– Жёра, прими груз!
– Шё? – наклонился сверху Жора, но сделал это не вовремя: голова поднимавшейся Алёны пришлась ему точнехонько под дых, и он, согнувшись, захрипел:
– Да шё ж вы робите?
Алёне на свежем воздухе мигом стало легче, в ушах перестало звенеть, и она расслышала женский смех. Обернулась, но увидела только край белого парео, исчезающий за рубкой. И больше ничего.
– Знако-омая, – протянула Алёна сквозь зубы. – Интересно…
– Алёна! – раздался крик. – Я здесь!
Она подошла к борту. Ромка качался на аквабайке внизу, махал рукой.
– Что ж ты, парень, девушку бросил и удрал? – язвительно спросил Кирилл. – А вдруг бы мы тут ею попользовались, как морской бесхозной добычей? Твое счастье, что мы сплошь жильтльмены и частично леди!
– Да у меня горючее кончилось, – развел руками Ромка. – Я решил быстренько сгонять заправиться.
– Ничего себе быстренько, – прокомментировал очухавшийся Жора.
– Да ладно, всяко финита ля комедия, – нетерпеливо отмахнулся Кирилл. – Забирай товар, контрабандист.
– Как же вы спуститесь, Алёна? – спросил Ромка озабоченно.
– По такому случаю готов проявить очередную порцию галантности и спустить ее в воду в сетке, – предложил Кирилл, не глядя на Алёну, словно она была каким-то неодушевленным предметом. – Как и поднимал.
– Как рибу, – ехидно добавил Жора.
Всякое терпение имеет предел, всякая выдержка – тоже.
– Спасибо, не стоит беспокоиться, – бросила, не оборачиваясь, Алёна, перенесла ногу через ограждение палубы, потом вторую, побалансировала секунду – и столбиком прыгнула вниз.
Она была в таком шоке, что даже не успела испугаться. Ледяное море схватило ее, стиснуло, вышибло дыхание – но тут же само начало выталкивать…
Что-то вцепилось в Алёнины вскинутые вверх руки, потащило, вытянуло. Ромкины черные глаза словно выцвели от испуга и стали просто карими, выцвел и загар, теперь парень был ужасно бледен. Он соскользнул в воду и помог Алёне взобраться на байк. Влез сам, сел сзади, держась за рукояти управления и придерживая Алёну. Она, если честно, мало что соображала.
– Эй! – заорал сверху Жора. – Жилетку заберите! Нам чужого не надо!
И рядом с байком закачался на волнах сине-желтый спасательный жилет.
Алёна подняла голову. Кирилл перегнулся через борт и смотрел на нее. Поймал ее взгляд – и резко выпрямился, отвернулся, отошел от борта.
– Поехали, – сквозь зубы сказала Алёна.
Ромка наклонился, выловил жилет. Алёна кое-как нахлобучила его. Руки у нее тряслись.
Ромка дал газ. Аквабайк неспешно затрюхал по волнам.
Алёна пожалела, что не сидит сзади Ромки. Можно было бы уткнуться в его спину и дать волю слезам. А впрочем, из-за брызг ее слез и так не было видно. Да и кому до них было дело?
* * *Вдруг Делафар узнал эту женщину. И вжался в спинку кресла поглубже, заслонился газетой, стараясь сделаться незаметным.
Ничего глупее этой ситуации и придумать было нельзя!
– Э‑э, – растерянно промямлил портье, – э‑э, мадам… мадемуазель… да, господин губернатор в отеле, но он… у него совещание с…
– С девками! – взвизгнула блондинка. – Я знаю! И я не намерена это терпеть! Я положу этому конец! В каком он номере?
– Я не уполномочен, – словно глуповатый амбассадор из водевиля «Провал любовной миссии», который с большим успехом шел в это время в Одессе, провозгласил портье, тщась обрести достоинство, – не уполномочен сообщать приватные сведения о господине губернаторе первым встречным дамам.
– Что?! – не то взвизгнула, не то прорычала дама. – Это кто тут тебе, негодяй, первая встречная?! Это я – первая встречная?!
Делафар усмехнулся за «Одесским листком».
Лидия Липковская, актриса театра оперетты, была почти официальной любовницей Гришина-Алмазова. Об этой связи знали все – не потому, что ее афишировал губернатор, а потому, что ею страшно кичилась Лидия.
И тут же Делафар с досадой покачал головой. Смешно-то оно смешно… Однако если эту дамочку сейчас не выставят вон, она может очень сильно помешать своей скандальностью и чисто-театральной страстью к истерикам.
В это время какой-то человек в черной черкеске с газырями вышел из-за огромных фикусов, которыми был уставлен дальний угол вестибюля, и преградил Липковской путь к лестнице, а второй, похожий на первого, словно близнец, стремительно взлетел вверх по ступенькам. Делафар озадаченно нахмурился: странно… ведь он был убежден, что в холле никого, кроме портье и швейцара, ну и его самого, он нарочно осмотрел все, заглянул и за фикусы… откуда же взялись эти двое?! И сколько там их еще прячется?!
Его вдруг бросило в холодный пот. Что, если бы она уже появилась и… А тут, оказывается…
По лестнице раздались быстрые шаги, и в холле появился Гришин-Алмазов в сопровождении нескольких смуглых людей в черкесках. Это была знаменитая охрана губернатора – татары. Никто не знал, откуда они взялись, но все они принесли на Коране присягу защищать Гришина-Алмазова. И все время, пока он был у власти, за ним неотступно, прямо за спиной, шел татарин с винтовкой, который убил бы всякого, кто покушался на Гришина-Алмазова. Иногда татар было двое. Сейчас их спустилось пятеро. И все вооружены. И неизвестно, сколько их за фикусами. А возможно, и на улице…
Делафара бросало то в жар, то в холод. Какое счастье, что она опаздывает. Если бы она сейчас пришла и увидела всех этих людей… увидела, что Делафар неправильно сообщил ей о том, кто сегодня сопровождает Гришина-Алмазова в «Бристоль»… не двое охранников, а целый кортеж, оказывается… Ему не помогли бы никакие оправдания.
Она была жестока. Непреклонна и очень жестока.
«Если она сейчас придет, скажу, что диктатор внезапно вызвал охрану, – поспешно обдумывал Делафар, как будет оправдываться. – Пришел только с двумя татарами, а остальных вызвал потом. По телефону. Скажу, что если бы она пришла вовремя, нам бы, может быть, удалось… Поверит она? Нет? Неизвестно… Ее обмануть трудно… Ну что ж, что не поверит, а проверить-то никак нельзя! И не убьют же они меня, я им нужен, я им нужен, у них никого, кроме меня, нет в штабе французского командования…»
Тем временем в вестибюле «Бристоля» разгорелся нешуточный скандал.
Спустившись и увидев Лидию Липковскую, Гришин-Алмазов приостановился. Его резкое, неприветливое лицо стало вообще ледяным.
– Что вы здесь делаете, сударыня? – спросил он угрюмо.
Лидия ожесточенно прищурилась, вмиг потеряв свою фарфоровую, кукольную красоту:
– Это я должна спросить, что вы здесь делаете! Я ждала вас у себя… я была уверена, что вы сочтете нужным прийти и извиниться за те обиды, которые я терплю от вас, за ваше пренебрежение! И вдруг я узнала, что вы отправились в «Бристоль»! Здесь остановилась… эта…
– Молчите! – процедил Гришин-Алмазов.
Но унять Липковскую было очень непросто, она тараторила с такой скоростью, что губернатор просто не успевал слово вставить:
– Этот аппарат, который вы установили в отдельной комнате и который непрестанно показывал вам фильмы с ее участием… я зашла в эту комнату случайно и сразу все поняла! Вы поклоняетесь ей, как идолу! Вы голову из-за нее потеряли! И…
Ее безумно расширенные глаза вдруг соскользнули с лица Гришина-Алмазова на его руку, и Лидия с визгом воскликнула:
– А где ваш перстень? Неужели вы… ей…
Она, казалось, потеряла дар речи от ярости, и Гришин-Амазов не замедлил этим воспользоваться.
Охранники уже давно ждали его знака, и теперь, стоило ему только мигнуть, как они бросились вперед, схватили Липковскую под руки и выволокли за дверь «Бристоля» – швейцар едва успел отскочить, не то, конечно, был бы сбит наземь широкоплечими татарами.
– Отвезите даму на ее квартиру, и пусть автомобиль вернется за мной, – сказал Гришин-Алмазов словно бы в никуда, но как минимум пять рук взлетело к папахам в знак того, что его приказ услышан и будет исполнен.
Через минуту настала тишина.
Делафар решился наконец выглянуть из-за газеты – и чуть не упал со стула, увидев, что одесский диктатор смотрит на него в упор. На лице его играл яростный румянец… Делафар отчетливо представил себе, как эта рука с длинными пальцами – у Гришина-Алмазова были пальцы удивительной красоты, которым мог позавидовать любой пианист! – выхватывает из кобуры револьвер.
«О каком перстне она говорила?» – мелькнула мысль, которая в это мгновение показалась ужасно глупой.
– А, это вы… – процедил диктатор, видимо, узнав Делафара. – Что вы тут делали за этой газетой?
И глаза его сузились, внезапно став похожими на прорези прицела.
– Я, – панически вздохнул Делафар, – я спал… я уснул… сидел и уснул…
– Я, – панически вздохнул Делафар, – я спал… я уснул… сидел и уснул…
Брови Гришина-Алмазова чуть приподнялись, но безумие ушло из глаз.
– Понятно, – сказал он, кивнув. – Вы спали… подчеркиваю, спали. И ничего не слышали. Подчеркиваю – ничего.
«Подчеркиваю – не слышали», – чуть не брякнул Делафар, но благоразумно прикусил язык.
Губернатор ушел.
Вестибюль опустел. Однако Делафару теперь казалось, что глаза невидимых наблюдателей так и сверлят его.
Он больше не мог здесь оставаться и поспешно вышел на Пушкинскую.
Немного постоял, утихомиривая бешено бьющееся сердце. Страх уходил. Трезво работал его холодный мозг, оценивая то, что стало известно сегодня.
Два слова вспыхивали в мозгу: цветы… перстень… перстень… цветы…
Вроде бы мелочи, но…
Делафар в глубокой задумчивости побрел по Пушкинской. Оглянулся… Бесподобно-прекрасный, помпезно-роскошный «Бристоль», который всегда напоминал ему красивейшие здания Парижа, уже скрылся в густой, сырой тьме, пахнущей морем.
– Bon soir, – вдруг шепнул кто-то над самым его ухом.
* * *Постепенно Алёна пришла в себя, а когда они причалили, слезы уже высохли вместе с брызгами морской воды. Она даже смогла улыбнуться Ромке, когда он подал ей руку, чтобы сойти с аквабайка.
– Что это было? – спросил он в полном недоумении. – Что вы затеяли? Зачем? Я когда Арнольду позвонил, он меня чуть не сожрал по телефону. И велел немедленно возвращаться и вас забрать.
– А что же он сам не приехал? – спросила Алёна. – Если уж так забеспокоился?
– Он просил сказать, чтоб вы его обязательно подождали здесь, на Лонжероне. Он приедет, конечно, приедет. Просто сейчас какие-то срочные дела… насчет каких-то копий какой-то ювелирки, я не понял. Да еще у него какой-то родственник умирает или знакомый, я точно не знаю. Хлопот полон рот.
– Но его родственник – это и твой родственник, правда? – невесело посмотрела на него Алёна. – Ты же племянник Арнольда? Или нет?
– Да как сказать, – безразлично пожал плечами Ромка. – Я племянник не столько Арнольда, сколько его бывшей жены. Она сейчас в Америке живет. На фотках та-акая… ну просто супермодель, с ума сойти. С белыми волосами и бюстом умопомрачительным, вроде как у той блондинки с яхты. Они только поженились – лет пятнадцать назад, я еще вообще пешком под стол ходил, – а у Арнольда как-то дела не ладились, ну, а ей внезапно подвернулся какой-то богатый америкос, она Арнольда бросила, за этого пиндоса выскочила и укатила с ним в Штаты. С тех пор о ней никто ничего не знает, ни моя мама, ни бабушка. Она даже им не писала, вы это представляете?! Главное, мы как раз вчера только с мамой про нее вспоминали. Я вечером был у своих, в Аккермане, хотел в ночь вернуться, мне ж с утра на работу, а мама говорит: «Сегодня у Лельки день рождения, давай хоть за нее выпьем, если ее с нами нет». Ну, мы и посидели с родителями, я только сегодня примчался, еле успел к открытию пляжа.
– Да? – проговорила Алёна задумчиво. – А мне Арнольд не говорил, что был женат…
Она изо всех сил старалась, чтобы голос звучал равнодушно, но не была уверена, что ей это удалось.
– Да не берите в голову! – всполошился Ромка. – Это давняя история, я ж говорю. Там все давно окончено, Арнольд о ней и не думает… Я точно знаю, мы ж постоянно общаемся. Он заботливый, помог мне с Аккермана уехать, в Одессе устроиться, в строительный поступить, комнату на Софиевской мне снял, сам за нее платит… Он классный! Не, даже не думайте про Лельку, это такая хня! Не о чем беспокоиться!
– Совершенно верно, – кивнула Алёна. И не покривила душой. Она искренне считала, что бывшая жена Арнольда совершенно не стоит ее беспокойства. Для беспокойства имелись более серьезные основания. И куда более современные.
– Ну ладно, я пойду, – сказала Алёна. – У меня тоже дела есть.
– Но Арнольд же велел, чтобы вы его подождали! – схватил ее за руку Ромка.
– Ах да, – кивнула Алёна. – Конечно, подожду. Я еще позагораю. Только сумку заберу.
Они направились к спасательной станции, около которой нетерпеливо щебетала стайка весьма условно одетых хорошеньких девчат.
Сашко, поигрывая бицепсами, сурово прикрикнул:
– Ромка, кончай волынить! Клиентура сохнет!
Алёна взяла свою сумку, понаблюдала, как Ромка и Сашко рассаживают красоток на два байка и отчаливают, убедилась, что обоим ихтиандрам совершенно не до нее, и поспешно пошла с пляжа.
Ноги все еще дрожали, надо было поесть. Отовсюду дразняще пахло шашлыками, но Алёне не хотелось задерживаться на пляже, а потому она нашла в себе силы взобраться по довольно крутой лестнице, усыпанной соцветьями желтой акации и раздавленной шелковицей, на обрыв, потом прошла по-над морем вдоль чего-то вроде каменной крепостной стены – на табличке было написано, что это Карантинная стена, ограждавшая в былые времена Карантинную гавань, где отстаивались суда, пришедшие в Одессу, чтобы не завезти в город какую-нибудь иностранную заразу, – все ноги перемазала в шелковице, надышалась неудержимо желтеющей, пожухлой, одуряюще пахнущей травой, а потом вдруг оказалась на углу неширокой улицы, одну сторону которой являл из себя парк Шевченко, а вторая была застроена зданиями, хоть и изрядно обветшавшими, но настолько красивыми и гармоничными, что Алёна снова вспомнила о Париже. Она подошла к одному из домов – серому, великолепному, в стиле модерн конца XIX – начала XX века, с фасадом, украшенным полукруглыми балконами и – на самом верху – барельефом женской головы с петлей на шее, – и прочитала название улицы. Вернее, улиц, поскольку дом стоял на углу.
С одной стороны было написано: «Переулок Нахимова (Барятинского)». С другой стороны – «Улица Маразлиевская».
Маразли… великая персона Одессы!
Как ни странно, Алёнино взбудораженное настроение от быстрой ходьбы начало возвращаться в обычное свое состояние: философско-изыскательское.
В ту минуту, когда она уже почти успокоилась, вдруг зазвонил телефон.
Алёна достала его из сумки и увидела извещения о четырех неотвеченных вызовах. На дисплее высвечивался номер Егора Рыжова.
Боже ты мой… Она совершенно забыла про Егора, про Москву, про МИГа, про все на свете!
– Алло?
– Слушай, я тебе иззвонился весь! – сердито сказал Егор. – Куда ты подевалась? Моя вот-вот вернется, и мы уедем. Тебе нужно знать про этого МИГа или нет?
– Извини, я… чуть не утонула, – вскользь пояснила Алёна. – Но это ничего. Ты нашел МИГа? Правда?
– А то, – небрежно отозвался Егор. – Причем легко и просто. Его зовут Михаил Игоревич Грибов. Я не зря думал, что где-то эту аббревиатуру слышал. Просто двадцать лет назад было очень известное дело с хищением музейных драгоценностей, копии которых делал этот Грибов. О нем даже упоминается в учебнике по истории громких преступлений в России. Это практически настольная книга детективов! Но тогда у Грибова еще не было своего клейма, он копировал государственные. Он отбыл срок и вернулся, завязал с прошлым и продолжает работу, но теперь на всех его изделиях стоит крупное, откровенное клеймо – «МИГ». И еще маленькая «к». Он как будто всем теперь заявляет: я делаю копии, только копии.
– Очень интересно, – тихо сказала Алёна. – Про букву к я не знала. Наверное, он мне про нее просто не сказал…
– Кто? – удивился Егор.
– Это не важно, – быстро проговорила Алёна. – А ты спросил насчет перстня с хиастолитом?
– Спросил, конечно, – чуть ли не возмущенно ответил Егор. – Как я мог не спросить? Грибов отлично помнит этого человека. Он появился в конце апреля с целой папкой фотографий и очень тщательных обмеров этой вещи. Заказал копию, оплатил сразу всю работу, которую просил выполнить срочно. Грибову перстень очень понравился, он нашел два хиастолита, на выбор, и предлагал сделать копию в золоте, но заказчик отказался: он хотел именно в анодированном металле. Правда, очень тщательно выбирал оттенок, который вещь примет после анодирования, а также металл. Копия должна была быть неотличима на вид и весить ровно столько, сколько оригинал.
– Как заказчик выглядел? – прошелестела Алёна, вдруг охрипнув.
– Ну, Грибов говорит, это был очень привлекательный высокий мужчина в соломенной шляпе и соломенно-желтом костюме. Да фиг ли тебе в его внешности, если он оставил свою визитку?
– Ну! – выдохнула Алёна. – И как его зовут?
– Его зовут Кирилл Андреевич Москвитин… Что ты говоришь?
– Ни… ничего, – слабо пискнула Алёна.
– А то мне показалось… Телефон нужен? Тогда записывай.
– Записываю, – хрипло выдавила Алёна и, достав ручку, нацарапала в блокноте: +3 048 550 10 10.
– А ты что хрипишь? – спросил Егор. – Перекупалась, что ли? Погоди, ты говорила, что чуть не утонула?! Или мне послышалось?