– Хороши девки! – горячо воскликнул Поль вновь, уже гораздо громче, и девушки, переглянувшись круглыми с перепугу глазами, завизжали и кинулись прочь из мыльни. Они поняли, что за ними подглядывают!
– Вот дуры, – усмехнулся он. – Бежать голыми по коридору, где полно гвардейцев, – ну что может быть глупей и ущербней для стыдливости девичьей? Лучше бы дали нам досмотреть.
– Не так, – поправил его Андре. – Лучше бы дали нам… – он сделал ударение на слове «дали» и многозначительно умолк.
– И впрямь лучше! – зашелся смехом его приятель. Некрасивое лицо его раскраснелось, а руки находились в таком возбуждении, что, казалось, он с превеликим трудом удерживается от того, чтобы не предаться греху Онана, воплотив таким образом в жизнь известную пословицу о том, что лучше синица в руках, чем журавль в небе.
– Ну что, Поль, нагляделся на девчонок? Готов теперь с бабами se montrer galant?[3] – спросил первый молодой человек.
– Андре, ты циник! – вспыхнул Поль. – Ты что, думаешь, я пялюсь на этих девочек только для того, чтобы возбудиться?!
– А почему бы и нет? – лениво улыбнулся Андре. – Алымушка, как ее называет твоя maman-императрица, в самом деле прелесть, ее полудетские миленькие формы кого угодно приведут в боевую готовность, даже старикашку вроде Бецкого. Ты слышал, Поль? Он намерен забрать ее из Смольного и то ли жениться на ней, то ли удочерить – кажется, он и сам еще хорошенько не знает.
– От любви даже ослы танцуют, – насмешливо сказал Поль.
Андре чуть приподнял брови. Поскольку он принадлежал к известной – о, очень известной! – в России фамилии Разумовских и поскольку и отец, и дядя его в разное время побывали фаворитами бывшей императрицы, Елизаветы Петровны (более того, дядя стал ее морганатическим супругом, а отец, по слухам, в свое время пользовался особенной благосклонностью императрицы нынешней, Екатерины Алексеевны), – Андре, вернее, Андрей Кириллович не мог не быть посвященным в самые интимные секреты и жизни двора, и жизни самых знатных персон, вплоть до императрицы. Он был наслышан и о том, что этого самого господина Бецкого, о коем Поль, вернее, Павел… вернее, великий князь Павел Петрович только что выразился столь непочтительно, некоторые всерьез считают отцом – ах, страшно даже сказать! – отцом самой Екатерины Алексеевны! Якобы ее довольно шаловливая матушка, Иоганна-Елизавета, встретилась с ним в Париже, где Бецкой, внебрачный сын князя Трубецкого, служил секретарем русского посла. И от этой тайной связи родилось еще одно внебрачное дитя… впрочем, официально признанное герцогом Ангальт-Цербстским… Таким образом, называя Бецкого ослом, Павел, сын Екатерины, возможно, оскорбляет собственного деда!
А впрочем, даже если Бецкой – отец Екатерины, то это еще не значит, что он дед Павла… Ведь ходили тайные, очень тайные слухи, доступные лишь особо доверенным лицам (очень может быть, что только Разумовским!), будто Павел – вовсе не сын Екатерины! Якобы давным-давно, когда Екатерина Алексеевна еще была великой княгиней, выяснилось, что ее законный супруг, великий князь Петр Федорович, не способен дать стране наследника, и пришлось воспользоваться, так сказать, услугами графа и камергера Сергея Салтыкова, с которым у Екатерины была давняя любовная связь, – с ведома, между прочим, государыни Елизаветы, которая отлично знала о неспособности своего племянника к продолжению рода и молилась о продолжении династии любой ценой, пусть даже ценой откровенного адюльтера. Однако… однако Екатерина родила мертвого ребенка! Императрица была тут же, в Летнем дворце, около покоев молодой родильницы. Узнав о несчастье, она приняла решение мгновенно. Отряд доверенных гвардейцев сей же час на рысях вышел в чухонскую деревню Котлы, что возле Ораниенбаума. В эту ночь там появился на свет мальчик, о чем известили императрицу. Новорожденный был незамедлительно отвезен в Петербург и передан из рук в руки Елизавете. Было приказано палить из пушек Петропавловской крепости и сообщить, что у великого князя Петра Федоровича и великой княгини Екатерины Алексеевны родился сын.
Все это произошло в течение нескольких ночных часов. И еще до наступления утра всех крестьян деревни Котлы до единого и даже пастора местной церкви под строгим конвоем вывезли в далекую землю Камчатку, а их избы снесли и запахали само место, где стояли эти самые Котлы.
Разумеется, события той ночи никогда и никем не обсуждались. Только однажды, несколько лет спустя, уже на смертном одре, в бреду, Елизавета шепнула огорченно:
– Ну что б ему было родиться хотя бы в русской деревне!
Екатерина и Алексей Разумовский бодрствовали у постели умирающей. Они одни это слышали… Потом Алексей Григорьевич обмолвился брату… Андре подслушал их разговор случайно. Вот так он и узнал о происхождении своего друга, наследника престола.
Хм… Не много ли внебрачных детей возникает в этой истории? Да, порядочно, особенно если учесть, что и самого Андрея многие искренне считали внебрачным сыном Кирилла Григорьевича и покойной императрицы Елизаветы! Он знал об этом, и слухи эти льстили его самолюбию. Не то чтобы он не любил той, которая звалась его матерью, – Екатерины Ивановны Разумовской, урожденной Нарышкиной, – однако, согласитесь, люди добрые, приятно же думать, что ты вполне можешь считаться с некоего боку наследником русской короны, явно опережая в этом небезызвестного чухонца… И только врожденная порядочность удерживает тебя от того, чтобы корону у сего чухонца оспаривать, тем паче что он называет тебя своим другом и даже добавляет ласково: «Fidèle et sincère ami»[4]!
– Алымушка в тебя по уши влюблена, – проговорил в эту минуту Павел, и голос его прервал размышления Андре. – Смотри, как бы старина Бецкой тебя на дуэль не вызвал.
– Пусть он успокоится, – усмехнулся Андре. – Алымушка прелесть, но мне она не нужна. Яблочко, может, и сладкое, да недозрелое, я такие не люблю.
– А на мой счет ты, видимо, все же прав, – вздохнул Павел, наконец-то отходя от небольшой щели между портьерами, около которой друзья стояли. – Меня как начал граф Орлов, галант матушкин, «выводить в люди», «учить жизни» – он это так называл – и открывать мне женские прелести, начиная с подглядывания за фрейлинами, так я до сих пор люблю сие занятие. Более всего возбуждает оно во мне чувства самые пылкие и побуждает к забавам, любимым в стране Цитеры[5].
– Боже! – насмешливо вскричал Андре. – В стране Цитеры! Этак и мой отец уже не выражается! В каком старомодном лексиконе ты сих замшелых выражений набрался, друг мой?!
Павел расхохотался:
– Так выражался мой воспитатель, Семен Андреевич Порошин. Я влюбился тогда во фрейлину Верочку Чоглокову, полагал ее истинной чаровницей и сочинил в ее честь стихи…
Он встал в позу и торжественно произнес:
Андре с преувеличенным восхищением заплескал в ладоши. Павел раскланялся с видимым упоением, а Андре подумал, что господа пииты все, как на подбор, совершенно лишены способности трезво оценивать свои творения.
– Порошин выслушал меня, – продолжал Павел, – и воскликнул: «О, ваше высочество! Вы хорошо начинаете! Предвижу, что со временем вы не будете ленивым или непослушным в стране Цитеры!»
– Так ведь оно и получилось, – мягко сказал Андре. – Ты любимец женщин.
Ему нравился Павел, и очень хотелось сказать ему что-нибудь приятное. Конечно, цесаревич был большой юбочник! Однако дамы не всегда бывали к нему благосклонны и искренни. Взять хотя бы ту же Верочку Чоглокову.
После прочтения вышеупомянутых стихов Павел на первом же балу пригласил ее танцевать, а потом начал нежно перебирать пальчики и осмелился пылко выдохнуть:
– Если бы сие пристойно было, я бы поцеловал вашу ручку!
Верочка, отводя поскучневший взор от курносой физиономии царевича, ответила, скромно поджав губки:
– Это было бы уж слишком, ваше высочество!
Однако Павел не унялся. Он донимал скромницу своими ухаживаниями, стихами, охами и вздохами. И показал себя истинным Отелло, когда ему почудилось, что предмет его сердечной склонности, в свою очередь, неравнодушна к смазливому пажу Девиеру. Этой вымышленной «измены» он так и не простил Верочке и простер свою благосклонность на другую «чаровницу».
Граф Орлов не баловал царевича разнообразием методов любовного воспитания. Он хаживал с юнцом в покои фрейлин и в комнаты служанок. Однако Екатерина, узнав об этом, рассердилась. Она вдруг заподозрила, что ее фаворит, который порой изменял своей царственной подруге, использует сейчас ее сына для прикрытия своих собственных распутных похождений. Именно граф получает все удовольствие, а Павел просто остается наивным зрителем, но отнюдь не участником действа-любодейства. Тогда императрица, привыкшая все в своем королевстве держать в руках, взяла в свои руки и дело любовного просвещения наследника. В ее штате была очаровательная вдова, фрейлина Софья Степановна Чарторыжская, которая по всем статьям подходила для того, чтобы сделаться наставницей Павла.
– Это было бы уж слишком, ваше высочество!
Однако Павел не унялся. Он донимал скромницу своими ухаживаниями, стихами, охами и вздохами. И показал себя истинным Отелло, когда ему почудилось, что предмет его сердечной склонности, в свою очередь, неравнодушна к смазливому пажу Девиеру. Этой вымышленной «измены» он так и не простил Верочке и простер свою благосклонность на другую «чаровницу».
Граф Орлов не баловал царевича разнообразием методов любовного воспитания. Он хаживал с юнцом в покои фрейлин и в комнаты служанок. Однако Екатерина, узнав об этом, рассердилась. Она вдруг заподозрила, что ее фаворит, который порой изменял своей царственной подруге, использует сейчас ее сына для прикрытия своих собственных распутных похождений. Именно граф получает все удовольствие, а Павел просто остается наивным зрителем, но отнюдь не участником действа-любодейства. Тогда императрица, привыкшая все в своем королевстве держать в руках, взяла в свои руки и дело любовного просвещения наследника. В ее штате была очаровательная вдова, фрейлина Софья Степановна Чарторыжская, которая по всем статьям подходила для того, чтобы сделаться наставницей Павла.
Софья Степановна была дочерью новгородского, а потом петербургского губернатора и сенатора, а также писателя Степана Федоровича Ушакова и его жены Анны Семеновны, которая в свете имела скандальную репутацию. Она была в первом браке за Иваном Петровичем Бутурлиным, а когда в нее влюбился Ушаков, ушла от своего мужа и вышла за любовника, «публично содеяв любодейственный и противный церкви брак», как было провозглашено с амвона. Высокий чин супруга и благорасположение, которое ему оказывала императрица, благосклонная к участникам романтических историй, спасли репутацию Анны Семеновны и обеспечили ее дочери покровительство Екатерины и удачную партию. В первом браке Софья Степановна была замужем за генерал-майором Михаилом Петровичем Черторыжским, флигель-адъютантом Петра III, но рано овдовела. От больного, чахоточного мужа детей она не имела, зато сохранила жадную страсть к едва познанным ею наслаждениям. Она была очаровательна, одевалась всегда щегольски, превосходя своим вкусом и обольстительностью других фрейлин. Павел давно на нее поглядывал с жадностью, так что императрица сделала правильный выбор.
Софье Степановне, которая была довольно образованной особой (все же дочь писателя!), понравилась мысль сделаться русской мадам де Бове[6], и вскоре Павел узнал, что в стране Цитеры произрастают не только эфемерные цветы платонических наслаждений, но и весьма сочные плоды сладострастия.
Эти плоды понравились ему. Он норовил рвать их как можно больше и как можно скорее. Красавицы, дарившие ему эти плоды, нежно и покорно улыбались наследнику престола, а про себя думали, что в объятиях какого-нибудь лакея или помощника истопника можно найти гораздо больше удовольствия, чем с этим царевичем, который думает только о себе.
Впрочем, новая «мадам Бове» слишком боялась императрицы, чтобы изменять наследнику, а потому спустя положенное время у нее родился сын, которого назвали Семеном Афанасьевичем Великим и которого императрица взяла к себе на воспитание.
Вскоре после рождения сына Софья вышла вторым браком за графа Петра Кирилловича Разумовского, обер-камергера, второго сына гетмана и старшего брата Андрея Кирилловича. То есть Андре вновь некоторым образом породнился с Полем… Его, и в самом деле циника-насмешника, очень забавляла эта ситуация – в отличие от его отца, графа Кирилла Григорьевича. Разумовский был очень недоволен этою свадьбой, ведь Софья была на пять лет старше мужа и очень расточительна. В этом, однако, она вполне подходила мужу, а своей нерешительностью и переменчивым характером была очень на него похожа; поэтому, вероятно, супруги нежно любили друг друга и жили очень дружно.
Впрочем, сие не суть важно для нашей истории, так же, как и упоминание о еще одном внебрачном ребенке: сделано оно всего лишь, как любят говорить французы, а propos, между прочим. К нашей же истории имеет отношение то, что, покинув беременную Софью Степановну, воодушевленный Павел воистину пустился во все тяжкие и не пропускал ни одной юбки.
Наконец слухи об этом начали утомлять Екатерину.
– Мальчишку пора женить, – сказала она Орлову. – А то он мне весь двор обрюхатит!
– Да уж, – самодовольно кивнул фаворит, который имел все основания гордиться размахом страстей своего воспитанника. – И в кого он такой уродился?
Екатерина нахмурилась: она была отнюдь не ханжа, но не терпела всуе намеков на свои любовные шалости. Тем паче, что вопрос о том, в кого уродился Павел, был большой загадкой для всех…
Но сейчас речь не о том. Женить так женить! Вопрос – на ком?
Намерение матушки воодушевило Павла. Однако к выбору невесты его не подпускали – мать имела все основания не доверять его уму.
– Вы слишком пылки, сударь, – сказала она сыну. – Пылкость сия лишает вас рассудительности. Если перед вами поставить десять или хотя бы трех невест, вы во всех них зараз немедленно влюбитесь и будете метаться меж ними, как буриданов осел.
Присутствовавший при сем граф Орлов подумал, что невозможно более изысканно и многословно назвать человека идиотом, и восхищенно улыбнулся своей царственной подруге.
– Поэтому, – продолжала та, – я оставляю за собой право самой выбрать девушку и представить ее вам. Понравится она вам – прекрасно. Нет – найдем другую, благо в Европе полно хорошеньких герцогских и княжеских дочек.
– Но ведь жениться должен я! – возмутился Павел. – А выбирать будете вы!
– Конечно, – кивнула мать.
– Но почему?!
– Да ведь я уже сказала. – Екатерина никогда не отличалась терпеливостью в беседах с сыном, потому что терпеть не могла повторять одно и то же, а с ним это приходилось делать постоянно. – Потому что я не доверяю вашему выбору!
«Я вашему тоже не доверяю», – чуть не ляпнул Павел, однако перехватил предостерегающий взгляд Орлова и прикусил язык.
– Хорошо, но… но… мне бы хотелось, чтобы, прежде чем невеста будет отправлена в Россию, на нее посмотрело некое доверенное лицо. Человек, который знает мои вкусы, который видит жизнь как бы моими глазами, который знает, что я истинно понимаю под женской прелестью…
– Пустое это, – отозвалась было мать, однако Павел воспротивился:
– Как же пустое?! Ведь если девица будет сюда уже доставлена, а я выскажусь против нее, ее придется отправлять назад, искать другую, снова привозить в Россию… Это ж сколько денег будет попусту потрачено, а времени сколько пройдет!
– Разумно, – пробормотал Орлов. – Ваше величество, великий князь говорит очень разумные вещи!
Екатерина неохотно кивнула. Затраченные средства – чепуха, но вот за то время, пока невесты будут шляться туда-сюда, Павлушка вовсе взбесится от неудовлетворенных желаний. Довольно с нее одного незаконного внука, с собственными незаконными детьми разобраться бы! Насчет доверенного лица в самом деле придется подумать.
– И кого же вы видите в качестве этого саvalier servante?[7] – спросила она с видом терпеливого снисхождения. И усмехнулась: ого, граф Орлов уже, кажется, готов предложить себя в качестве такового? Уж очень играет глазом!
Ну так и напрасно. Екатерина его не пустит. К тому же Павлу он и на ум не пришел в качестве чичисбея будущей великой княгини.
– Ну само собой, это должен быть граф Разумовский! – воскликнул наследник, настороженно глядя на мать: неужто воспротивится?! Неужто навяжет ему какого-нибудь занудного ментора, которому только старых лошадей подбирать для полка отставных инвалидов, а не красавиц-невест для принцев?!
Однако лицо императрицы так и просияло улыбкой:
– Граф Разумовский? Который же из них? Полагаю, вы имеете в виду шалунишку Андре? Ну что ж… Удачный выбор!
Не пройдет и года, как императрица вспомнит и настойчивость сына, и эти свои слова… и еще знаменитого Мольера, который написал в одной из своих пьес: «Tu l’as voulu, Georges Dandin!»[8]
Ну а пока молодой Разумовский готовился к путешествию – и продолжал соучаствовать Павлу в его шалостях. Цесаревич решил должным образом проститься с холостой жизнью, и его похождениям, казалось, несть числа!
* * *– «Среди развлечений и забав принцесса, сделавшись женой Павла Петровича, всегда должна помнить то положение, которое занимает. А потому держать себя с достоинством и не допускать короткого обхождения, которое может вызвать недостаток почтительности», – медленно провозгласила ландграфиня, слегка запинаясь от почтительности к той, чьей волею были начертаны сии строки, и только собиралась продолжать, как ее перебила Вильгельмина:
– Неужели императрица думает, что вы, матушка, и наш батюшка не научили нас правилам приличия?