Главный врач с обеда приехал, в бумажку посмотрел, с лица сбледнул и в кабинете заперся. (Вот где бы кстати галоперидол.) Главная сестра в ларек за сигаретами пошла. Экономисты из старого ступора не выйдя, в новый впали — денег-то всё равно не будет, ни на одно приложение, ни на другое. Равно, впрочем, как и времени не будет. Потому что в строгом соответствии с законом на каждый препарат в отдельности мы обязаны еще и тендер объявлять. В целях противодействия коррупции.
А мы со старшим фельдшером морфию кофию испили и по домам рванули. А то ведь и до третьей директивы досидеться можно. Хрен же его знает, до чего еще административное рвение к вечеру дойдет.
А так, глядишь, к утру и рассосется…
Да, так вот, я всё-таки к чему. Чует мое докторское сердце, что я и в новой ипостаси без сюжетов всяко не останусь. Даже если очень захочу. Есть, правда, у меня такое подозрение, что это уже будут совсем другие сказки «скорого» врача.
А в этих, хочется того мне или нет, но надо, наконец, поставить многоточие…
Скоропомощный холодец
Не удержусь, еще два слов после многоточия. Этакая квинтэссенция всей нашей «скорой помощи».
Ночью коллеге на вызове некий благодарный пациент презентовал бутылку домашнего сока и литр этилового спирта. Сок концентрированный, почти желе.
Недолго думая, коллега оба продукта смешал, взболтал и сунул в заморозку. В результате получилось нечто ярко-красное, консистенции плохо застывшего холодца, почему-то с розоватыми комочками.
В стаканы получившееся нечто не лилось, кое-как выкладывалось в миску.
Картинка такова. Глубокая ночь, уже ближе к утру. Все наши три бригады «скорой помощи» съехались на станцию. Затишек получился, вызовов пока что больше нет, спать уже бессмысленно.
И вот представьте себе: три бригады в полном составе, считая меня грешную, сидят в столовой за столом и из общей миски едят этот скоропомощный холодец.
Ложками. Как комковатую манную кашу в детском саду. С тем же выражением покорности судьбе на мрачных лицах.
Врачи-вредители, блин, тайная вечеря…
А вызовов всё нет. Затишье. Тишина. Народ молчит и ждет. И скоропомощный холодец уперто подъедает. Кое-кто уже нацелился из миски хлебной корочкой последки подобрать…
И — как раз тут первый вызов поутру.
Диспетчерша угрюмо-лаконично в трубку:
— «Скорая».
В трубке дребезжащий старческий голосок:
— Доченька, мне очень стыдно признаваться, но у меня проблема. Утром я проснулся, понимаешь, а у меня он, понимаешь, не стоит!
Диспетчерша, изрядно обалдев:
— Дедушка, а сколько же вам лет?!
Дедок, скрипуче:
— Восемьдесят пять!
Ну как же «скорой» не помочь от горя человеку.
Для чего же мы еще придуманы.
Для чего же мы вообще живем…
Санкт-Петербург, 2012Михаил Дайнека Страна козлов и огородов Концерт по заявкам Грустной памяти веселых 90-х
От автора
Почему — помимо очевидного — страна у нас «козлов и огородов»? Ну, хотя бы по словам и по корням. Потому что страна и сторона одного корня и с просторами, и со странностями и с посторонним тоже. И потому что огород почти что как и город — то есть то, что огорожено; паче чаяния городить-то можно всё, в том числе, охотно признаю, и чепуху.
А вот козлов мне жалко. Не везет рогатым: и тебе козел ты отпущения, и тебе нечистая ты сила — и вообще ты слово неприличное, хоть и никакого от тебя вреда, кроме всякой пользы. Я к тому веду, чтобы вы и на козлов не обижались, тем более всё это не про вас. Хотя и всё это про нас, словно в песенке поется. Потому что трагедия с древнегреческого так и переводится — козлиная песнь.
Очень актуально переводится.
Происки жанра
Я человек не то чтобы очень остроумный.
Я скорее сильно впечатлительный.
Только всё равно меня частенько за сатирика считают. Вот-де, говорят, еще один мудрила выискался, опять сатиру на плетень наводит, снова правду-матку без наркоза режет. И притом ведь ничего-то, дескать, ни словечка он за просто так не скажет, всё-то это у него гипербола кругом такая…
И какая же такая у меня гипербола? Это у кого другого, может быть, кругом гипербола. Это вон у президента должна быть о-го-го гипербола! у премьер-министра целая парабола! у депутатов поголовно — синусоида…
Это им по должности положено. А я же — человек как человек, просто я избытком впечатлений мучаюсь. Так что, если я чего сострил — я это не нарочно, просто это как бы через край. Да и вообще это не я — это сами вы вокруг себя подумайте.
Поэтому я о политике не буду.
Вы уж именно что сами, если вам еще не надоело, вы специально телевизор или радио включите. Непременно что-нибудь этакое услыхаете: «Я вам подчеркну о том, что прибыля мы не покладаем без движения, а влагаем их в процессе производства, отслеживая нанесенный экономический эффект, потому как лично мы испытываем ответственность…»
Ну, это кто как, но лично я испытываю острый приступ юмора. Особенно когда немножко погодя о таком же предприятии слыхаю, где прибыля без устали не покладают: «Трудящые, простите — трудящыесеся, собралися здесь из-за того, чтобы выразить акцию протеста, в довершение которого представители от профсоюзов отплясывали трипака, простите — гопака…»
Опять-таки кто как, ну а я после этого уже не удивляюсь, что жизнь у нас в стране никак не вытанцовывается.
Но зато меня другое по сей день до ужаса смешит. До сих пор меня от души упреки забавляют, что я-де ихний, простите — ихиневый русский язык, великий и матюгучий, вот именно что лично я его уродую. А вот те самые персонажи, которые экономический эффект наносят, а после трипака выплясывают, вот они-то шибче всякого культуру жизни понимают…
Так я же и не спорю. Здесь же кто бы спорил, а я ж таки смеюсь. Ну принято у нас так, принято, что те, которые наносят, что именно они остальных всех жизни поучают. И правильно у нас так принято, потому что в нашей жизни они всегда лучше всех устраиваются, будто бы она для них одних и создана.
Давеча меня пригласили в клубе почитать. Вот как раз для одних таких меня пошутить как бы попросили. В заведении с претензиями. Чувство юмора — оно ж у нас престижно.
Ладно, я им для затравки хохмочки попроще запустил. Вроде бы на злобу дня. «Из хорошо коррумпированных источников» тема называется… Я-то запустил, а они сидят как на партсобрании. А один из них с во-о-от такой претензией из зала заявляет: «Эти новости, — навороченный товарищ говорит, — мы уже вчера в телевизоре слыхали, а сегодня — ты сегодня нас конкретно типа как за жизнь давай повесели!..»
Повеселил… Отшутился, как отмучился, мне не привыкать. Не первый раз живу на этом свете. Да и имя Михаил — на Руси имя сатирическое: Салтыков-Щедрин, Булгаков, Зощенко, Задорнов, Жванецкий, Горбачев…
Ну да о политике я всё равно не буду.
Я вам лучше о трамвае расскажу, даром что не в тему. Зато о трамвае — о трамвае это популярно, у нас об этом кто только чего не сочинял. Даже я — я вот тоже как-то раз на смешном трамвае ехал. По своим писательским делам от родимой от Сенной на дальнюю на Ржевку путешествовал. Знаете — а там, оказывается, тоже люди проживают…
Поехал я туда. Вы мне не поверите, но трамвай сейчас же подошел. Причем почти пустой, вагончик чистенький, мягкие сиденья почему-то не изрезаны… Это еще не смешно — это редко, но случается, но очень-очень редко. Я и сам было подумал, к чему бы это всё, но в итоге всё-таки поехал.
Сел я у окошка на весеннем солнышке, сам себе сижу, по сторонам поглядываю. Рядышком две пацанки-малолетки о своем, о девичьем разговоры матом разговаривают. Не ругаются матом, а разговаривают им. И через слово в их беседе животворящий орган из трёх букв фигурирует. Мужской половой член в его натуральном матерном эквиваленте.
А со мной на остановке старичок вошел. Бодрячок такой: живенький дедок, энергический, только тараканистый немножко. Он, прежде чем садиться, он грязным носовым платком сиденье протер, а после на соседнее уселся. Одно сиденье он своею ветошкой засморканной измазал, а после на другое сел и тут же с ходу в девичью беседу вклинился.
— Доченьки, — интересно старичонке стало, — деточки, — живчик их с ехидцей вопрошает, — да вы этого-то, — говорит, — того, трёхбуквенного, — наяву-то вы его хоть разочек видели?
Деткам нет бы как-нибудь попроще отругнуться, но они сперва глаза потупили, затем обе губки бантиком сложили, а потом одна из них так скромненько:
Деткам нет бы как-нибудь попроще отругнуться, но они сперва глаза потупили, затем обе губки бантиком сложили, а потом одна из них так скромненько:
— Дедушка, — ласково ему девчушка отвечает, — старенький ты наш, — говорит она ему жалеючи, — да ежели б их всех, которые на три буквы называются, вот если бы всех их, которые во мне перебывали, тебе, дедуля, на спину навесить — да ты бы ежиком бы стал, козел ты геморройный!
А вторая девушка такое завернула, что даже я не сразу разобрался, как это старик тут же между остановками не вышел и куда послали не пошел.
Но то ли шутканутый дедушка назло непониматливым прикинулся, то ли он по доброте душевной ни на что всерьез не реагировал. Он в ответ им только со значением высморкался, по привычке ветошкой утерся и поближе к двум старушкам пересел.
Ну, знаете — такие социально незащищенные бабушки с авоськами. С твердокопченой колбасою палками и прочим мелким оптом. Но такие они все незащищенные и социальные, что промеж себя о реформаторах хлеще тех пацанок выражаются.
Поэтому о политике я всё-таки не буду. Неприлично как-то, ну ее, лучше пусть ее старушки в розницу и оптом разбирают. На здоровье, лишь бы впрок пошло, я же всё равно не спорю.
Всё-то раньше у старушек лучше было: в очереди можно было с утра до вечера стоять, безо всякой гласной демократии сколько хочешь сплетничать… а теперича у них без очередей только безработица сплошная и бордель кругом… а приличного исподнего днем с огнем не купишь, потому как всюду срам один в кружавчиках…
В общем, бабушки-старушки также о своем, о таком же девичьем, ностальгию на двоих разводят. А дедушка рядом с ними заново сморкальником одно сиденье вымазал, снова на соседнее уселся — и опять он в разговор вмешаться целится.
— Да уж, — старичок на весь вагон вздыхает, — уж не та теперя нравственность духовности культуры — то ли дело раньше глушаки с начесом были! А теперя нонче не трусы, нонче лишь одна сплошная колбаса вместо очереди завсегда осталась, которую вприглядку разве что понюхаешь…
Бабушки в ответ переглянулись, обе торбы разом поприжали, а которая старушка побойчее, та первой старика окоротила:
— Чего-чего? Это какая такая колбаса тебе в трусах, вонь ты подрейтузная? Это что это тебе без очереди нюхать захотелось, погань ты с начесом?!
А за нею и вторая бабушка настолько кучеряво старичонку шуганула, что тому другого не осталось, кроме как теперь на меня на одного переключиться.
Для почину старичок мне только заговорщицки мигнул: экие же, значит, грубые старушки, ни хрена, вы понимаете, не женственные…
Но тут как бы кстати контролеры объявились. Как бы контролеры, а в действительности индивидуальные предприниматели. Всё это незадолго до того происходило, как у нас в муниципальном транспорте заново кондукторов придумали. А до того момента предприимчивые переростки запросто под проверяющих косили, с законопослушных безбилетников штрафы вымогали и, само собой, себе прихватизировали.
И вот сижу я и соображаю: лучше ли мне поначалу от назойливого старичка как-нибудь нечаянно избавиться, а затем и контролеров следом отослать, или же сподручнее за раз их ненароком скопом образумить… И так это я по своей интеллигентской сущности глубоко задумался, что почти как придремнул, пока один из вымогальщиков за плечо меня не цапнул.
— Ваш билетик, — как бы вежливо меня этот как бы проверяльщик спрашивает.
— Уберите ручку, — как бы в козлетон, простите — в тон я отвечаю.
— Билет ваш предъявите, — говорит.
— Руку вашу уберите, — отвечаю.
— Билет мне, — говорит, — перво-наперво давай сюда показывай!
— Руку от меня, — отвечаю, — для начала убирай куда подальше!
А он не убирает. Я ему уже серьезно — я ему про руку говорю, что я ее сломаю, а юноша про штраф. Я серьезно, а он: сейчас пойдем, мол, выйдем. А зачем куда-то выходить, ежели и здесь отлично видно, насколько невтемяшливый мне персонаж попался. Или же, наоборот, чересчур втемяшившийсеся…
Пришлось сломать. Это не из-за того, что я какой-нибудь крутой и до обещаний очень обязательный. Это всё от впечатлительности от моей иногда случается, а вообще-то я обычно угловатый и неловкий… ну и переросток — если честно, это сам он неудачно на захвате дернулся.
А второй с ним тоже за компанию задергался, но потом на всем ходу запнулся. Он сначала:
— Ты, блин, чо, в натуре, — говорит, но затем на всякий случай переводит: — Вы, дяденька, чего — вы юмора не понимаете?
Нашел чего соврать! Надо же — сатирики!
Не представляю даже, как бы я на это отшутился, если бы они на остановке не сбежали… Жаль, что по запарке я ничего смешнее не придумал, нежели их оптом колбасой с начесом обложить, а попутно пассажиров как-то успокоить. Как-то ненавязчиво.
— У меня вообще-то проездной! — говорю и в самом деле карту предъявляю.
— А у меня вообще проезд бесплатный! — это дедушка довольно сообщает.
Но старушки, вероятно, не поверили — бабушки заранее авоськи похватали и за контролерами дробными рысями брызнули. А девчушки вовсе остановкой раньше вышли, так что с окаянным старичком мы на весь пустой вагон одни вдвоем остались.
Верно, от судьбы так просто не уйдешь. Старичонка вновь одно сиденье вымазал, снова на соседнее пристроился — а в итоге на уши мне сел и со мной до самой до конечной ехал. А на кольце вагоноуважамый водитель нас, спасибо, высадил.
Вышел я и, скажем так, опешил. Встал я и стою — и чего-то я кругом не понимаю. То ли и вагоноуважатый смеха ради неудачно тоже пошутил, то ли я опять в натуре юмора не понял… или то ли мне за просто так на всяческую несуразицу везет, то ли сам я в этой жизни ненароком крепко провинился…
Ну а как иначе можно объяснить, почему я вместо дальней Ржевки, извините, в Лахте очутился! Это ж где Нью-Йорк — а где Урюпинск; где Одесса — а где Биробиджан; где шмонькина задница — а где зажопинские выселки!
А я, простите, в Лахте! У трамвайного кольца на весеннем солнышке. Словно памятник себе нерукотворный в натуральную величину из пластилина.
Так я там и по сей день в глухой задумчивости стоя пребываю. Обтекаю я там помаленьку…
Шутка.
На самом деле я в конце концов сообразил, что всю дорогу не на том трамвае ехал. А когда сообразил — я от радости тогда даже не расстроился. Потому что, если разобраться, и в Лахте люди вроде бы живут — и, ежели задуматься, в общем-то всё те же.
Поэтому-то, кстати, я и о политике всё равно не буду — потому что всё едино без толку, потому как люди-то — всё те же…
Женские истории
О политике я всё-таки не буду.
А о национальных, так сказать, сюжетообразующих особенностях — да, поговорю.
С чем с чем, а с ними в нашем небогоспасаемом отечестве порядок, есть чем нам гордиться. Вот женщины, к примеру. Нет, они не только у нас — вообще-то, они повсюду от других людей чем-то отличаются. Но зато у нас они и вообще, и с особенностями, и никуда нам от этого не деться. Потому-то и гордиться нам приходится.
Из всех женщин меня больше остальных старушки вдохновляют. Не в этом смысле, а, наоборот, в профессиональном. Это я к тому, что иной раз наши бабушки болезные такое учудят, что — грешно, а всё равно со смеху расплачешься.
Я серьезно. Вот очередная бабушка-старушка, например, часика в два ночи на родную «неотложку» звонит. И не просто так, а чтоб на жизнь пожаловаться, причем не на свою, а сразу на соседкину. Типа как лампочка у той перегорела. Серьезно, повод к вызову такой: лампочка перегорела. А как лампочка у ней перегорела, так она, понимаете ли, в темноте хвостиком ударилась. А как она хвостиком ударилась, так у ней руки, ноги и другие оконечности разом занемели, и зудение у организма изнутри случилось, а теперича такое замирание в грудях у бабушки проистекает, что к старушке приближается конец.
Я серьезно. А диспетчерша спросонок: «Чей конец?» Оно понятно, тема среди ночи актуальная. В самом деле: «Чей конец? Какой конец?» Но потом диспетчерша очухалась, хвостик с копчиком кое-как соотнесла, вызов записала и ударную бригаду смеху ради дернула. Что поделаешь, на то у нас и здравоохранение до сих пор бесплатное, чтобы «неотложке» по ночам скучать не приходилось. А поди-ка поскучай, если бабушка «неотложку» для подружки вызывала, для соседки по лестничной площадке, только адрес почему-то свой собственный дала, а сама в соседкиной квартире спряталась, где лампочка перегорела.
И правильно она там схоронилась, потому что вся ударная бригада с недосыпу слегонца ударенной приехала. Вся бригада — докторица с фельдшерицей. Бригада интенсивной терапии называется, сокращенно — «бит». Так и называется: если хочешь быть убит — вызывай бригаду «бит». А вся бригада — докторица тоненькая, фельдшерица маленькая, а всяческой аппаратуры на двоих — килограмм по двадцать. А водила ни при чем, водителю машину сторожить положено. А этаж у бабушек последний, а лифт, само собою, не работает, так что до старушечьей площадки стройняшечки-медянки с такими матюгами доползли, что бабушки совсем перетрухали.