А дочка-дамочка за них за всех спрашивает:
— А вот скажите-ка нам, доктор, — дамочка интересуется, — а переносить-то маму можно — или как? Вот вы нам квалифицированно подтвердите — можно ли ее сейчас побеспокоить?
Мне, признаться, любопытно стало:
— Ну а сами-то вы как — ну вот как вы думаете, — спрашиваю я, — вот если я сейчас скажу, что нельзя ее переносить, она что — жить теперь здесь будет? Вот она у вас так и будет теперь под столом лежать головой в помойке?
Дамочка подумала. Потом еще раз подумала. Но в конце концов перенесли-таки они старушку в комнатку, пристроили ее на койку.
А обстановка в квартире, скажем так, бюджетная. Но с претензиями. Причем из претензий даже книжки на виду пылятся. И притом все модные и умные — про карму все, про астральные тела, про жизнь после жизни…
Само собою, я в основном не к квартирке с книжками, а к больной с инсультом прицениваюсь. Померила старушке давление, спрашиваю вежливо у дамочки:
— Какое у вашей мамы привычное, рабочее давление?
Дочка-дамочка замялась.
— Понимаете ли, доктор, — отвечает дамочка, — вот мы с мамой всякие такие философические системы изучали…
Я — вежливо, заметьте, вежливо — перебиваю:
— Это хорошо, понятно, — я не возражаю, — это как бы на здоровье, завсегда пожалуйста. Но давление-то у нее обычно какое было?
Дамочка опять:
— Доктор, видите ли, — отвечает, — мы с мамочкой различными духовными учениями интересовались…
Я, извините, снова:
— Это замечательно, — я еще раз дамочку перебиваю, — это как вам больше нравится. Но ведь я-то вас не о системах — я же вас о ее обычном, нормальном, рабочем давлении спрашиваю!
— Так я же вам и отвечаю, — обиженно мне заявляет дамочка, — мы с мамой философские учения…
Я, не меняя тона:
— Вы грёбнутая, — это я так самым прямым текстом спрашиваю, — или же вы, — я уточняю, — гребанутая?
А она в ответ:
— Не знаю… — говорит.
Тут уже и я, представьте, начала в задумчивость впадать.
— Чего вы, — говорю, — не знаете?
— Не знаю, — дамочка несчастно отвечает, — не помню я, какое у мамочки рабочее давление было. Понимаете ли, доктор, — объясняет она снова, — видите ли, мы с мамой ко всему философически подходили. Мы, знаете ли, к врачам не обращались, мы считали, что всё само пройдет, как духовная культура учит…
Что ж тут скажешь? Разве только матерно.
Я только руками развела:
— Что ж, — честно говорю я, — это вы, сударыня, правильно считали: вот и прошло всё. Вместе с жизнью. Теперь вместо мамы сердечно-легочный препарат на память вам остался…
На том и разошлись. Потому как на самом-то деле хоть ты спрашивай про давление, хоть даже его меряй — всё равно в такой ситуации ничего такого кардинального бесплатная отечественная медицина предложить не может. А посему, увы, так и осталось от старушки одно лишь только тело. Не астральное, разумеется, а самое что ни на есть земное и неразумное. То самое бренное, обременительное тело, которое с ложечки кормить надо, мыть, перестилать…
Зато у дамочки у дочки поводов для размышлений вдоволь поприбавилось. Ни тебе за просто так в больницу безнадежную старушку заложить, ни в богадельню ее, болезную, за спасибо не пристроить. А уж чтобы доктор какой приватно «смертельным» укольчиком помог томление духа разрешить — так это, оказывается, тоже денег стоит. Да еще таких, должна я вам заметить, что дешевле дамочке самой взять да постараться.
Такую вот жизнь после жизни дочка матушке организовала.
Нет, серьезно, если так задуматься…
Непрямой массаж
Думай не думай, а своеобразно всё же иногда понимают медицину наши граждане.
Поехала я как-то раз на «плохо с сердцем».
А тогда, по молодости и живости характера, я еще свято верила, что если человек «скорую» вызывает, значит, ему это в самом деле нужно. Более того, признаться даже страшно, в те времена я искренне считала, что в норме повод к вызову хоть какое-то отношение к причине вызова имеет. Хотя бы иногда. Пусть даже отдаленное.
Вот тогда я с этим заблуждением к пациентке и поехала. С полной выкладкой на вызов понеслась. А это, кто не в курсе: кардиограф, чемодан, дефибриллятор, реанимационная укладка и кислородный аппарат на всякий случай. Всё серьезно, «плохо с сердцем» же!
А этаж, как водится, последний. А лифт, по всем законам жанра, не работает. Я вверх по лестнице галопом аппаратуру пру. Дефибриллятор по спине колотит, чемодан из-под мышки выскользнуть норовит, кардиограф на шее спереди болтается, кислород на ремне сзади волочится, а папка и вовсе в зубах зажата. Но долг же, долг зовет!
И ладно бы зовет, а то ведь погоняет…
Пока я на последний этаж вскарабкалась, совсем взмокла. А свободной руки, чтобы лоб вытереть, нету, обе заняты. И на звонок нажать нечем. Пнула я дверь ногой, благо та не заперта была, ввалилась чуть жива со всем этим великолепием в квартиру — и вижу я, пардон, картинку с выставки.
Живописная картинка, право же.
В центре композиции — лежбище размером с полквартиры. На лежбище — этакая матрона очень щедрого сложения. На матроне ледащенький мужичонка верхом сидит. А второй такой же хлипкий дядечка в изголовье поместился и матроне кружевным платочком лобик промакивает.
А матрона в полнейшем неглиже.
А тот, который на нее верхами сел, тот за обе ее молочные железы размера этак пятого ухватился — и мнет их на три счета в темпе вальса.
Я всерьез, без шуток: раз-два-три!..
Что за мужичонки — непонятно. То ли один из них сосед, а другой заодно с ним вместе, то ли оба порознь просто так на огонек зашли. Этот частный вопрос я прояснять не стала. Со мной и без того уже изумление случилось.
— Э-э… п-пожалуйста, — я даже заикаться начала, — простите, — говорю, — объясните, Бога ради, что это вы с ней такое делаете?!
— Как это что? — Мужичонка наверху пот с лысины между делом смахивает. — Вы же сами видите — непрямой массаж сердца! — отвечает он и давит в том же темпе: и раз-два-три… и раз-два-три… и раз-два-три…
А матрона млеет.
А я настолько обалдела, что как все свои я причиндалы уронила, так чуть не села на пол мимо них.
— Э-э-э… видите ли, — говорю, — непрямой массаж сердца — он, понимаете ли, как бы несколько иначе делается!
А разомлевшая матрона с лежбища:
— Ну что вы, доктор, — матрона веком томно дрогнула, меня оглядела — и так снисходительно: — Что вы, милочка, — матрона говорит, — как же это не так он делается, если так мне от него облегчение сплошное происходит!
А мужичонка пуще прежнего старается: и раз-два-три!.. раз-два-три!.. раз-два-три!..
Н-да…
Нет, мне-то что, за мной не заржавеет. В том смысле, что я и по молодости лет была проста на язычок:
— Ну, коли облегчение сплошное, — я свои бебехи собрала, — тогда ладно, — говорю, — тогда вам врач не нужен. Тогда вы тут и без меня естественным путем управитесь, если дружно все усилия удвоите. Но если что, — на прощание я им заявила, — вы не стесняйтесь — вы звоните, вызывайте. Мы вам в помощь весь наш мужской водительский коллектив отмобилизуем!
Только вот это я опрометчиво пообещала. Это очень не подумавши я шуточку такую шутканула. Потому что истомленная матрона юмора не поняла и на следующий день в самом деле сразу всех водителей затребовала.
Я всерьез. Ни словом не шучу.
И с чего все наши мужики поголовно отказались, спрашивается…
Дальше «скорой» не сошлют
Всё-то я о пациентах да о пациентах. Пора бы ради справедливости о лекарях.
Вообще, то, что у нас три четверти пациентов со странностями, это дело привычное. Правда, чем дольше я работаю, тем больше эти три четверти к девяти десятым приближаются, ну да я не об этом.
Я — исключительно за-ради справедливости — о том, что и доктора порой со странностями попадаются. Ну, я не телевидение, облыжно на коллег грешить не буду: редко попадаются. Но метко.
Был у нас на василеостровской «скорой» один такой. Как он к нам попал — уже сама себе история. По специальности наш доктор был наркологом, а работал в психиатрической больнице. Алкашей лечил, как тогда было принято, то есть в основном таблетками трихопола и добрым словом.
Жил, короче, доктор, не тужил.
А тут ночью, в его дежурство, пациент в туалете повесился.
Доктора, понятно, сразу же разбудили и к повешенному притащили. Быстро медсестры сработали, алкаш в петле еще дергался и хрипел. Сунулся доктор его снимать, детективы, на досуге читанные, вспомнил — и задумался.
Нет, серьезно: снимать — веревку резать, узел развязывать, вещественные доказательства уничтожать. А вдруг он не сам повесился, вдруг к этому еще кто-то руку приложил? Тогда вообще от ментов вони не оберешься, затаскают. Нет уж, лучше пусть все доказательства целыми остаются.
Рассудил так странный доктор и сел историю писать. Ну и милицию, конечно, вызвал. Алкаш к тому времени похрипел-подергался и перестал. А когда менты приехали, он и вовсе уже начал остывать.
Милиционеры тело осмотрели и к доктору: да что, да как, когда обнаружили, чего предприняли. Доктор им честно всё и рассказал — и про веревку, и про вещественные доказательства…
Почему его не посадили, история умалчивает. Но карьера нарколога на этом для него закончилась. С «волчьим билетом», так сказать. И пошел доктор работу искать. А на «скорую» в те времена всех брали, даже таких. Так у нас тогда и говорили: «Дальше „скорой“ не сошлют, меньше ставки не дадут».
Так что был доктор наркологом, а стал доктором «скорой помощи». И ладно бы просто неграмотным — на «скорой» грамоте научат. Хуже, что он был со странностями. Вот тут-то всё и завертелось.
Приехал он на вызов к бабушке, гипертонию лечить. Бабушка старенькая, квартирка бедненькая, мебель под стать хозяйке — кушетка колченогая да стульчик шаткий. Доктор на стульчик сел, ножка подломилась, доктор на пол полетел. Да так неудачно, что и бабушку с кушетки спихнул. Была у бабушки гипертония, стал у бабушки перелом шейки бедра.
Наш странный доктор унывать не стал. Он вообще был человек неунывающий. Шину наложил, носилки организовал, бабушку в больницу доставил. Вот только шину он с такой силой к ноге прибинтовал, что, когда больную в приемном покое травматологи осматривать начали, там до полного омертвения тканей пять минут оставалось. Еле-еле ногу старушке спасли. А доктору объяснили доходчиво, что не надо с такой силой на конечностях ничего завязывать.
Доктор принял к сведению и дальше поехал. На кровотечение из трофической язвы голени. Приехал, видит — правда, кровоточит язва. Не так чтобы фонтаном, но довольно интенсивной струйкой.
На кровотечение положено жгут накладывать, доктор и наложил. Это он еще со студенческих времен запомнил. Но пожелания коллег учел и слишком сильно затягивать не стал.
Он вообще на первый взгляд был обучаемый.
Вот только неувязочка вышла: кровотечение-то венозное, а не артериальное, стало быть, жгут ниже кровоточащего места накладывается, поскольку кровь по венам снизу вверх течет. Это студенты еще на первом курсе усваивают.
Но доктор от первого курса далеко ушел, а потому выше язвы ногу перетянул. Кровь по артерии сверху вниз течет безвозбранно (слабо затянутый жгут артерии не помеха), внизу в вену перетекает, снизу вверх до язвы дотекает и оттуда на пол уже фонтаном льется, потому как дальше ей под жгут течь просто некуда.
Когда я ему в помощь приехала, и квартира, и доктор в кровище были, а давление у больной уже и не определялось.
Ладно, свезла я ее под капельницей куда положено, доктора на все корки обматерив и строго-настрого велев лучше вообще помощь не оказывать, чем так над людьми издеваться.
Доктор, конечно, обиделся. Но к сведению принял. На вид он, повторюсь, был обучаемый. Принял к сведению и поехал дальше. К молодой самоубийце. Из тех, что одной рукой таблетки в рот суют, а другой телефонный диск крутят. Есть такая категория дамочек. Обычно после второго промывания желудка у них охота травиться отпадает.
Но этой не повезло. Поскольку доктор твердо усвоил, что издеваться над пациентами не след, он ей промывание желудка устраивать не стал. И то, уж больно процедура устрашающая: сначала больному в желудок толстенный зонд запихивать, а потом через воронку в этот зонд воду трехлитровыми банками заливать. Так и повез больную непромытую в токсикологию.
А таблетки по дороге у дамочки в желудке всосались и действовать начали. Сознание утратилось, давление упало, дышать больная через раз начала. Доктор испугался и решил все-таки гормоны ввести. А поскольку он еще со студенческих времен краем уха слышал, что таблетки для скорейшего воздействия больным под язык кладут, то по той же логике всю потребную дозу гормонов он под язык несчастной самоубивице и уколол.
Посинел у дамочки язык, распух и изо рта вывалился. Дыхание и без того не того было, а тут и вовсе того стало. Доктор еще больше испугался и капельницу ставить затеял. Вот только в вену попасть не сумел, под кожу у него раствор капать начал. Надувается рука подушкой, вдвое толще другой стала.
Но доктору уже тут не до мелочей, больная-то несмотря на капельницу совсем почти не дышит. Тут уж никуда не денешься, интубировать больную надо. То есть в трахею дыхательную трубку вводить.
Надо-то надо, да язык мешает. Но доктор и тут в уныние не впал, мощным усилием рот дамочке пошире раскрыл, да так, что нижнюю челюсть вывихнул и со всего молодецкого размаха трубку вместо трахеи в желудок впихнул. Попутно несколько зубов вышиб, но тут уж больной действительно повезло, поскольку вместе с трубкой зубы в желудок угодили. Попади они в трахею, не миновать бы пациентке преждевременной кончины от закупорки дыхательных путей.
А так — синяя, почти бездыханная, без сознания, давления и зубов, но еще живая попала больная в реанимацию.
А пока ее реаниматологи с того света на этот перетаскивали, доктор, как положено, лист сопроводительный писал.
Честно всё написал. И про гормоны под язык, и про капельницу под кожу. Да еще и на латыни изложить попробовал: преднизолони гемисукцинати, видите ли, уколол сублингвум, натрии хлорати изотоници, понимаете ли, ввел паравенозум.
А ведь я его всего-то попросила над больными издевательства не учинять…
На этом бы его карьера доктора «скорой помощи» и закончилась. Но — пути врачебны неисповедимы. Токсикологи самоубийцу откачали, а над докторскими изысками полночи ржали и в такое благостное расположение духа пришли, что даже на станцию звонить и жаловаться не стали. Открыли, так сказать, коллеге дорогу к новым подвигам.
Правда, остальные его подвиги проистекали уже без меня. Я к тому моменту институт закончила, со станции уволилась, а потому всё лишь по слухам знаю.
Говорят, что учудил наш доктор нечто растакое-этакое, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Учудил и в результате приземлился в той самой психушке, где подвизался некогда наркологом. Приземлился, разумеется, уже не в качестве врача, а пациента. Всерьез так приземлился, основательно, чуть ли не полгода пролежал.
Выписался он с диагнозом «шизофрения».
И опять врачом на «скорую» устроился. Я опять серьезно, не шучу. Оказалось, что на «скорой помощи» с таким диагнозом работать — да, не возбраняется.
Нет, конечно, все скоростники на голову ударенные, факт, но, друзья, поверьте — не настолько…
А позже, говорят, он вовсе по административной линии пошел. В организаторы здравоохранения подался. Не знаю, врут не врут, однако уверяют, будто к нашим перспективным временам он уже в Москве немаленьким чиновником заделался. Оченно наш странный доктор реформаторам пришелся ко двору.
Это многое, заметьте, объясняет.
Цена вопроса
Пути врачебны… дальше, впрочем, сказано.
И всё-таки еще два слова — о себе.
На деле мне в студенческие годы на «скорой помощи» работать очень даже нравилось. А вот на самом деле хотелось мне по окончании института стать не кем-нибудь, а обязательно хирургом. Блажь такая у меня была. Неодолимая.
Уж больно всё красиво в мечтах выглядело: сияющая никелем операционная, стерильный халат, умные руки, спасающие жизнь…
Через все тернии продравшись, хирургический диплом я получила. И даже интернатуру соответствующую прошла. На практике сравнила, так сказать, мечту с реальностью. Не в пользу мечты, естественно. Но к хирургии всё равно до конца не охладела.
А вот после интернатуры дело застопорилось. Все хирургические ставки в приличных городских стационарах давным-давно блатные позанимали, а куда-нибудь в глубинку из родного Питера меня совсем не тянуло. И приземлилась я в районной поликлинике. И как-то очень быстро заскучала.
Ни тебе операций больших (как в интернатуре), ни тебе реанимаций заковыристых (как на «скорой»). Только бабушки с артрозами и дебелые тетки с геморроями и варикозными венами. Причем каждый божий день одни и те же.
А в тридевятом царстве, в тридесятом государстве (каковое к описываемому моменту уже на ладан дышало) после окончания института полагалось три года отработать по распределению. То есть, куда тебя пошлют, там и сиди. И лучше не высовывайся.
От такой невеселой жизни одна дамочка с панарицием на пальце мне даром Божьим показалась — хоть кого-то разрезать можно! Обколола я ей палец новокаином, только за скальпель взялась, а дамочка возьми и помирать затей. Анафилактический шок болезная на новокаин выдала.
Медсестра моя с перепугу меня бросила и за помощью на поликлиническую «неотложку» помчалась. И очень зря, потому как все лекарства в шкафу на такой случай имелись, а вот вторых рук мне не хватало. Но управилась, не зря же столько лет на «скорой» отработала.