Король затряс головой, отгоняя проклятое наваждение. Тем временем схватка постепенно утихла. Стало видно, что прусская пехота сумела выстоять. Она понесла огромные потери, строй ее смешался, вместо геометрически правильных линеек батальонов теперь на высотах тут и там виднелись кучки окровавленных, потрепанных оборванцев. Однако они победили! Точно такие же разрозненные и потрепанные кучки русских кирасир катились обратно по долине, провожаемые залпами прусской артиллерии. Снова пехота оказалась сильнее отборной кавалерии.
– Ну, что, Ведель, – широко улыбнулся король, не успев нацепить маску ледяной невозмутимости, – теперь вы видите, что атака русских была форменной глупостью. Мы выиграли это сражение! Нужно только нанести последний решающий удар. Чтобы добить русского медведя.
– Да, ваше величество, – поспешил согласиться Ведель, хотя совершенно не разделял уверенности Фридриха. – Знамена вашего величества всегда овеяны славой победы!
* * *– Ну, что же, теперь наш черед, – со странной смесью игривости и мрачности произнес гусарский полковник. – Кирасиры разбили строй пруссаков, нам предстоит довершить дело. Трубите атаку.
Пронзительные звуки горнов встряхнули гусаров, шеренги цветастых ментиков выровнялись, и кавалеристы начали спускаться с холма. Пруссаки, завидев новую опасность, засуетились. Было видно, как офицеры, размахивая саблями, пытаются выстроить солдат в каре, как и положено для отражения атаки кавалерии. Однако слишком силен был удар кирасиров, слишком много сил и крови стоил он пруссакам. Окровавленные, растерянные солдаты суматошно метались среди людских и конских трупов, но никак не получалось у них сбить плотный строй, без которого не стоило даже надеяться на успех. И все-таки мало-помалу они собирались вокруг знамен с черными орлами.
Петенька, сделав знак Северьяну и корнетам, тоже тронул лошадь, держась позади первого эскадрона. Северьян, конечно же, скорчил умоляющую гримасу – его отношения с лошадьми никак не налаживались, – но перечить не посмел и следовал за господином. На лицах же мальчишек снова заиграл румянец, они оживились, предвкушая схватку.
Пруссаки начали стрелять, пули с противным чмоканьем ударяли в землю, двое или трое гусаров вылетели из седел, но их лошади, подхваченные общим порывом, не покинули строй. Эскадроны, набирая ход, неслись вниз по склону.
– Рысью! – долетела команда полковника.
Строй синих мундиров, окутанный рваными клубами порохового дыма, приближался. Петенька уже мог различить поблескивание штыков. Теперь кавалеристам предстояло самое сложное – с разгона подняться на противоположный склон долины, именно в этом месте лежало особенно много трупов и пехотинцев, и кирасиров. Но хорошо вымуштрованные лошади, подчиняясь железной воле всадников, не обращали внимания на препятствия. Петеньку слегка замутило, когда он понял, почему конская рысь стала чуть валкой.
Прусские пули так и свистели, рядом с воем пролетело ядро, которое, однако, никого не зацепило. Петенька пришпорил лошадь, стараясь не отстать от гусар, и сжал слегка взмокшей ладонью саблю. Совершенно неожиданно он понял, что боится! У него даже зубы слегка застучали. А впереди, за рваной пеленой дыма, показались прусские шеренги. Офицерам все-таки удалось навести подобие порядка, первый ряд припал на колено, второй целился поверх их голов.
Однако гусары летели, словно буря, и даже грянувший залп пруссаков не мог их остановить. Несколько всадников вылетели из седел, какая-то лошадь с визгом забилась на земле, заливая все кровью, брызжущей из простреленной головы. Петенька влетел в завесу едкого порохового дыма, от которого сразу закашлялся и даже выпустил саблю, оставив ее болтаться на правом запястье. Но все это длилось одно мгновение, не более, эскадрон пролетел сквозь синеватую завесу и оказался прямо перед строем пруссаков. Первая шеренга лихорадочно перезаряжала фузеи, вторая целилась. Офицеры размахивали шпагами, что-то натужно кричали, но Петенька словно бы оглох. Нет, не от испуга, но ведь все прусские фузеи смотрели прямо ему в грудь.
– Галопом! – словно сквозь вату долетела команда полковника, и Петенька отчаянно наподдал шпорами коню.
Пруссаки снова открыли огонь, хотя стройного залпа у них не получилось. Кто-то жаркий и хищный рванул Петеньку за плечо так, что он едва не вылетел из седла. Но боли не было, и краем глаза Петенька заметил, что пуля только сорвала эполет и разодрала в клочья мундир. Стройные ранее шеренги гусар рассыпались, несколько всадников вырвались вперед, и Петенька обнаружил неожиданно для самого себя, что он летит чуть ли не впереди всех. Перед ним колебалась неровная синяя стена мундиров и тусклых медных гренадерок, поблескивающие иголки штыков.
Он снова покрепче сжал саблю и еще раз пришпорил коня. Прогремел еще один прусский залп, практически в упор, но гусары уже врезались во вражеский строй. Истошные крики, брызги крови, вспышки… Петенька окончательно перестал соображать, он видел только, что конь несет его прямо на штыки. Но пруссаки словно бы разлетелись в стороны, и он оказался прямо в гуще строя. Привстав на стременах, Петенька заорал что-то невнятное, скорее это было просто звериное рычание, и нанес бешеный удар. Закаленный клинок рассек голову до нижней челюсти, полетели липкие красно-серые брызги. Рядом крутились другие гусары, бешено размахивающие саблями, но и пруссаки, сбившись мелкими кучками, пытались отмахиваться штыками. Началось форменное безумие: окровавленные лица, испуганное ржание лошадей, хриплые крики, вспышки выстрелов, рваные клочья дыма, стоны, отвратительный запах вспоротых кишок, красная пелена в глазах.
Гусарский полк прорвал первую шеренгу пруссаков, разметал их в стороны, и когда Петенька пришел в себя, стряхнув багровый морок, то обнаружил, что совершенно цел, только мундир порван в нескольких местах и вся его правая сторона заляпана подсыхающей кровью. Но ведь это не страшно? Но впереди снова синели прусские шеренги, над которыми трепыхалось мокрое полотнище с черным орлом. Ниоткуда возник полковник, который отечески похлопал Петеньку по плечу:
– Не думал, не думал, что ты такой мастер. Потрясающий удар, я даже не предполагал, что офицеры Тайной канцелярии на такое способны. Вы же едва не развалили его напополам.
Петенька зарделся:
– Что вы, господин полковник, просто сабля хорошая.
– Ну-ну, не скромничайте, молодой человек, – ухмыльнулся полковник. – Кроме хорошей сабли я увидел еще и хорошую руку. Да, вы ведь первым ворвались во вражеский строй, я обязательно доложу об этом командующему. – Но тут лицо его затвердело, и он рявкнул: – Они еще держатся! Трубач, построение! Новая атака!
Гусары собрались, и хотя их строй стал заметно реже, глаза всадников горели боевым огнем. Резкий звук трубы – и полк ринулся вперед. Морось, сыпавшая до этого, перешла в дождь, и Петенька начал даже опасаться, что почва слишком размокнет, что сделает кавалерийскую атаку невозможной. Нет ничего более жалкого, чем гусар, увязший в болоте. Но полковник не собирался этого дожидаться, он махнул саблей, указывая направление, и потрепанные, окровавленные шеренги послушно рванулись дальше.
Пруссаки открыли беспорядочный огонь, но остановить русских не сумели. Перед строем валялась целая груда трупов, человеческих и конских, но это не остановило гусар. Лихими прыжками они перелетали через неожиданное заграждение и врезались прямо в синюю шеренгу. Кажется, конь сам решил, что ему следует делать, потому что Петенька даже охнуть не успел, как снова очутился среди неприятелей. Не конь, а птица! Теперь ему пришлось сражаться за свою собственную жизнь, с таким ожесточением бросились на него пруссаки. Он колол и рубил наотмашь, отсекая руки, пытавшиеся стащить его с седла, отбивал штыки, но не всегда успевал, и пару раз горячая сталь полоснула его по бедру. Он даже успел удивиться: когда это вражеские гренадеры ухитрились раскалить свои штыки и зачем это вообще делать? Самое же главное – он навек зарекся участвовать в кавалерийских атаках. Издали это смотрелось гораздо красивее, а здесь какой-то безумный водоворот пороха, стали, огня, дыма, свинца и крови. Сейчас Петенька начал понимать, почему захлебнулась атака кирасиров Зейдлица при Кунерсдорфе, ведь выдержать такое было свыше человеческих сил.
* * *Король стоял, вцепившись заледеневшими руками в камни невысокой ограды. Проклятое военное счастье снова обмануло его! Мимо фермы бежали сначала отдельные солдаты, двое, трое, пятеро… Командир королевского конвоя вопросительно поглядывал на Фридриха, ожидая приказа перехватить дезертиров, после чего их наверняка ждал бы расстрел, но король молчал. Он видел, что атака русских гусар пробила-таки центр прусской армии, и в эту брешь с грохотом прибоя ринулась вся русская армия, захлестнув долину. Длинные, ощетинившиеся сталью, зеленые шеренги пехоты, поредевшие, но все еще грозные железные эскадроны кирасиров, и казаки, эти дикие казаки, о которых столько рассказывали сплошные ужасы. Шувалов, этот проклятый Шувалов, предусмотрительно не пустил их в дело во время сражения, потому что они не выдержали бы столкновения с регулярной армией. Но во время преследования армии разгромленной им цены не было.
А прусская армия была снова разбита. Мимо фермы неслась огромная, беспорядочная, бурлящая толпа, в которой перемешались гренадеры и фузилеры, бросившие пушки артиллеристы и потерявшие лошадей гусары. Они совершенно обезумели от ужаса, перестали быть солдатами, потеряли рассудок, превратились в перепуганных баранов.
– Спасайтесь! Спасайтесь, кто может! Нас предали! Казаки! Татары! – доносились со всех сторон истерические вопли.
Во двор фермы влетел всадник в разорванном, окровавленном мундире, буквально почерневший от порохового дыма. В последний момент лошадь под ним пала, и он кувырком покатился по земле, но сразу же вскочил. Король с трудом узнал генерала фон Ашерлебена.
– Ваше величество! Спасайтесь! Все потеряно, скоро здесь будут русские! – заорал он, не выпуская из рук сломанной шпаги.
Король смотрел на него, не в силах сказать ни слова, странное оцепенение сковало его.
– Что вы кричите? – брюзгливо спросил Ведель. – Сейчас в дело вступят наши резервы и отбросят русских назад.
– Посмотрите! – указывая шпагой в долину, крикнул Ашерлебен.
Русская армия уже начала подниматься по склону, и отдельные островки синих мундиров тонули в ней, захлестнутые неумолимым прибоем.
– Ганс, спасайте короля, – сказал Шенкендорф, вытаскивая шпагу и морщась от боли в перевязанной руке. – Мы постараемся задержать их, а вы спасайте короля!
Мимо фермы бежали уже последние солдаты, слышались крики на чужом языке. Ганс решился. Он схватил короля в охапку и силой усадил в седло, дернул повод лошади, потащив за собой. Кавалергарды конвоя последовали за ними, но пятеро или шестеро остались с Ашерлебеном и Шенкендорфом, которые выехали на дорогу, но намеренно придерживали коней, чтобы дать русским догнать себя и тем самым отвлечь внимание от короля.
* * *Снова где-то запел горн, но Петенька не понял, откуда доносится призывный звук. Он только ошалело крутил головой, вокруг валялись трупы в синих и красных мундирах, бродили лошади, и стоны, стоны, стоны… Петенька поднял саблю, нет, клинок ничуть не зазубрился, чего можно было бы ожидать после долгой и тяжелой рубки, когда приходилось скрещивать оружие и со штыками, и с палашами пруссаков. Демидов сделал ему поистине царский подарок, наверняка сегодня этот клинок не раз спас жизнь хозяину, принимая самые сильные удары. Лезвие его по-прежнему сияло холодноватыми фиолетовыми отблесками, а золотой грифон возле гарды весело и хищно щерился, только теперь вся сабля была заляпана кровью и кусочками мозга, на ней налипли пучки рыжеватых волос. Петеньку едва не вырвало, он торопливо вытер саблю о собственные панталоны.
Потом он тронул коня и направился туда, где сквозь пелену мороси виднелся полковой штандарт. Там собралась жалкая горстка гусар, от полка осталось не более эскадрона, причем многие были ранены. Хотя сам Петенька, залитый чужой и своей кровью, выглядел тоже ужасно. Но уж совсем странно смотрелись господа корнеты, соизволившие наконец выбраться на линию огня, до сих пор они предусмотрительно держались подальше от прусских пуль и штыков – совершенно чистенькие, хотя и промокшие до нитки. Петенька лишь с огромным трудом удержался от того, чтобы не наброситься на них. Но когда кто-то из мальчишек с важным видом принялся выговаривать, что-де его высокографское сиятельство не для того их сюда определил, чтобы каких-то пруссаков рубить, а для самоважнейшей задачи, о которой при прочих вслух и говорить неможно, он не сдержался и наорал на сопляков.
Но тут полковник, спокойный и невозмутимый, словно строил полк для императорского смотра, а не для атаки, которая будет последней, взмахнул саблей, и окровавленная горстка всадников бросилась на врага.
Впрочем, пруссакам также приходилось несладко. Безумные атаки русской кавалерии опрокинули самый центр прусской позиции, сначала кирасиры, а потом гусары против всех правил военной науки смешали строй гренадерского полка, а потом и прорвали его. Однако пруссаки были все-таки исправными солдатами, и сейчас, даже разбитые, они не побежали. Впереди взметнулось бледно-желтое знамя с черным орлом в центре, в лапе орел сжимал меч. И вот вокруг этого знамени собралась такая же жалкая окровавленная горстка солдат, какая осталась от гусарского полка. Эти солдаты тоже были исполнены решимости умереть, но не отступить.
Петеньку вдруг снова охватил хмель битвы, из головы напрочь вылетели все поучения и приказы, осталась лишь одна мысль: вот она, вожделенная слава! Если он захватит вражеское знамя, то обязательно получит награду – долгожданный титул. И Петенька пришпорил коня, снова первым бросившись на прусские штыки. Хотя какие там штыки?! Какой-то гренадер бросился наперерез, пытаясь ударить его штыком, Петенька привстал на стременах и с размаха обрушил на него удар. Лезвие со свистом пошло вниз, треск, лязг – и фузея пруссака распалась надвое. Солдат успел еще изумленно выпучить глаза, но тут второй удар раскроил медную гренадерку вместе с черепом.
Остатки прусского полка разлетелись, словно стекло под ударом камня, осталось только знамя, которое держал седой офицер – чуть ли не генерал, если судить по эполетам с пышной золотой бахромой, – да еще пять или шесть солдат. Петенька вместе с гусарским вахмистром бросился на них, точно волки на стаю овец. Трижды взметнулась сабля с грифоном, и трое пруссаков, обливаясь кровью, рухнули на мокрую землю. Однако прусский генерал все еще держал знамя, хотя лицо его было залито кровью, а правая рука висела плетью.
– Умри, проклятый! – взвыл Петенька, нанося удар.
Рука, сжимавшая знамя, отлетела в сторону, и Петенька уже рванулся было, чтобы подхватить вожделенную добычу, но опоздал – прусское знамя успел схватить вахмистр. Добыча упорхнула прямо из рук! В бешенстве он едва не ударил вахмистра и лишь в самый последний момент успел остановить клинок. Однако бешенство требовало обязательного выхода, иначе грудь просто разорвалась бы. Петенька пришпорил коня и бросился вдогонку за убегающими пруссаками. После того как пало знамя, из пруссаков словно выдернули стержень, и они рассыпались. Поле размокло, и пехотинцам бежать было довольно тяжело, но кони пока могли скакать довольно резво. Петенька с налившимися кровью глазами, с пеной на губах, нагнал какого-то гренадера и одним ударом снес ему голову. Остальные гусары рассыпались по полю, гоняясь за пруссаками, и убивали их одного за другим. Все поле было усыпано трупами в зеленых мундирах.
А тут, видя успех кавалерии, в атаку пошли русские пехотные полки. После того как был прорван центр позиции на Зееловских высотах, прусская армия начала стремительное отступление.
* * *Впереди на дороге в Дидерсдорф будто из ниоткуда возникла группа всадников, нещадно нахлестывавших своих коней. Они выскочили совершенно неожиданно из-за каменной стены, окружавшей горящую ферму, и оказались буквально в сотне сажен от Петеньки и его группы. Судя по мундирам, это были прусские конногвардейцы, и Петеньке даже показалось, что он видит щуплую фигурку в заношенном синем камзоле с болтающейся смешной косичкой. И действительно, до него долетел сдавленный вопль:
– Retten Sie den König!
Часть пруссаков повернула навстречу русским, и закипела страшная сеча. Никто даже не успел выстрелить, в ход сразу пошли сабли. Пруссаки попытались было остановить русских, но бесполезно, они были быстро смяты. Не помогли ни выучка, ни сила, хотя каждый пруссак был на голову выше любого из русских. Трижды они пытались сомкнуть строй, и трижды русские разбрасывали их в разные стороны. На земле уже валялось несколько трупов, а Петенька окончательно превратился в исчадие ада, с ног до головы забрызганное кровью. То-то удивился бы сейчас дядюшка Василий Петрович, если бы каким-то чудом увидел племянника. Ничего не осталось ни от благовоспитанного и чуточку застенчивого юноши, впрочем, от лощеного гвардейца тоже не сохранилось совершенно ничего.
Королевский конвой растаял, точно кусок масла на раскаленной плите, и теперь стало хорошо видно, что впереди мчится совсем небольшая группа всадников, человек шесть или семь. Радостно взревев, Петенька ударил коня шпорами так, что несчастный взвизгнул, но все-таки прибавил галопа. Кто скакал рядом – Петенька не видел, да и не хотел видеть, но вроде бы кто-то из корнетов старался удержаться неподалеку. Северьян исчез бесследно, что было вполне понятно – тот еще кавалерист, да и гусары либо отстали, либо полегли в последней схватке с прусскими кавалергардами.
Бешено нахлестывая коней, противники мчались по раскисшей дороге, и расстояние между ними медленно, но неотвратимо сокращалось. Все-таки тяжеловесные кирасирские кони не предназначены для таких гонок, да и всадники на них сидели более грузные. Петенька сейчас только и успевал молиться за своего благодетеля графа Александра Ивановича, который подарил ему такого превосходного коня. Годревур стоил любых денег. Поэтому первого из пруссаков он настиг довольно быстро. Тот оглянулся через плечо, и белое лицо исказила гримаса ужаса – столь ужасен был вид русского. Оскалившись, Петенька ударил его саблей, и снова уральский булат не подвел. Чудовищный удар отрубил пруссаку руку вместе с плечом.