Мы ведь сожгли их города Буффало и Вашингтон, не так ли? Мы бы победили, если б не французы. Что ж, после драки кулаками и всякое такое… Каково наше нынешнее положение на море? Как обстоят дела с флотом, находящимся у берегов Северной Америки?
— Вполне адекватно, значительно более тридцати судов. Три линкора, а также фрегаты и корветы.
— Хорошо, но недостаточно. Американцы должны узреть, что мы никоим образом не шутим. Оба южных посланника должны быть отпущены, извинения должны быть принесены. В своих требованиях мы непреклонны. Сейчас, когда за нашей спиной стоит вся страна, мы не можем выказать ни слабости, ни робости. Какое сегодня число?
— Двадцать первое декабря.
— Как раз сегодня лорд Лайонс должен предъявить наш ультиматум американцам. Событие, несомненно, исключительно достопамятное. А сейчас еще немного портвейна, будьте любезны.
…Лорд Лайонс ненавидел вашингтонскую погоду — тропическая жара и влажность летом, арктический мороз зимой. Карета скользила по снежной слякоти, то и дело подскакивая и встряхивая его, как горошину в стручке. В конце концов доехав до дома, он выбрался из кареты, поспешно протопал через мокрый снег и вошел в холл, с шумом захлопнув дверь за собой. Приняв у него выбеленное снегом пальто, слуга распахнул дверь в кабинет, где в камине уютно потрескивал огонь.
— Уильям! — позвал Лайонс, согрев руки перед огнем. В комнату беззвучно скользнул секретарь. — Возьми бумагу и чернила. Я встречался с американцами и должен незамедлительно написать отчет лорду Пальмерстону. Утро было просто ужасным. Этот Сьюард хладнокровен прямо–таки как рыба. Прочел нашу ноту и даже бровью не повел при виде требований и приказаний, содержащихся в ней. Ухитрился даже напустить на себя скучающий вид, когда я сказал ему, что мы должны получить ответ в течение недели. Я уверил его, что если наши требования не будут удовлетворены, я изыму свой паспорт и вернусь в Британию. В ответ он улыбнулся, будто эта идея его восхитила!
Секретарь лишь понимающе кивнул, зная, что он всего лишь свидетель, а не участник беседы.
Лайонс — невысокий, полный, наделенный вкрадчивыми манерами, характерными для человека себе на уме, — расхаживал взад‑вперед перед камином, тщательно подыскивая слова. Уильям молча занес гусиное перо над бумагой.
— Обычные выражения почтения, сами знаете. Далее: ваши требования об освобождении эмиссаров Конфедерации, господ Мейсона и Слайделла, вручены мной сегодня государственному секретарю Сьюарду. Я убежден, что если мы воздержимся и на сей раз, не преподав нашим здешним друзьям доброго урока, то в ближайшее время столкнемся с тем же самым затруднением. Как только они прочтут упомянутый ультиматум, неправедность их действий станет для них очевидной. Необходимость либо сдаться, либо вступить в войну подействует на них весьма благотворно. Хотя, вынужден отметить, встречены наши требования были весьма холодно.
Тишину в комнате нарушали потрескивание дров в камине да негромкий скрип пера по бумаге. Внезапно Лайонса пробрал мороз, и он снова поднес руки к теплу. Неужели будет война? Неужели в конце концов дойдет и до этого?
Эта мысль вселила в его душу восторг, хотя и подействовала весьма удручающе. Одно дело война против аборигенов, а против вооруженного, опасного врага — совсем другое. Но страна расколота надвое, и Север уже бьется не на жизнь, а на смерть. Зато Британия пребывает в мире с остальной планетой, и если дело дойдет до схватки, сможет черпать силы из неиссякаемого источника величайшей империи в мире. Богатейшей империи всех времен. Америка ухитрилась ускользнуть из британской хватки, но это можно поправить. Этот материк — сущий рог изобилия, с ним слава империи воссияет еще ярче.
Быть может, война все–таки не такая уж скверная идея.
Над пропастью
Доктор Дженнер закрыл дверь спальни принца Альберта с предельной осторожностью, потихоньку отпуская ручку, чтобы не допустить даже тишайшего лязга металла о металл. Королева Виктория смотрела на него широко распахнутыми глазами, в которых застыли испуг и дурные предчувствия; пламя свечи в ее дрожащей руке плясало и коптило.
— Скажите… — почти бездыханно произнесла она.
— Спит, — сообщил доктор. — Очень добрый знак.
— Ну конечно, добрый! — Виктория чуточку воспрянула духом. — Прошло уж я не знаю сколько дней с тех пор, когда он смежал веки хоть на минутку, если вообще ложился.
— Как и вы, если на то пошло.
Она лишь пренебрежительно махнула маленькой пухлой ручкой.
— Я не больна, это о нем вы с сэром Джеймсом должны тревожиться. Я спала на раскладной кровати у него в гардеробной. А вот он все ходит и ходит, и не ложится, а ведь он так исхудал! По‑моему, иными ночами он вообще не спит. И не ест! У меня прямо сердце разрывается, когда я вижу его таким.
— Развитие его желудочной лихорадки идет своим чередом, так что храните терпение. Вы можете оказать грандиозную помощь, взяв на себя то, чего не сделать больше никому. Вы должны позаботиться, чтобы он каждый день кушал хоть что–нибудь. Пусть даже жидкую кашку, ведь, чтобы одолеть болезнь, его организму нужно подкреплять свои силы. — Дженнер взял свечу из ее дрожащих рук и поставил на стол рядом с кушеткой. — Вам лучше присесть, мэм.