Венька поежилась… Снова в вагоне стало холодно и неуютно. Может быть, от мрачных мыслей, а может быть, от того, что мальчишки–монтажники, разбудившие ее, бросили нараспашку дверь и выстудили вагон.
Плотней укуталась в старенькое пальтишко, прищурила глаза, зло сузила губы. Захотелось с кем–нибудь поцапаться, поругаться до хрипоты. И чего она ради забилась в этот пустой вагон, где и зацепить колким словом некого? Взглянула на генеральский подарок — поцарапанные уже золотые часики и с трудом различила тускло поблескивающие в полумраке стрелки. Ей показалось, что не часы стоят, а время для нее остановилось.
Поднесла к уху — идут. Впереди целый час дороги. Сдуреть можно за этот час, столько ждать…
Венька нервно заерзала по скрипучему дерматину сиденья. Колеса вагона словно издеваются: ждать, ждать, ждать… Снова ждать… Она и так, куда ни посмотришь, всю свою жизнь как дура чего–то прождала, да только ничего себе не выждала. Ждала любого самого пустякового события, ждала взахлеб, ночи не спала — вот–вот что–то с ней произойдет самое важное, и вся ее прежняя жизнь перевернется и пойдет по–новому, а приходило вовсе не то, чего она так ждала.
* * *Ждала еще тогда в детском доме, куда ее грудным младенцем сдали под мальчишеским именем «Вениамин» в справке. Когда разобрались, не стали шибко умничать, а подписали букву «а» и перекрестили найденыша в Вениамину.
Ждала Венька и в медицинском училище, ждала, когда же закончится эта волынка с бигсами, тампонами, зажимами и инъекциями.
Сманили ее подружки в армию, тогда еще только начинали набрать девушек на действительную службу. Деньги там хорошие, вещевое довольствие на уровне младшего комсостава, а главное — жизнь в офицерском общежитии для холостяков. Так красиво расписывал майор из военкомата.
Венька не сомневалась, что ей пойдет военная форма, хотя разве что–нибудь может быть не к лицу молоденькой красавице?
Кое–кто и отговаривал — что же ты делаешь, ты ж девка не просто красивая, а вообще… В армию идут те, кому деваться некуда, авось, на безрыбье замуж выскочат. Венька отмахивалась — ну и что, что красивая? Выйду замуж только за генерала. И пошла… Только генерала своего пришлось ей долго искать.
А в военном госпитале уж на что жизнь веселая и служба не трудная, но все же ждала Венька своего «дембеля», пока не попал в ее отделение тот молодой полковник–вдовец, у которого на лбу было написано — генералом будет.
За таким без оглядки побежишь босиком по морозу…
С маленьким чемоданом, но с большим кошельком…
Выдумала Венька себе мать–актрису, которая якобы по требованию известного режиссера сдала свою дочку в детский дом.
Одно плохо — снова пришлось ждать, когда ее замуж возьмет.
Гостиничный комплекс для генералитета — не охотничий домик, а официальная гостиница. Два корпуса — один для вообще генералов, а другой — апартаменты только для министра обороны СССР и его заместителей. Младший лейтенант медицинской службы заведовала кабинетом физиотерапевтических процедур.
Потом полковник полетел в Афганистан «за генералом», а вслед за ним вспорхнула с теплого гнездышка Венька. Ждала и в Афгане, когда закончится война и они наконец распишутся.
* * *Афганистан. Восточная экзотика. Прогулки под луной в «зеленку» за виноградом. Веньке хотелось, чтобы ее носили на руках, объяснялись в любви, стоя на коленях, и читали стихи.
Вместо этого был плен. Богатый дом полевого командира. Полковник сидел весь день прикованный за ногу к деревянному столбу на дощатой веранде, крытой пыльными коврами. Венька на женской половине дома месила кизяк, навоз пополам с соломой.
Зеленые мухи проедали незаживающие раны под коленками и за глазами. Они сочились красноватым гноем и своим зудом сводили с ума по ночам.
Налет десантников. Ночной полет на вертолете, который пресекла ракета. Счастье тогда не отпускало Веньку. Из–под обломков вертолета выбралась только она с ее любимым полковником. Снова любовь, жизнь и свобода. Свобода за сто километров от ближайшей заставы советских войск.
Три недели — с милым рай в шалаше, то есть в пещере на альпийском лугу нагорного Гиндукуша. Питались земляникой, сухарями и консервами из рассыпавшегося вертолета.
Венька за три недели в прямом смысле поставила на ноги полковника, у него была давленная травма голени. Поставила на ноги и сама слегла с малярией.
* * *Своего полковника она никогда не называла по имени, а всегда — «милый». Но у него и фамилия была Милый. Игра слов, которая казалась ей подарком судьбы. А сам плен и бегство были для нее самым лучшим в мире свадебным путешествием. Она была уверена, что после всех мытарств на войне милый Милый обязательно женится на ней.
Последние три дня до выхода к своим Милый нес на себе обессилевшую Веньку. По ночам она впадала в горячечный бред, а днем смотрела перед собой невидящим взглядом и почти не разговаривала. Температура у нее не спадала. За это время у них вышла вся еда. Милому удалось сбить камнями двух каменных куропаток–кекликов и кое–как приготовить их на крохотной охапке ломкого хвороста. Круглоголовых ящериц агам он ел сырыми, Венька отказывалась наотрез есть эту гадость.
Через неделю ниже по течению горной реки стали попадаться настоящие заросли мелкого ивняка, джидды и карагача. Стрелять Милый и здесь не отваживался, чтобы не привлечь внимание афганцев. Но места, к счастью, оказались глухими.
В заводях уже плескалась форель, но наловить удавалось только гольцов. Они заплывали в ложбинки–западни на мелком месте. Милый закрывал тяжелым камнем выход и ловил их голыми руками. Венька на свежей рыбе понемногу начинала отходить от их неудачного свадебного путешествия. Поднялась на ноги, но синюшная бледность не сходила с ее лица — признак сердечной недостаточности в условиях высокогорья. Спасал чай из трав, которые он собирал и сушил по ее указанию. Но еды не захватало. Сам Милый питался только ящерицами и змеями да доедал за ней рыбные хвостики и головы.
Ни вьючных троп, ни признаков человеческого жилья они не встретили. Их наверняка уже не искали душманы, потому что выжить в этих местах практически невозможно. Это с каждым новым днем пути все острей понимал Милый. О себе он не беспокоился, но Венька хоть и встала на ноги, но худела на глазах. В зоне альпийских лугов он позволял ей отлеживаться по полдня на ласковом солнышке, чтобы согреться. Ночи в этих местах были очень холодные. Наедаться досыта не доводилось, а набитый луковицами мелкого чеснока и листьями черемши желудок сводили спазмы.
Веньку было не узнать. Она ночами напролет сидела у костерка и что–то бубнила себе под нос. Отвечала, как во сне, взгляд у ней становился отрешенный. А однажды, когда Милый вернулся с огромной охапкой хвороста и парочкой куропаток, она встретила его таким жутким взглядом, словно не узнала и приняла за душмана.
— Так ты меня с дуру и пристрелишь.
— Пристрелю, если бросишь, — медленно выговорила Венька.
— Ни за что. Ты ж моя спасительница и исцелительница. Без тебя мои кости давно растаскали бы горные волки. Вернемся — я тебя к ордену представлю.
— Посмертно, — буркнула Венька. Она смотрела на неверный огонек костра, который плутовато трепетал на хворосте и никак не хотел нагревать воду в котелке.
— Они нас скоро всех съедят…
— О чем ты бормочешь? Я тебе говорю, что мы с тобой будем долго жить вместе и никогда не расстанемся до самой смерти.
— К нам приходили волки, когда тебя не было… Они нас съедят.
— Чем ерунду болтать, лучше бы подбросила в костер веток… Волки не самое страшное, людей нужно бояться.
— А вот я тебя и боюсь.
— Я тебя никогда не брошу.
— А замуж возьмешь?
Милый только досадливо отмахнулся и заботливо укутал ее бушлатом.
* * *Шел тридцатый день их неудачного бегства из плена. Склоны окружающих гор становились все более пологими. Появились тропинки, узкие, шириной со ступню. Потом начали встречаться широкие вьючные тропы. Венька шла, болтая руками, как на шарнирах, по прогретой каменистой земле. На обтянутом коричневой кожей лице, казалось, оставались одни черные глаза. Но и они глубоко запали и блестели нездоровыми огоньками в зрачках. Она словно разучилась улыбаться.
— Веня! — громким шепотом окликнул ее Милый, который шел далеко впереди. — Пригнись…
За холмами на ровном, как газон, лугу паслись две лошади.
— Присядь за камнями и не высовывайся. Только сначала проверь, нет ли под тобой каракуртов.
Он вернулся через полчаса, ведя на поводу две справные низкорослые кобылки. Обе были до того непугливые, что сразу протянули лохматые доверчивые морды к рукам.
— Какие добрые лошадки, кушать просят, а мне нечего вам дать. Давайте я вас расчешу, вы у меня вообще станете девочки–красавицы.
— Присядь за камнями и не высовывайся. Только сначала проверь, нет ли под тобой каракуртов.
Он вернулся через полчаса, ведя на поводу две справные низкорослые кобылки. Обе были до того непугливые, что сразу протянули лохматые доверчивые морды к рукам.
— Какие добрые лошадки, кушать просят, а мне нечего вам дать. Давайте я вас расчешу, вы у меня вообще станете девочки–красавицы.
Милый сразу понял, почему лошади такие гладкие и чисты. Все бескрайнее поле от реки до горизонта поросло невысокой кустистой коноплей. Дикая конопля в это время в самом цвету. Этих смирных лошадок тут пасут сборщики цветочной пыльцы. Шкуры их смазаны птичьим жиром или вазелином. Желтая пыльца липнет к волосинкам. Вечером вернуться сборщики и тщательно выскребут всю пыльцу. Поэтому и кажутся лошадки такими ухоженными. А в руках сборщиков окажется мягкий пластилиновый комочек наркотика.
— Веня, — умоляюще взглянул Милый на походную жену. — Видишь вон ту гору? Там наверняка наш пост. Нас когда–то там высаживали… Прошу тебя, собери все силы, напрягись. Нам нужно доскакать мелкой рысью до той горы за час–полтора, больше лошадки не потянут. Вечером вернутся сборщики анаши, они могут нас заметить. Мы должны успеть.
— Должны так должны, — безучастно ответила Венька.
— Я посажу тебя на коня и привяжу накрепко, чтобы ты не упала.
— Ты меня и так уже привязал накрепко… от тебя никак не отвяжешься, — бессвязно бормотала Венька в ответ. — А потом ты меня бросишь.
— Веня, это наш последний шанс.
— Нету у нас никаких шансов… Чует мое сердце.
Милый вскочил на каурую и повел на веревке за собой сивую кобылку, к крупу которой привязал Веньку. Одуревающе пахла цветущая конопля в распаренном полуденным зноем воздухе. Милый гнал покрытых пеной лошадей и часто оглядывался на Веньку, которая все чаще клевала носом, почти ложась на белую гриву.
Взмыленные лошади в гору не пошли, как их Милый не понукал. Он спешился и повел свой изможденный караван вверх по крутому склону.
— Стой, стрялять буду–у–у! — окликнул его из–за скалы рязанский говорок. — Руки вверх!
— Глаза протри, деревня… Полковник Советской Армии перед тобой.
* * *Милый отвязал обессилевшую от тряской езды Веньку и дальше понес ее на руках. Наверху ее завернули в одеяло, сделали антишоковый укол.
— Открой тушенку и дай мне пачку шоколада, — приказал Милый сержанту–рязанцу.
— А у нас второй день ничаво и нетути, — ответил тот, пятерней утирая толстый нос.
— С голодухи конопельку покуриваете? — зло бросил Милый.
— Не, с нее еще больше есть хочется. А нас тутока закинули на горушку, значицца. Мы и ведем наблюдение.
— Давно?
— С неделю будет. Все подъели начисто. Сегодня обещалися нам сухой картошки и воды подкинуть. Ну, и хлебушка, значицца.
— Связь хоть работает? Вызывай вертолет.
— А че там вызывать? Вона там летит уже.
— Ну и глазастый же ты…
Милый до боли вгляделся в бирюзовое небо и ничего там не разглядел. Зрения подсело с голодухи.
* * *В Кабуле их на две недели положили в госпиталь «для устранения дефицита веса». Венька слезно упросила начмеда, чтобы их положили в двухместную «генеральскую» палату. Тем и закончился их медовый месяц.
Молодой полковник стал молодым генералом и героем Советского Союза. Венька стала лейтенантом и кавалером ордена Красной звезды. Сразу после выписки из госпиталя генерала перевели к новому месту прохождения службы, для офицеров спецназа ГРУ не принято было сообщать родным точного адреса по понятным причинам. Веньку уволили с военной службы. У генерала–вдовца было еще двое сыновей, Венька родила ему еще Маришку, но отец не увидел дочку, как и Венька больше никогда не встречала милого Милого.
Запросы в министерство обороны не помогли разыскать отца Маришки — у Веньки не было оснований допытываться о судьбе человека, посвятившего себя секретной службе. Милый с Венькой просто не успели зарегистрироваться. Единственную память о милом Милом — ключ от ленинградской квартиры генерала у Веньки отобрал управдом, когда ее с Маришкой на руках вывел с их вещичками в руках участковый. У молодой матери не было права на жилплощадь.
* * *
В родном городе все тот же майор–краснопогонник из военкомата, который оформлял Веньку на военную службу, но уже с красным носом и синими погонами, отделался от лейтенанта медицинской службы запаса, орденоносицы и ветерана афганской войны стандартной отговоркой той эпохи: «Мы тебя туда не посылали».
Но обещал поставить на очередь для «улучшения жилищных условий». Никаких таких условий у Веньки не было, нечего было улучшать. Ее с ребенком даже в общежитие прописали временно, а поселили в кладовке на старом складе с матрасами, расположенном на территории больницы.
Снова к ней вернулось ненавистное слово «ждать».
Ждала квартиру в доме для «афганцев». Ждала, ждала, да так и не дождалась. Тогда Веньке надоело ждать. Взяла без спросу на больничной кухне топор, взломала дверь в только что сданном доме и вселилась в однокомнатную квартиру. Теперь уже ни один участковый не смог ее вывести с вещами из квартиры, как тогда в Ленинграде.
Работала она медсестрой в физиотерапевтическом кабинете местной больницы. Бывшая генеральша из горла вырвала у злой судьбы свое ненадежное счастье. О своем милом генерале Милом она не вспоминала. На кой ей все это? Ей и так прекрасно. Чудесная работа, отдельная квартира со всеми удобствами в новом районе. Мебель, телевизор и стиральная машина. И все это она себе сделала сама.
По тем временам счастье немалое.
У Веньки росла здоровенькая дочка, не нагулянная в девках, а сирота при живом отце, ветеране войны, генерале со всеми льготами. Записали все–таки ее на отчество генерала, хотя фамилия осталась детдомовская материнская — Добриян.
Венька ощущала себя не какой–нибудь вертихвосткой, а настоящей вдовой ветерана войны, так она всем и представлялась. Тут было мало от вранья — для нее милый генерал Милый умер навеки. Таких подруг по несчастной любви вокруг нее было предостаточно. В их кругу Венька не чувствовала себя ни обойденной, ни обиженной. Сразу появились кавалеры. Подружки утверждали, что такой писаной красавице замуж выйти, как раз плюнуть через левое плечо.
Девочку устроили в круглосуточный детский сад, с работы похлопотали. Как ни крути в бюрократической круговерти, а Венька орденоносец и ветеран пусть даже и малоприятной и малопонятной войны. На работе женщины сердечно опекали Веньку. Где опоздание простят, где с дежурства пораньше отпустят, чуть что — помощь через профсоюз выпишут. Или среди своих по рублю соберут.
И дождалась Венька жизни такой, что лучше и не надо.
* * *Даже сейчас в этом выстуженном вагоне, Венька, вспомнив про то далекое время, улыбнулась и кокетливо повела плечами. Беспричинная злость на весь мир понемногу улеглась, желание выпить притихло, забралось куда–то вглубь и только время от времени напоминало о себе жжением на верхнем небе и фонтанчиками слюны, которые били иногда, душа позывами на рвоту.
Поезд проскочил, не останавливаясь, какую–то маленькую темную станцию. Венька с трудом прочитала ее название на фасаде — ехать оставалось еще порядочно. Она встала и закрыла–таки распахнутую дверь в тамбур, откуда тянуло холодом. Снова плюхнулась мешком на свое нагретое место и в который раз попробовала уснуть.
* * *
Тогда, одна–одинешенька, с маленькой дочкой на руках, она совсем неплохо зарабатывала в больнице на двух ставках, к тому времени успела приодеться не хуже других. Вещи покупала, вернее, доставала в тот час, самые модные. Часто сама расплачивалась в ресторанах, обзавелась даже парочкой золотых колец и сережками с камушками. Это уже по тогдашним советским меркам верх женского достатка. Подружки никогда не ходили с ней в ресторан, потому что ее чаще всего приглашали кавалеры на танец.
Появились новые знакомцы, которые предпочитали искусственное освещение. У них были искусственные зубы. Искусственные волосы и искусственная страстность, настоянная на восточных травах. Но именно у таких в то время водились большие деньги. Теперь это называют «девушкой по вызову», а тогда за Венькой ночью заезжала черная «Волга» с райкомовскими или обкомовскими номерами. Не стоит забывать о надежности Веньки — она была медработником, это очень важно для венерической репутации ее тогдашних клиентов.
Так и порхала ночная бабочка, жила одним днем, одной встречей, одним поцелуем. И жила неплохо, если определять в денежном исчислении. Но тогда деньги не шли в расчет. Котировались спецмагазины, спецполиклиники, спецсанатории.
Подросла генералова Маришка, всего год до школы осталось и — по неделям в детской саду, группа круглосуточная. Попробовала воспитательница пристыдить — нельзя так ведь, нужно хоть раз в неделю ребенку внимание уделить. Но Веньку просто так за рубль двадцать не возьмешь — мать в стационар перешла работать, а там через день ночные дежурства, да еще ходит по двум участкам уколы на полставки делать.