Было абсолютно всё равно, что обо мне думают посторонние. Когда у меня начинался этот отвратительный зуд, когда чесалось повсюду, где одежда была тесной, я просто чесала там, где чесалось. Мне ничего не стоило, например, в метро снять сапог или задрать юбку до пупка, чтобы почесаться. Меня интересовало только, какого мнения обо мне наши люди из компании…
А рано или поздно любому игловому становится уже абсолютно всё по барабану, когда они уже не контачат ни в одной тусовке, потому что вообще не способны уживаться с людьми. Я знала некоторых старых нарков, которые кололись уже пять или даже больше лет и всё ещё были живы… У нас было странное отношение к старикам. Эти одиночки, с одной стороны, были для нас очень крутыми личностями.
Было неплохо иметь возможность сказать на сцене: вот мол, я знаю того и того из старых… С другой стороны, мы их презирали, – они ведь действительно опустились на самое-самое дно… Мы, молодые, их боялись. В этих стариках не оставалось уже ничего человеческого, действительно ни малейших остатков совести. Они могли так врезать с плеча по своему брату-наркоману, если им нужен был дозняк, что мало не покажется. Самого дикого из них звали Левый – он был самым левым типом на сцене.
Дилеры, завидев его, убегали ещё быстрее, чем при полицейской облаве, потому что если ему вело поймать какого-нибудь барыгу, то он просто отнимал весь порошок и всё. Никто из дилеров не отваживался сопротивляться ему, ну а всякая мелюзга вроде меня приходила в настоящий ужас при одном только упоминании Левого…
Знакомство с Левым я испытала на собственной шкуре… Как-то раз, когда я только закрылась в дамском сортире, чтобы ширнуться, кто-то спрыгнул прямо на меня через перегородку. Левый! Я знала уже из рассказов, что это был его любимый приём – караулить у сортира, пока туда не зайдёт девочка с дозой. И я знала, каким грубым он может быть. Так, короче, я отдала ему мой шприц и дозу. Он сразу успокоился, вышел и остановился перед зеркалом. Он уже ничего не боялся в этой жизни…
Вогнал себе дозу прямо в шею. На всём его теле просто не оставалось ни одной здоровой вены – давно камыш шумел. Кровь лилась ручьём. Я думала, он попал прямо в сонную артерию… Его это впрочем, нисколько не волновало. Он просто сказал: «Ну и славненько!» – и отвалил.
По меньшей мере, мне было ясно, что так далеко я не зайду. Даже если захочу.
Чтобы так долго жить с героином, как Левый, нужно быть действительно очень серьезным типом, а я такой явно не была. Я же не смогла даже сумочки стащить у бабушек из КаДеВе…
В нашей компании речь шла всё больше и больше о работе. У парней были те же проблемы, что и у наc. Что говорить, это был не праздный интерес – тут мы могли практически помочь друг другу. Мы, девушки, делились между собой опытом общения с клиентами. Круг клиентов, которых мы обслуживали, со временем был очерчен достаточно чётко. И если для меня, например, какой-то клиент был в новинку, то возможно, что Бабси или Стелла уже имели с ним дело. И было неплохо знать их опыт.
У нас были достойные рекомендации клиенты, клиенты менее достойные рекомендации и совершенно противопоказанные. При оценке фраеров личные симпатии в расчёт не принимались. Нас совершенно не интересовало, что у него за работа, женат ли он и так далее… Обо всей этой личной чепухе, которую нам так любили поведывать клиенты, мы не говорили. Речь шла только о наших профессиональных преимуществах в общении с тем или иным из них.
Так, например, предпочтение оказывалось тем фраерам, которые панически боялись венерических болезней и работали только с резиной. Они, к сожалению, встречались редко несмотря на то, что каждая девушка на панели раньше или позже ловила какой-нибудь геморрой и, – естественно, – боялась обращаться к врачу из-за наркотиков.
Преимуществом было, если клиент с самого начала ничего особенного не хотел – только по-французски. Тогда не приходилось часами торговаться с ним. Плюсом было и относительная молодость клиента, – если он не был так отвратительно жирен, если он обращался с тобой не как с куском говна, а всё-таки как с человеком, приглашал поесть, например…
Но самым важным критерием была, конечно, платежеспособность фраера: как много денег и за какую работу можно было с него стрясти. Неудовлетворительными признавались те фраеры, которые не придерживались договоренностей и внезапно силой и угрозами пытались затащить нас в пансион, где хотели получить добавочные услуги.
Самых отмороженных мы узнавали издалека… Тех, что пытались в конце силой отнять деньги обратно, говоря, что они, мол, не довольны качеством. От таких отморозков парни страдали ещё больше, чем мы.
* * *Так начался новый семьдесят седьмой год. Я практически не замечала, как летит время. Лето или зима, Рождество или Новый год – для меня все дни были одинаковы.
Особенностью Рождества было, правда то, что я получала в подарок деньги, и могла позволить себе сделать на одного или двух клиентов меньше. Всё-таки праздник! Да и слава богу – практически нереально было в праздники найти клиента…
Я была будто совершенно выключена из жизни в то время. Я не задумывалась ни о чём. Я ничего не понимала и не воспринимала. Я была полностью зациклена на себе.
И я не знала, кто я. Иногда даже не знала, жива я ещё вообще или уже нет.
Почти ничего не могу вспомнить о том времени. Да там и не было ничего важного, что нужно было бы помнить. До одной субботы в конце января. Тогда я пришла домой под утро. Не знаю почему, но у меня было очень хорошее настроение. Я легла в постель и представила себе, что я – молодая девушка, пришла с танцев, где встретила милого парня и теперь вот влюблена по уши. Да – теперь мне было хорошо только во сне, потому что там я была совершенно другой… Мне нравилось видеть себя этаким веселым тинейджером – таким же благополучным, как на рекламе «Кокаколы».
В полдень меня разбудила мама и принесла обед в постель. Она всегда приносила мне обед по воскресеньям, если я была дома, а не у Детлефа… Ну, я проглотила пару кусков… Я и вправду не могла уже есть ничего кроме йогурта, творога и пудинга.
Отодвинув поднос, взялась за свой мешок. Мешок был весь изорван и искромсан, без ручек, повсюду дыры, потому что кроме шприца и сигарет, я запихивала туда ещё и куртку. Я была настолько ко всему равнодушна, что и не думала никогда пойти, например, взять себе новый мешок. Слишком безразлична к таким мелочам… Кое-как поднявшись, я прошаркала с мешком в обнимку в ванную – мимо мамы. Закрыла за собой дверь… В нашей семье никто кроме меня не закрывал дверь ванной.
Посмотрела в зеркало. Увидела там ввалившееся чужое лицо. Я уже давно не узнавала себя в зеркале. Лицо принадлежало не мне. Точно так же, как и совершенно отощавшее тело. Его я вообще не чувствовала. Оно уже не реагировало ни на боль, ни на что. Героин сделал его бесчувственным: тело не ощущало голода или даже высокой температуры. Отмечало только ломку…
Я стояла перед зеркалом и готовила. Меня особенно тянуло вмазаться, потому что сегодня у меня был просто убойный порошок… Обычный героин на рынке был белого или такого слегка коричневатого цвета, а этот мой сегодняшний порошок был серо-зелёным в яблоках. Это был особо грязный замес, но он давал без компромиссов яркий приход… Правда, страшно бил по сердцу, и поэтому нужно было быть особенно осторожным с дозировкой. Вгонишь чуть больше и – привет! Но сейчас меня пёрло как маленькую в предвкушения прихода.
Я воткнула иглу в вену потянула, и шприц моментально заполнился кровью. Я пару раз профильтровала гадость, но она всё равно была страшно грязной. И поэтому это случилось… Игла забилась! Это, пожалуй, самое худшее, что может случиться с наркоманом. Героин-то уже смешался с кровью, а кровь – она быстро свёртывается!
Всё делать нечего: деньги выброшены на ветер, так случается иногда!
Итак, игла забилась, и я не могла и капли вытрясти из машины… Нажала со всей силы, чтобы протолкнуть грязь сквозь иглу – ух, меня аж затрясло! Вот, вот – игла стала пропускать что-то! Я нажала ещё, чтобы добрать последние остатки но иглу опять застопорило. Меня обуяла холодная ярость… Оставалось только восемь десять секунд до прихода – а тут…! Я нажала со всей силы. Камера соскочила, и кровь разлетелась-разбрызгалась по всей в ванной…
Приход был страшен… Мне пришлось держать голову обеими руками. В сердце я чувствовала страшные спазмы. В голове грохотало, будто кто-то бил там кувалдой, кожу головы покалывало как будто миллионом булавок. Левой рукой я не могла и пошевелить – её парализовало?
Когда я снова смогла двигаться то первым делом взяла салфетки, чтобы смыть кровь. Кровь была повсюду в ванной: на умывальнике, на зеркале и на стенах. К счастью у нас всё было покрашено масляной краской, и брызги легко смывались. Я уже принялась за работу, но тут моя мама некстати начала ломиться в дверь, словно медведь какой-то. Она грохотала кулаками по двери и кричала: «Открой, пусти меня, почему ты вообще закрываешься! Что это за новые манеры?!» Я спокойно крикнула ей: «Заткнись, я уже выхожу». Я была на взводе: мне казалось, что она нарочно именно сейчас меня нервирует, и в полной лихорадке отмывала кровищу. Наверное, в панике я не доглядела пару кровавых брызг и оставила салфетку в раковине. Я открыла, и мама ринулась, чуть не снеся меня с ног, в ванную. Ну да ладно, ничего не предчувствуя, я думала, что ей просто нужно срочно в туалет. Я пошла с моим мешком обратно в свою комнату, легла на кровать и вытащила сигареты.
Едва я успела прикурить, мама вбежала в комнату. Она заорала: «Ты…, ты…, ты принимаешь наркотики!!!» Я тихо сказала: «Что за ерунда, с чего это ты взяла?» Тогда она бросилась на меня и стала заворачивать мне руки. Я не сопротивлялась.
Конечно, мама сразу же увидела свежие воронки. Схватила мой мешок и вывалила всё его содержимое на кровать… Выпал шприц, пачка табака и целая куча пустых чеков. На фольге ещё была героиновая пыльца, и когда меня начинало долбить, а порошка не было, я ногтями соскребала эту пыль и кололась этим… Теперь всё это было вывалено на койку, и, таким образом, доказательств моей наркомании было просто от пуза… Впрочем, мама допёрла ещё в ванной. Там она нашла не только брызги крови и кровавые салфетки, но и сажу на ложке, в которой я готовила. Она уже немало прочитала в газетах о героине и легко смогла разобраться во всех находках.
Ну, я не стала отпираться. Я упала без сил на пол, хотя только что вогнала себе дозняк отменного М-порошка, зарыдала и не могла произнести ни слова. Моя мама тоже не говорила особенно. Её просто трясло. Она была в шоке. Наконец она вышла из комнаты, и я слышала, как она говорит с Клаусом. Вернулась она уже относительно спокойной и спросила: «Так что же, ничего с этим сделать нельзя? Ты что же – не хочешь бросить??» Я сказала: «Мамочка, я больше ничего не хочу так сильно в этой жизни, как бросить! Честно! Верь мне! Я так хочу отколоться – да ты не представляешь!» Она сказала: «Ну, хорошо попытаемся вместе… Я беру сейчас отпуск и смогу быть всё время с тобой, и начинаем мы прямо сегодня!» Я сказала: «Это здорово! Только вот ещё одно дело… Без Детлефа ничего не выйдет… Он мне нужен, и я ему нужна. Он тоже хочет соскочить. Мы уже давно говорили об этом, уже давно. Мы так и хотели соскакивать вместе!» Тут моя мама совершенно сошла с лица и лишь тихо спросила: «А, Детлеф, он что – тоже..?» Он ведь всегда очень нравился ей, она была рада, что у меня такой хороший друг. Я ответила: «Конечно, он тоже! А ты думаешь, я бы одна это делала? Да Детлеф просто не допустил бы этого! Как же я могу теперь бросить его одного?!» Мне вдруг стало хорошо. Меня до слез радовала мысль, что теперь мы наконец-то расстанемся с этим кошмаром… Чёрт возьми, мы ведь уже давно собирались отколоться! На маму, однако, было просто страшно смотреть… Она была совершенно зелёной, и я думала, что её сейчас хватит сердечный приступ – таким ударом оказалось для неё известие, что Детлеф – наркоман. Но, думаю, она была просто потрясена тем, как легкомысленно она вела себя последние два года. Так, теперь же её одолевали сомнения. Она хотела знать, как я добывала деньги на героин…
Понятно, она быстро дорисовала себе полную картину наркотики панель, клиенты, сутенёры и всё такое прочее…
Я бы никогда не решилась сказать ей правду… Я солгала: «Да как-то само набиралось… Ну, просила, там, пару марок у людей. Как правило – получалось. Ну, убирала там, сям – чего ещё-то?!» Больше она не спрашивала. И было видно, как счастлива она была получить ответ, который не подтверждал её самых худших опасений. И так уж, всего, что она узнала в это воскресенье, хватило бы, чтобы свалиться с инфарктом. Мне было просто безумно жалко её, и меня мучила совесть…
Мы, в спешке одевшись, тотчас выскочили из дома, чтобы найти Детлефа… На вокзале его не оказалось. Его не было и у Акселя, и тогда вечером мы поехали к отцу Детлефа… Родители Детлефа были в разводе. Отец – мелкий служащий. И он уже давно знал, что там с Детлефом. Моя мама накинулась на него с упрёками: почему он, зная обо всём, не сказал ей ни слова. Тут его отец всхлипнул раз, всхлипнул два и чуть не разрыдался перед нами. Мысль, что его сын наркоман, а он ничего не может с этим поделать, постоянно мучила его… Ну, теперь-то он был рад, что моя мама хочет взять дело в свои руки! Он повторял всё время: «Ну, слава богу – теперь всё будет в порядке».
Папаша Детлефа обладал огромной коллекцией снотворных и успокаивающих средств, и я немедля реквизировала у него все эти препараты, сказав, что у нас нет валерона, и что выход без валерона будет зверски мучителен. Домой мы уехали с пятью упаковками мандракса, пачкой геметрина и горой валиума. Ещё по пути в метро мне пришлось закинуться целой пригоршней таблеток, так как ломка уже начиналась. Таблетки хорошо взяли, и я проспала всю ночь напролёт…
Утром Детлеф стоял в моей комнате. Отец нашёл его сразу после нашего ухода.
Детлефа уже круто гнуло, и меня сильно удивило, что он всё-таки не вмазался где-то по пути, а пришёл ко мне переломаться. Какой он всё-таки классный, подумала я! Он же наверняка знал, что у меня нет героина и быть не может. Детлеф сказал, что хочет быть вровень со мной, когда мы начнём.
Детлеф, как и я, действительно хотел бросить всё это. И теперь мы даже радовались, что дело обернулось таким образом. У нас не было ровным счётом никакого понятия – как и у наших родителей впрочем, – что это полный бред если двое дружбанов-наркоманов пытаются вдвоём слезть с иглы. Потому что рано или поздно один из них начинает снова, и второй колеблется только пока не узнает, что его друг вмазался. То есть, мы-то, возможно, и знали об этом, но предпочитали строить иллюзии. Нам всё время казалось, что у нас с Детлефом всё по-другому чем у других. Да, в конце концов, мы не хотели ничего делать по одиночке, Детлеф и я!
До обеда мы держались на пилюлях в общем-то неплохо. Мы разговаривали друг с другом, рисовали себе нашу жизнь после откола розовыми красками и обещали друг другу стойко держаться в ближайшие дни. Несмотря на начинающиеся боли, мы были счастливы вместе, сидя у меня в комнате.
А днём это началось… Мы беспрерывно глотали таблетки и заливали их вином в огромных количествах, но ничего не помогало. Внезапно я почувствовала что мои ноги совершенно не подчиняются мне. В подколенных впадинах было страшное давление я боялась, что вены просто не выдержат и порвутся. Я легла на пол и вытянула ноги. Я пыталась то напрячь их, то расслабить но мускулы просто не слушались меня. Тогда я руками прислонила ноги к шкафу… Это было ошибкой, потому что там они оставались несколько часов. Я просто не могла оторвать их от стенки шкафа. Я извивалась и каталась по всему полу, но ноги так и оставались на шкафу, как приклеенные.
Я совершенно взмокла от ледяного пота. Я тряслась и замёрзала, и этот пот лил по всему лицу, заливая глаза. Вонял он ужасно! Я понимала, что этот вонючий яд, которым было полно моё тело, выходит теперь наружу, и мне казалось, что я присутствую при изгнании чертей из себя самой…
Детлефу было ещё хуже. Он был в полной отключке в смысле головы. Трясся от холода, но вдруг снял свой пуловер и сел на стул около окна. Его ноги были в постоянном движении. Он будто бежал, сидя на стуле и мёртвой хваткой схватившись за его ножки. Его ноги, тонкие как карандаши, в страшных конвульсиях постоянно ходили взад и вперёд. Каждую секунду он вытирал пот с лица, но пот этот лил литрами. Детлеф страшно кричал, извиваясь как угорь и просто корчился от боли.
Спазмы желудка. Это было похоже на агонию.
От Детлефа воняло ещё хуже, чем от меня, и в крохотной комнате нечем было дышать. Я часто слышала о том, как разрушается наркоманская дружба после удачного откола. Я думала, что всё равно люблю его – даже сейчас!
Детлефа вдруг оторвало от стула, он как-то добрался до зеркала в моей комнате, и уставившись в него, сказал: «Всё: я не выдержу! Я не перенесу этого! Нет, я просто не могу!» Я не отвечала. У меня не было ни капли сил, чтобы хоть как-то придать ему мужества. Я просто заставила себя не думать так же, как он, и попыталась сконцентрироваться на каком-то глупейшем романе ужасов, лихорадочно перелистывала и рвала страницы газеты. Язык и горло пересохли до невозможности, рот при этом был полон какой-то едкой слюны. Я всё не могла её сглотнуть и зашлась в кашле. Чем судорожнее я старалась проглотить эту слюну, тем сильнее становился кашель, и вскоре этот кашель уже вообще не прекращался ни на секунду – я не могла дышать. Потом меня стошнило. Прямо на ковёр. Я блевала какой-то белой пеной. Я подумала, что меня рвёт прямо как мою собаку, если та обожрётся травой. Потом я вспомнила, что никакой собаки у меня уже нет… Кашель и рвота не прекращались.
Всё это время мама была в гостиной. Выглядела совершенно растерянной и беспомощной и не отваживалась зайти к нам в комнату. Каждые пять минут она выбегала в универмаг и приносила нам что-то, что мы даже не могли проглотить.
Наконец, она принесла солодовые леденцы, и именно они помогли мне. Кашель прекратился. Мама убрала всю блевотину с ковра. Она была очень мила, а я не могла даже спасибо сказать… Вдруг разом подействовали все эти килограммы колес – я же сожрала пять таблеток валиума, две мандракса и догнала всё это бутылкой вина!
Нормальный человек после такого продрых бы пару дней точно, не вставая с кровати, но моё тело было настолько загажено, что практически не реагировало на яд. Тело стало только немного спокойнее и улеглось на кровать. Около кровати поставили тахту, на ней уже лежал Детлеф. Мы не касались друг друга. Каждый был занят собой. Я была в каком-то полуобморочном состоянии. Я спала и в то же время знала, что сплю и всё равно чувствую все эти проклятые боли. Полусон перемежался полубодрствованием. Мне казалось, что мозг мой совершенно обнажён, и любой может прочитать все мои самые грязные мысли, и что теперь-то мама увидит, что за омерзительный кусок говна её дочь. Я ненавидела своё тело. Я была бы рада, если бы оно просто сдохло!