Республика тринадцати - Шолом- Алейхем

Шолом-Алейхем Республика тринадцати

ГЛАВА ПЕРВАЯ

На пароходе нас целая колония знакомых, полузнакомых и совершенно незнакомых. Есть настоящие евреи, но есть и такие, что могут сойти за немцев. Один из них банкир. Про него говорят, что он миллионер. Он едет в первом классе, но часто приходит к нам, во второй, поболтать, провести час-другой. Он не заносчив — и этим он подкупил нас, очаровал. Вдобавок, он очень веселый человек, красиво говорит и любит анекдоты. Глядя на его лысую голову и приподнятые плечи, вы не верите, что это миллионер. На нем простой черный галстук, никаких украшений, камней, кроме обыкновенных плоских часов. Но как только он вступает в разговор и заливается дробным смехом, закрывая глаза и сверкая зубами, вы догадываетесь, что это один из тех людей, кому счастье всегда улыбается и от кого убегают заботы и огорчения. Таким людям одного не достает — славы.

Среди пассажиров — наших незнакомых знакомцев — был один обитатель подпалубного помещения, здоровый парень, по виду мясник, сапожник или столяр, но, во всяком случае, рабочий. Когда он говорит, то кажется, что он рубит топором. При этом он всегда сопровождает свои слова взмахом руки, будто вколачивает молотом. Он часто взбирался к нам на палубу второго класса и терся около нашей еврейской колонии. Он чувствовал себя счастливым, когда кто-нибудь из нас заговаривал с ним и, отвечая, был на седьмом небе.

В нашей колонии была также одна молодая женщина лет тридцати, высокая, стройная, как англичанка, болтливая, как француженка, и красивая, как еврейка. Одевается почти как мужчина, держится, как мужчина, и любит быть среди мужчин. Она сама говорит, что ненавидит женщин и что нет ничего противнее женщин. В этом я с ней не согласен…

Кто эта женщина и куда она едет — никто не знает, точно так же, как мы не знаем, кто все остальные, похожие на немцев в такой же степени, как и на евреев. То есть они скорее евреи. Я готов держать с вами пари на что угодно. Я, видите ли, узнаю еврея по глазам. Еврейские глаза спрашивают, что-то хотят узнать… быть может, они вас спрашивают: «Неужели, упаси Б-же, вы нас узнали?»…

Во всяком случае, не в этом суть моего рассказа. Я хотел только сказать, что и на море, как и на суше, всякого тянет к своему. Все пассажиры группировались по национальностям. Были различные группы, начиная от английской и кончая негритянской. И мы тоже не сговаривались. Никто из нас не выступал с проектом объединения. Но это произошло. Я даже не знаю как. Тихо, без слов, мы образовали свою еврейскую колонию, уселись на носу парохода и завели разговор. Сначала о пустяках, о том, о сем, а потом, не помню уж как, перешли к самой больной и существенной теме. Мы заговорили о евреях, о нашем прошлом, о положении еврейского народа в разных странах и о будущем еврейской нации. Сперва говорили настоящие евреи, а потом уж приняли участие и полунемцы-полуевреи. Дальше — больше и в конце концов, обнаружилось, что мы все евреи различных стран, различных занятий и различных убеждений. Нас было тринадцать человек. Тринадцать евреев из тринадцати различных мест. Разговор велся спокойно и холодно, но чем дальше, тем все теплее и теплее, пока не стал настолько горячим, что даже заинтересовал остальных пассажиров. Они подходили к бортам, делая вид, что любуются морем, а на самом деле прислушивались.

Постепенно наша дискуссия превратилась в диспут или, говоря просто по-еврейски, в базар. Каждый из нас хотел другого переубедить и доказать серьезность и правильность своего мнения. А чтобы доказать — приходится говорить все громче и горячее. То есть надо перекричать другого. Ведь старая истина: кто умеет громче кричать — тот может скорее убедить. И вот так мы все кричали, жестикулировали и не заметили, как море разыгралось. Появились неизвестно откуда небольшие, но густые облака. Они стали шириться, расти — и проглотили солнце. Море затянуло печальную песню. Загудели волны… Пароход стал покачиваться, бросаться в разные стороны, то поднимаясь, то опускаясь. Зазвенели звонки, раздался сигнал, забегали матросы. Машины затрещали, послышались удары бросаемых канатов. Загудели колеса… И, не успев оглянуться, мы услышали оглушительный гром, ужасающий гул, точно под нами разверзлась бездна — и в один миг все изменилось. Все мы, пассажиры, очутились на полу в различных позах. Упав, мы сразу почувствовали на себе холодные потоки воды — и вода схватила нас, смяла и унесла с собой. Все это произошло с непонятной быстротой. Мы даже не успели дать себе отчет во всем происходящем и не знали, куда нам бежать, где спрятаться. Мы все сбились в одну кучу, словно овечки в бурю, — и вот мы в воде, хватаемся за разбитые доски и выбиваемся из сил. Еще минута — и мы теряем представление о времени, забываем собственные имена, не понимаем, что творится вокруг нас. Мы знаем только одно: нас бросает вверх и вниз. И мы чувствуем, как кровь застывает в наших жилах, как немеют наши руки и ноги. И мы — уже не мы…

Понятно, что все это относится к моим товарищам. О себе я могу сказать (надеюсь, вы не сочтете это хвастовством), что я держался довольно стойко на одном месте, имел даже возможность наблюдать, как остальные боролись с волнами, напрягая все свои силы. Конечно, про миллионера и говорить нечего. Какому миллионеру хочется умереть?! Разве такому, кому миллионы и слава опротивели, кому хочется узнать, что такое представляет собой загробный мир…

Вы должны были бы поглядеть на того атеиста, который на палубе отрицал существование Б-га, смеялся над всем миром, над всеми законами. Как он задвигал руками! Как он вздыхал и охал, призывая Б-га на помощь! А женщина, та самая, что на пароходе держалась, как мужчина, — тут, увы, совсем потерялась. Она ежеминутно падала в обморок и так же быстро приходила в себя под холодными потоками воды, которые обливали ее с ног до головы. Женщина остается женщиной… Зато любо было глядеть на пассажира подпалубного помещения. Он постоянно оборачивался ко мне, кивал мне головой, советуя держаться обеими руками за железный крюк. Он сам держался за него одной рукой, ибо в другой у него была женщина. Женщина находилась в обморочном состоянии и могла, упаси Б-же, скатиться с доски и найти преждевременную смерть в глубинах моря…

Как долго это продолжалось — я не могу сказать. Никому из нас не пришло в голову поглядеть на часы. Я только помню, что было темно, потом стало еще темнее. Долго, очень долго тянулось время, возможно, что целые сутки, а, быть может, и двое суток. Я не могу с точностью определить, ибо есть такие читатели, которые, когда им рассказывают что-нибудь необычайное, переглядываются друг с другом и посмеиваются. Я знаю, чем пахнет такой смешок! — «врет напропалую, верь ему, как календарю». Да, я могу себе представить, какие гримасы состроили бы эти умники, если бы я хотел рассказать им, на какие чудеса я насмотрелся, когда на доске разбитого парохода несся по волнам необозримого моря, глядя на чудовищных рыб, на морских зверей — помеси человека с рыбой. Они бы заявили, что я рассказываю сказки. Но я предпочитаю об этом промолчать и рассказывать дальше.

Дальше, слава Б-гу, все было очень хорошо, лучше, чем мы могли ожидать. Нас выбросило на какой-то песок с камнями. Светлый путь блеснул в наши полузакрытые глаза, и живительное тепло разлилось по всем нашим членам. И понемногу мы стали приходить в себя, раскрывая глаза, перебрасываясь словами.

— Где мы? — говорит один.

— Где мы? — вторит ему другой.

Мы еще не знаем, где мы, но чувствуем и видим, что мы на берегу, на суше. И постепенно мы приподымаемся, пытаемся встать на ноги. Отряхиваем воду, оглядываемся по сторонам, поднимаем глаза к небу, потом вновь опускаем к земле. Над нами чудесное синее небо с ослепительным солнцем, а внизу — зеленая земля. Над нашими головами летают и поют птицы, вокруг нас рассыпаны мириады цветов. Мы чувствуем, как в душу каждого из нас вкрадывается какая-то странная щемящая боль… У нас дрожат руки и ноги. Мы, видимо, голодны. И снова мы спрашиваем друг друга:

— Где мы? Где мы?

Наш рассудок возвращается к нам, и мы уже понимаем, что это море выбросило нас на берег, на неизвестный нам остров. Я начинаю всех пересчитывать и вижу, что нас, представьте себе, ровно тринадцать, тринадцать человек как раз. Тут и миллионер, тут и атеист, та же женщина, рабочий… Вся наша еврейская колония целиком. И ни одного чужого!

И невольно из груди вырывается вздох.

Мы все поднимаем руки к небу (кроме одного — атеиста, отвернувшегося в эту минуту в сторону) и молча славим Б-га, и каждый из нас в душе произносит:

— Ты велик, о Г-споди, и велики чудеса, Тобою творимые…

ГЛАВА ВТОРАЯ

Наверное каждый из вас в детстве читал чудесный рассказ про Робинзона Крузо и знает, как море выбросило его на остров, как он жил в одиночестве несколько лет.

То же самое было и с нами — тринадцатью несчастными пассажирами, попавшими Б-г знает куда. Разница лишь в том, что он был один, а нас — тринадцать. Тринадцать братьев (двенадцать братьев и одна сестра), дети одного и того же народа. Тринадцать Робинзонов на одном острове! Конечно, наше положение лучше, чем положение одинокого Робинзона. Но если даже нас тринадцать человек? Все равно мы не знаем, где мы находимся. Материк ли это или пустынный остров. Судя по богатой растительности, мы не в пустыне. Возможно даже, что остров обитаем. Но вопрос в том, кто его обитатели. А вдруг, избави Б-же, людоеды?

И мне вспоминается книга, которую я читал на пароходе до катастрофы. Книга как раз была еврейская — роман, но издана в Америке. У меня был экземпляр седьмого издания (так сказано на обложке). Заглавие этого романа очень длинное: «Капитан Гарибаба, или Они идут за бриллиантами и попадают к людоедам на остров „Кукуруза“, где живут дикие люди из племени „Таратута“».

Книга произвела такую сенсацию во всем мире (так сказано на обложке), что на фабриках не хватило бумаги, а в типографиях — букв для набора, и наборщиков пришлось привезти из Европы на специальных пароходах.

Жаль, что я романа не дочитал. Буря помешала мне, а я как раз остановился на самом интересном месте, где было описано, как пароход блуждал по волнам океана, как на пароходе кончился провиант и как бросали жребий, кого из матросов употребить в пищу. Жребий бросали до тех пор, пока в живых остался только один капитан. И этот капитан поплыл к острову «Кукуруза».

А что, если и мы попали на этот остров, и дикарям из племени «Таратута» захочется полакомиться котлетами из человеческого мяса?

Если так — то лучше было погибнуть в море!

Эта мысль заставила нас всех содрогнуться: никто из нас не хотел попасть на зубы дикарям, а предпочел бы скорее зажарить кого-нибудь из них. Мы отчаянно проголодались, свершив немаленькую прогулку по морю на обломках разбитого парохода.

Ребром встал вопрос о еде. Мы поглядели друг на друга такими глазами, точно говорили: «Давайте-ка бросим жребий, кого раньше съесть».

— Если мы будем стоять, ничего не выйдет. Надо начать поиски, достать пищу.

Так сказал один из нас. Кажется, миллионер. Он больше всех страдал от голода.

— Достать пищу? — сказал другой сердито. — Это легко сказать! А где достать? Разве вы не видите, что мы находимся в пустыне?

— Вы так решили? — спрашивает третий, рассердившись на второго.

— Милосердный Б-г, избавивший нас от воды, наверное, и накормит нас.

Так произнес единственный набожный еврей среди нас — ортодокс, но за это атеист наградил его злобным взглядом.

И таким образом начались дебаты. Они продолжались до тех пор, пока один из нас (я не хочу сказать, что это был я, дабы вы не сочли меня хвастуном) не напал на блестящую мысль: мы все должны разойтись в разные стороны и начать поиски в лесу, на горах, в полях. Это предложение было почти уже принято, но нашелся один и запротестовал:

— А вдруг мы заблудимся?

Это было очень дельное замечание, и все согласились с тем, что тринадцать — это не один. Но все-таки остался вопрос: куда нам всем двинуться? В какую сторону? Влево или вправо? В лес или в поля? И снова закипел спор, и, как на пароходе, мнения разделились. Сколько людей — столько мнений. Тринадцать человек — тринадцать мнений. Один утверждал, что в лесу должны быть плоды, какие — неизвестно, но, во всяком случае, — плоды. Его перебил другой:

— Я впервые слышу о том, что в лесу растут плоды.

Вмешался третий и сказал, что бывают различные леса. Если нет яблок и груш, то зато, наверное, есть орехи. За орехи он ручается.

— За орехи вы ручаетесь? Чем вы, например, ручаетесь?

— Чем хотите!

— И за диких зверей вы тоже ручаетесь?

— Для чего вы тут приплели зверей? Дикие люди опаснее.

— Гораздо хуже!

Спор тянулся бы до бесконечности, но вмешался рабочий:

— Господа! Если вы не обидитесь, я вам кое-что скажу. Я себе человек простой, рабочий, всяких там штук не знаю, но для чего ссориться по поводу того, чего не знаешь? Возможно, в лесу много плодов, но, может быть, и наоборот. Если вы мне позволите, я на минутку забегу в лес. Если там растут плоды, я вам скажу или сорву и принесу. И мы поедим.

Это было так просто и ясно, что никто не запротестовал. Мы расселись по камням, греясь на солнце, и каждый из нас погрузился в свои думы. Все мы молчали и не потому, что боялись нарушить святую тишину и не из-за отсутствия тем для разговора, но по очень простой причине: мы были, как я уже вам говорил, адски голодны, а голодный человек не любит разговаривать.

Если все чувствовали то, что я чувствовал, — мне придется сказать, что в ту минуту каждый из нас с вожделением поглядывал на другого не хуже людей племени «Таратута».

Да, голодный человек — зверь. Я мог убедиться в этом, когда рабочий вернулся из леса, с ног до головы нагруженный плодами. Вся колония набросилась на него. Б-г знает, что могло бы произойти, приди он с пустыми руками. Джентльмен-банкир первый бы задушил его. Но, к счастью, наш ходок принес сладкие свежие бананы и жирные орехи. И мы, словно дети племени «Таратута», набросились на них, вырывая друг у друга из рук.

Эти бананы и орехи были изумительно вкусны. Мы не могли ими нахвалиться. Каждый из нас находил в них различный вкус и высказывал по этому поводу свое мнение.

Чем больше мы ели, тем все разговорчивее становились. Засияли лица, улыбки показались на губах. Мы стали совершенно другими людьми. Один заметил, что банан — самый лучший плод.

Другой заявил, что бананами он готов питаться всю жизнь.

Третий доказал, при помощи Дарвина, что первобытные люди питались исключительно бананами. Но вмешался еще один и при помощи того же Дарвина стал отрицать это.

Его поддержал пятый, приведя в доказательство зубы:

— Если первобытные люди питались бананами, почему же у них были такие крепкие зубы?

Но вступил ортодокс, сотворил молитву над плодами и заявил:

— О чем вы тут спорите? Разве вы забыли, что сказано в Писании? Б-г ведь так наказал Адаму: «со всех деревьев в саду ешьте, кроме этих двух деревьев».

Само собой понятно, что против такого объяснения запротестовал атеист, и они оба немного повздорили, но очень добродушно. После еды у каждого человека хорошее настроение, особенно после такого продолжительного голода. На душе стало легче, в глазах посветлело. Захотелось немного отдохнуть, растянуться на мягкой траве во весь рост, глядя на синее небо.

И все растянулись, задрав головы. Но долго глядеть на небо нельзя — подкрадывается сон и, видимо, на долгое время, ибо, когда мы проснулись, солнце уже стояло довольно низко.

И наша первая мысль была:

— Воды! Где достать глоток воды?

И, как водится, взялись за долгое обсуждение. Кто-то заметил, что вода должна быть поблизости: где горы — там и вода.

Другие ополчились:

— Это вовсе не доказано. Могут быть горы, но без воды.

Все мы высказали свое мнение. Тринадцать человек — тринадцать мнений. Тринадцатым был рабочий, который любил постоянно быть последним. Он сперва извинился, что осмеливается в таком почтенном обществе выступать со своими мнениями, но если ему будет позволено, он хочет сказать, что спорить не надо, а лучше всего пусть разрешат ему добежать до ближайшей горы и убедиться, есть ли там вода.

Нечего говорить, что это предложение было принято почти единогласно, — и через очень короткое время рабочий прибежал с известием, что тут недалеко под горой протекает ручей с чудесной холодной водой. Жаль только, у него нет под рукой ведра, а то бы он принес. Он боится, что нам всем придется потрудиться и сходить самим. Конечно, мы «потрудились», направились туда и увидели ручей кристальной чистоты. Ручей падал с горы и пропадал где-то в лесу. Мы опустились на колени, припав губами к воде, как делали некогда наши предки. И снова мы ожили, снова посветлело в глазах. Мы уселись на берегу ручья.

Сидим и глядим, как заходит солнце и прячется за густым, темным лесом. Теплый день готовится уступить свое место прохладному вечеру. И вечер реет над нами и наводит нас на новое размышление:

— А где нам поспать?

Конечно, мнения разделяются. Один говорит, что лучше всего переночевать в лесу. Другой против этого, опасаясь диких зверей. Третий предлагает подняться на гору: