Аниме – продукт японской цивилизации (манга), полученный в результате ее смешения с цивилизацией американской (мультфильмы Диснея). Аниме идеально подходит для восприятия японцами и в самой Японии. Незамысловатые сюжеты разгружают забитые головы японского офисного планктона, развлекают тупеющих от бесконечных предэкзаменационных тренингов школьников, создают нишу для целого пласта японцев, видящих в них зримое воплощение продолжения традиций цветных гравюр укиеэ. Непременным «хвостом» этой традиции является порнография, точно так же как значительная часть манга – хэнтай (буквально – извращения). В аниме-индустрии это столь же неотъемлемая часть бизнеса, как и верхняя – видимая, легальная и пропагандируемая надстройка. Защитники аниме заявляют, что «издержки» есть в любом искусстве и не надо на это обращать внимание. Отвечаю по пунктам: 1 – есть; 2 – надо.
Да, среди аниме присутствуют вполне замечательные высокохудожественные ленты, но, во-первых, их много меньше, чем в обычной анимации. Гуру аниме Хаяо Миядзаки называет своими учителями мультипликаторов «Союзмультфильма» и Уолта Диснея, с ходу перечисляя десяток фамилий и названий лент. Миядзаки понимает, что он в одном ряду с великими, так же как в один ряд с писателями планетарного масштаба Нобелевский комитет поставил Ясунари Кавабату или Кэндзабуро Оэ. Отдельный вопрос – уютно ли им там, но главное, что в ряду, а не выше его. Фанаты аниме – отаку – как будто не слышат слов своего кумира, полностью погружаясь в мир анимации, который для них из ряда вон выходящ, в своем погружении в него опускаются до уровня аниме-аутизма, когда реальная жизнь заменяется симулякром картинки на экране.
Во-вторых, нигде больше порно не идет за художественным авангардом столь организованно и напористо. Более того, ни одно другое искусство не содержит даже в легальной своей части элементов «софт-порно», вполне естественных в силу их национальных традиций для японцев и сеющих разруху в головах представителей иных цивилизаций. Не так уж много найдется аниме-сериалов, в которых героиня не показывала бы с маньячным постоянством полоску трусиков или где не попадала бы в кадр ее бурно вздымающаяся грудь четвертого размера. Причем обычно такая героиня – девочка-подросток, школьница. Наконец, ни одно другое искусство не создает так исподволь, ненавязчиво, умело культа однополой любви: для девочек – юри, для мальчиков – яой. Только в аниме есть специальные разделы, посвященные этому.
Но пусть дело отнюдь не только в порно – в конце концов, оно действительно есть везде, и его можно хотя бы попытаться запретить.
Подавляющее большинство сериалов аниме примитивны. Я имею в виду их художественный уровень и интеллектуальную наполненность. Их статичные картинки, передвигаемые по вычерченному фону будто на ниточках, напоминают мне если не «живопись» на заборе, то хотя бы в пещере, а я не поклонник заборно-пещерного искусства. Злословлю? Увы, нет. Не верите мне, послушайте авторов. Сами японцы, официально избравшие аниме главным орудием своей пропаганды, не просто признают это, но и подтверждают, что именно это качество стало определяющим в их выборе. Тот же Хаяо Миядзаки, видящий результаты своего труда, недавно констатировал: «То, что мы делаем, может лишить детей их способностей», а заодно и покритиковал слишком рьяного в своей любви к аниме премьера Асо: «По-моему, это стыдно. Это то, что он должен делать, не выставляя напоказ».
Однако у японских политиков своя логика: «Аниме имеет низкий порог восприятия и, следовательно, широкое поле для развития на чужой почве. Упрощенная культура аниме не требует специальной подготовки и способна понравиться даже людям с неразвитым эстетическим вкусом и интеллектом. В дальнейшем имеется в виду привитие через аниме интереса к более сложным формам японской культуры». Вывод: для создания позитивного имиджа Японии в мире, достижения политических целей и экономической выгоды следует считать аниме «отправной точкой для понимания японской культуры», – говорят специалисты Совета по культурной дипломатии Японии. И принцип «не хочешь – не смотри» здесь не подходит: Токио кладет все силы, чтобы каждый из нас посмотрел аниме, а вдруг затянет?
«Много лет назад основным стимулом в изучении японского языка для молодых иностранцев был бизнес. Но теперь люди учат японский потому, что хотят читать мангу, играть в японские игры и читать книги по играм раньше, чем их переведут», – сказал недавно Ицунори Онодэра, старший заместитель министра иностранных дел Японии, комментируя успехи японского государственного пиара. Речь высокопоставленного дипломата прозвучала в Нагое – крупном японском городе, где состоялся Всемирный фестиваль косплей (от англ. costumer play). Съехавшие со всей Японии фанаты аниме и манги, увлеченные своим хобби настолько, что сами изготавливают и носят костюмы любимых персонажей, познакомились на фестивале со свои ми единомышленниками из США, Бразилии и Франции, прибывшими на «слет косплееров» по приглашению и за счет японского внешнеполитического ведомства. Позируя вместе с броско одетыми косплеерами, облаченный в деловой костюм Онодера еще раз подтвердил, что Япония рассматривает мангу и аниме в качестве средства агитации и склонения на свою сторону иностранцев, особенно молодежи. Любопытно, что одновременно чиновник признался в собственных недостатках: «Я не знаю, персонажей какой манги вы изображаете, но уверен, что мои дети и молодые сотрудники МИДа хотели бы сфотографироваться с вами», – и тем самым подтвердил, что главное в этом деле – массовость. А остальное – не так важно. Когда новость о фестивале прозвучала в эфире «Эхо Москвы», первый же вопрос, заданный на радио слушателем, звучал так: «А хэнтай будет?» Похоже, что японских дипломатов, даже не знающих, с кем именно они в данный момент фотографируются, это не смущает. Их вообще трудно смутить. Расхождения в понимании того, для кого предназначены аниме и манга, удивительно не совпадают с их официальным позиционированием. Один из университетов в Киото с 2010 года готовит магистров по манге, а с 2012 года собирается выращивать в своих стенах докторов наук по… манге. Какое воспаленное воображение нужно иметь, чтобы можно было представить в одном ряду доктора, например, по физике, химии или политологии с доктором по манге? Пусть японская докторантура – всего лишь наша аспирантура, но все равно… Так и хочется спросить: «Доктор Манга, кто вы? Что вы?»
Здесь можно было бы написать еще многое. Например, привести статистику роста самоубийств среди фанатов аниме или вспомнить скандалы с запрещением «Покемонов», разгоревшиеся после того, как у детей, посмотревших сериал, начинались психозы. Но лично мне достаточно и того, что я не хочу считать себя существом «с низким порогом восприятия» – попросту говоря, дебилом, не способным понимать дзюдо, чайную церемонию или икебану, не способным видеть иную – настоящую, живую, любимую мной Японию. Я хочу воспринимать мир на высоком уровне и не желаю, чтобы мои дети, насмотревшись японских мультиков, вдруг начали затрудняться с определением собственного пола – хотя бы из уважения к Японии. Поверьте, эта страна – не только аниме.
Только мой Зорге
Лирика
Никогда не думал, что настанет момент, когда я напишу о Зорге. Но японская осень – не только идеальное время для прогулок, но и повод для того, чтобы вспомнить об этом человеке, казненном 7 ноября 1944 года в токийской тюрьме Сугамо. У меня свое, совсем личное отношение к нему, и я вовсе не претендую на «научную новизну», набирая эти строки. Я не «зорговед» и не «зорголог», коих в отечестве и за его пределами немало. История жизни всего одного человека стала уже целой наукой, которая кормит десятки исследователей по всему миру. Мне интересно другое. Он жил, читал, писал, ходил, ел, любил, занимался сексом, пьянствовал и разбивался на мотоцикле, а потом умер и, умерев, стал на много лет никому абсолютно не нужен и не интересен. Никому, кроме одного человека – маленькой японской официантки с красивым голосом.
Прошли десятилетия после его смерти и все, что делал Зорге, все, чем он занимался, стало вдруг ужасно важно знать профессиональным исследователям, которые препарировали его жизнь, заботливо растянув ее за лапки на своих письменных столах, и принялись изучать ее сквозь лупу. Я не против науки, просто слишком уж мелкими смотрятся некоторые такие исследователи рядом с объектом изучения. Особенно мерзко это почему-то (почему бы?) выглядело у нас в стране – стране, ради которой он жил и умер – как влюбленный, как фанатик, как дурак для многих из тех, кто живет в ней сегодня.
Зорге в Советском Союзе открыли по команде – в 1964 году. Европейцы и американцы о нем знали и раньше. Особенно американцы. Не хочется повторяться, но очень похоже, что, спасая СССР, Зорге отвел войну на юг, фактически на Америку. Странным образом это и его заслуга в том, что американцы теперь чувствуют себя победителями и вечными властителями Японии, а мы, победив, думаем, как бы отказать в «северных территориях», чтобы и не обидеть, и денег получить.
Прошли десятилетия после его смерти и все, что делал Зорге, все, чем он занимался, стало вдруг ужасно важно знать профессиональным исследователям, которые препарировали его жизнь, заботливо растянув ее за лапки на своих письменных столах, и принялись изучать ее сквозь лупу. Я не против науки, просто слишком уж мелкими смотрятся некоторые такие исследователи рядом с объектом изучения. Особенно мерзко это почему-то (почему бы?) выглядело у нас в стране – стране, ради которой он жил и умер – как влюбленный, как фанатик, как дурак для многих из тех, кто живет в ней сегодня.
Зорге в Советском Союзе открыли по команде – в 1964 году. Европейцы и американцы о нем знали и раньше. Особенно американцы. Не хочется повторяться, но очень похоже, что, спасая СССР, Зорге отвел войну на юг, фактически на Америку. Странным образом это и его заслуга в том, что американцы теперь чувствуют себя победителями и вечными властителями Японии, а мы, победив, думаем, как бы отказать в «северных территориях», чтобы и не обидеть, и денег получить.
Впрочем, речь не об этом. Действуя строго в русле «установок сверху», супруги Колесниковы положили жизнь Зорге в мраморный саркофаг книжной серии «Жизнь замечательных людей». Фигурой он был крупной, поэтому пришлось пристраивать ее в партийное прокрустово ложе – там усекли, тут кастрировали, зубы вставили, бутылку из ослабевшей руки вынули. Неплохую, в общем-то, книжку втиснули в три буквы: ЖЗЛ. Сделали из него породистого разведчика – «Штирлица» Дальнего Востока. Но потом, когда грянула перестройка и бывшие партийные историки оказались во главе процесса демократизации отечественной науки, направление взгляда переменилось.
Зорге снова оказался фантастически удачной находкой. Открывает Бакатин архивы КГБ? У ГРУ тоже есть чем ошарашить «демократическую общественность»: Зорге был двойным шпионом! А при ближайшем рассмотрении тройным и даже четверным! Прошла борьба с пьянством, и даже президентам не возбраняется теперь падать в речку, укушавшись до свинского состояния? Нет проблем: вы знаете, как Зорге пил? Срочно надо на обложку свежего номера голую бабу, но с политическим подтекстом? Пожалуйста: Зорге – сексуальный маньяк, обесчестивший всех женщин германского посольства и пристававший к полицай-комиссару Майзингеру!
И вот ведь что интересно: для каждого специалиста по Зорге действительно есть реальная основа для занятий. Странным он был человеком, удивительным, объемным – этот Рихард Зорге. Мне кажется, такие люди только в то время и могли жить. Сейчас Зорге не влез бы, не поместился на наши улицы, так и стоял бы у здания ГРУ, возвышаясь над всеми и не глядя ни на кого, как стоит сейчас его памятник на этом месте. За пару десятков лет своей жизни он обеспечил работой кучу народа. Да, наверное, он был великим шпионом. Вполне возможно, что и двойным, – почему нет? Впрочем, говорят, что двойные агенты столько не живут. Был он и великолепным журналистом, который, не зная досконально языка и не имея базового образования, понял страну и людей, в ней живущих, а поняв, делал прогнозы, которые удивительным образом сбывались, удивляя «спецов». Был он геополитиком, когда слово это не снилось даже отцам тех, кто сегодня вворачивает его куда попало, не понимая смысла. Был он и… Много кем был Зорге. Мне важно, что он просто был.
Я много раз видел его фотографии, сделанные в Токио, и не понимал, но чувствовал, что что-то не так, что-то важное ускользает от меня, уходит. Чтобы понять, пришлось в Токио пожить. Конечно, это была совсем другая жизнь – в Токио начала XXI века. Да и я, к счастью, не шпион. Мне было проще: общение с русскими почти каждый день, море иностранцев на улицах, да и японцы совсем не те, что 70 лет назад. Но там, в Токио, я впервые понял, что такое быть одному, что такое тоска, извините за банальность, по родине, усугубляющаяся к тому же внешней и внутренней «крайней азиатчиной» страны пребывания. Попробуйте каждый день ходить по улицам, возвышаясь на голову, а то и на две над окружающими, выделяясь из толпы цветом кожи и волос, языком и разрезом глаз. Попробуйте каждый день приходить в комнату площадью в шесть татами и устраиваться на ночлег, зная, что в щель занавесок за вами внимательно наблюдает в бинокль 80-летняя старушка из дома напротив. Ерунда это, если представить, каково было Зорге в его ситуации в ТОМ Токио.
Думая об этом, я пришел к выводу, что наверняка у него были «смягчающие обстоятельства», что жил он, допустим, где-то во дворе германского посольства, на улицу выходил редко, общался все больше с женой посла Отта, и черт еще знает, что могло быть, на что я надеялся, – надеялся, что ему тогда не было так плохо, как я об этом думал. С этой мыслью я пришел однажды к своему другу – русскому ученому Василию Молодякову, живущему в Токио давно и немало знающему о Зорге в силу научных пристрастий. Молодяков – один из немногих людей, понимающих смысл слова «геополитика» и представляющих, о чем идет речь, когда говорят о журналистской и научной работе Зорге. Мы полистали книги и очень скоро нашли описание места, где жил Зорге, у одного отечественного историка.
Топография
Из описания явствовало, что дома вдоль бывшей улицы Нага-дзака перестроены, а сама улица переименована в Отафуку-дзака. Найти ее можно по отличительной примете: рядом с местом, где находился дом Зорге, ныне стоит 18-этажное здание полицейского общежития. Других примет нет.
Сборы были недолги. Зная, что речь может идти о тех кварталах Адзабу-Роппонги, в которых и тогда и сейчас селилось множество иностранцев, мы немедленно туда и отправились. Больше четырех часов плутали мы по Адзабу, а круги, выписываемые по улице Гайэн-Хигаси, стали настолько часты и назойливы, что на нас с опаской начали коситься матерящиеся с хабаровским акцентом хостесс этого веселого района. Никто из японцев ничего подсказать нам не мог, никто про такую улицу и слыхом не слыхивал, а когда я предложил поинтересоваться у полицейского, доктор Молодяков резонно ответил: «И что мы скажем? Помогите нам найти дом русского шпиона, он тут недалеко от вашего общежития должен быть? Нет, я лучше молча поищу».
Улицу Отафуку-дзака мы все-таки нашли. Нашли, когда уже начало темнеть, и сами не поверили в свою удачу. Тем более что никакой 18-этажной общаги и в помине не было рядом. И вот когда я увидел, где жил Зорге, я понял, чего мне недоставало в представлении об этом человеке. Дом советского шпиона стоял в нескольких сотнях метров от советского посольства. В те времена между ними не было хайвея, Американского клуба и садомазохистского «рабу хотэру», воспетого Дашей Асламовой, и вполне возможно, что, выйдя на улицу, Зорге мог видеть посольство СССР. В 30-х го дах прошлого века оно находилось там же, где и сейчас.
Мы стояли на этой улице и пытались представить, как должно было быть трудно человеку, не просто иностранцу в чужой стране, а шпиону, работающему против всех, кто его окружал, – против Японии, Германии, Америки, как трудно ему было одному! Попробуйте вообразить, что такое каждый вечер возвращаться домой мимо стен посольства единственной страны, где, как он думал, его знают и ждут. Пусть не сегодня, пусть после войны, но ждут как своего. Каждый день – утром и вечером проходить, проезжать мимо стены, за которой свои. Каждый день на грани фола – девять лет. А фол для него – не высылка и даже не тюрьма, а веревка и люк, который однажды все-таки провалится прямо под ногами. Теперь мне стало понятно и отчасти – от миллионной части – прочувствовано все: и женщины, флирт с которыми был не столь приятен, сколь опасен, и пьянство – извечное русское лекарство от тоски, и мотоцикл – как приятное лекарство от жизни. И такой от этого чувства мороз по коже…
Знаете, когда я встал на этой улице, у меня остался только один вопрос: как Зорге вообще выжил в Токио 30-х, не наложив на себя руки? Но и на этот вопрос я нашел ответ.
Снова лирика
Пиво, вино, мотоцикл и женщины – это были клапаны души Зорге. Через них он выпускал пар, и благодаря им его душа нашла успокоение и память. В ресторане «Золото Рейна» у папаши Кетеля он встретил поющую официантку Ханако Исии, которая, возможно, выполняла и функции хостесс – болтала с клиентами. Мы до сих пор не знаем, на каком языке они разговаривали, но, скорее всего, на японском – у Зорге был достаточный словарный запас для бытового общения. Что же касается ее, то мне доводилось читать о трогательной любви Ханако к Советскому Союзу и чуть ли не о ее преданности делу Коммунистического интернационала и Разведуправления РККА. Какой бред!
Маленькая японская девочка по уши влюбилась в вечно пьяного, но щедрого и огромного хэнна-гайдзина на мотоцикле. Странный иностранец задел в ней что-то, что потом позволило ей перенести допросы в контрразведке. Она о многом догадывалась, и это «многое» были не только другие женщины. «Разве не естественно ТАКОМУ мужчине иметь нескольких любовниц?» – писала она в своих мемуарах. На допросах в контрразведке она не сказала ничего и о других своих догадках, гораздо менее безобидных, а Зорге в это время просил прокурора оставить Ханако в покое: «Она со временем выйдет замуж за школьного учителя. Прошу вас, не вмешивайте ее в это дело».