Некогда Нахимов с Безукладниковым вместе служили в Институте истории и в солидарном унынии писали тезисы научных докладов о великой, плодотворной роли колхозов. В новые времена у Нахимова проявился редкий дар аукциониста, затем — аудитора, затем — адмирала как такового. Он резко ушел в стратосферу, напитанную деловым озоном. А Безукладников остался писать тезисы докладов о роли колхозов — теперь уже трагически вредоносной.
С тех пор они почти не виделись. Изредка Александр Платонович встречал на улице Таню — влажнея дивными глазами, она жаловалась на дороговизну запчастей для «Олдсмобила», которые приходится закупать в Эмиратах. Безукладников сочувственно кивал.
В середине августа он позвонил Нахимову и бодро сказал:
— Гена, извини, что беспокою. Я уже тут спекся. Помоги мне найти другую работу.
— Приезжай через пару недель. Что-нибудь сочиним, — ответил тот.
Позвонить Нахимову его заставил ничтожный вроде бы случай — явление бомжа в час пик на трамвайной остановке. Бомж, как водится, был грязен и вонюч. Неподвижный среди юркой, деловой толпы, он будто экономил свои несвежие силы для бесконечных бытовых испытаний. Вокруг бомжа стоял невидимый, но прочный санитарный кордон, обтекаемый нормальными людьми. «Это понятно, — думал Безукладников, — шарахаются ведь не только от грязи. Всех пугает неблагополучие — оно прилипчиво, заразно». Разглядывать бомжа не хотелось, но какая-то подробность вдруг зацепила взгляд. Александр Платонович всмотрелся и даже немного оторопел: этот человек был обут в его, безукладниковские, туфли. То есть в точно такие же. Они их покупали еще вместе с Ириной, выстояв очередь в магазине для молодоженов, — не самые дешевые, крепкие, цвета мореного дуба. Конечно, обувка бомжа выглядела несравнимо более грязной и стоптанной, но все же. Это был слишком откровенный намек на возможное близкое будущее Безукладникова. И вот тогда он позвонил Нахимову.
В 16-этажном Доме губернского правительства шел сокрушительный ремонт. Еще не старое здание скоропостижно меняло начинку и внутреннюю облицовку, достигая вершин мирового стандарта. Александр Платонович минут двадцать топтался внизу под приглядом охранников, пока с невидимых высот не дошел телефонный сигнал: «пропустить».
Согласно табличке на двери кабинета, Нахимов был вторым или третьим лицом в Департаменте имущества. Сам кабинет выглядел как ценный импортный сувенир, затерянный в мусорном кавардаке советской стройплощадки.
— Садись, дорогой! — Нахимов смотрелся шикарно и трагически, словно бескомпромиссный рокер, которого лютая необходимость вынудила ровненько подстричься и втиснуться в строгий костюм.
В кожаном кресле у Безукладникова неприятно вспотела спина.
Минут тридцать Нахимов рассказывал о стране Швейцарии, откуда вернулся только что. Самой вкусной швейцарской подробностью был королевский лобстер, начиненный салатом типа «оливье», — Нахимов его купил в супермаркете, уложил в гостиничный холодильник и потом доедал несколько дней.
Неожиданно покончив со Швейцарией, Нахимов спросил:
— У тебя есть опыт продаж?
Александр Платонович припомнил две ночи в коммерческом ларьке и ответил максимально честно:
— Опыт есть, но мало. А в чем дело?
— Надо продавать заводы и комбинаты, — пояснил Нахимов. — Грубо говоря, приватизация. Пойдем обедать?..
Стены и пол в правительственном коридоре напоминали о штурме рейхстага. Из четырех лифтов работал один. Остальные, без кабин и дверей, зияли ярко освещенными шахтами.
Они спустились в столовую, где Безукладников поспешил сознаться, что не голоден, и взял себе только апельсиновый компот, о чем сразу пожалел, — за эти же деньги можно было купить три стакана чая.
— Ты любишь катера и яхты? — осведомился адмирал, слегка опаленный харчо.
— Еще бы! — зачем-то солгал Безукладников.
— Я бы осенью сходил куда-нибудь в Эгейское море… — Нахимов погрустнел, видимо, вспомнив о непроданных комбинатах.
Александр Платонович глотал компот фармацевтическими дозами и прикидывал, на какое количество нахимовских блюд сможет растянуть свой кисло-сладкий 200 граммовый стакан.
Между тем Нахимов, опустив голос до туманных низин, начал излагать условия как бы тайного заговора, согласно которым Безукладникову надлежало сочинить блистательное резюме на самого себя, красиво напечатать его на компьютере и передать Нахимову лично в руки…
Путь к яхтам и королевским лобстерам, в принципе, не мог быть простым, поэтому Александр Платонович сию секунду вообразил все мыслимые и немыслимые усложнения. План действий выглядел впечатляюще: сначала скопить денег на компьютер, для чего потребуется лет восемь. Или двенадцать. Потом освоить купленную технику — еще год-полтора… К тому моменту, когда уже постаревший Безукладников наконец приступил к сочинению ослепительно прекрасного резюме, Нахимов успел завершить многолетний обед, они вернулись на восьмой этаж, дошли до его сувенирного кабинета и адмирал начал официальную церемонию прощания.
— Сделаю все, что в моих силах, — строго пообещал Нахимов. — Но и ты. Должен пройти свою часть пути. Дорогу, сам знаешь, осилит идущий.
Заговор скрепили рукопожатием, и затуманенный Александр Платонович поплелся назад, сквозь ремонтную разруху.
Рабочих не было видно, словно ремонт совершался как-то сам собой. Единственный ходячий лифт закрылся прямо перед носом и уплыл. Рядом три пустые шахты светились так ярко, что вызывали желание заглянуть в них и обнаружить на донышке подпольное земное солнце. Безукладников заглянул, но был застигнут легкой мутью головокружения и оцарапал плечо об острые электрические кишки, торчащие из-за растерзанного косяка.
Ему вдруг на ум пришла мысль о том, что смерть, которую принято со страхом и почтением рядить в загадочные мрачные покрывала, в сущности, тривиальна и доступна — как старушка-лифтерша или тот зевающий охранник с потертой кобурой. Что гибель караулит не где-то в умозрительном будущем, а буквально всюду, куда ни плюнь. Ничто не мешает ему сейчас шагнуть за порог этой шахты и тем самым пересечь таинственный Порог. Хотя нет. Грохнуться с восьмиэтажной высоты в строительный мусор — исход несуразный, даже анекдотичный. Куда проще и опрятней, например, воспользоваться электричеством.
Вот в таком, почти гамлетовском, настроении он взялся левой ладонью за острый конец косо обрубленного провода, любуясь его свежим блеском. И, разумеется, не случилось ничего.
Здоровый скепсис экспериментатора — вот что ощущал Александр Платонович Безукладников, когда придирчиво высматривал в пучке одинаковых обрубков еще один провод — для правой ладони. Невозможно поверить, что ЭТО так легко…
Удар был настолько мощным и жестким, что самоубийца расстался с самим собой навсегда — на долю секунды раньше того, как 380 вольт, принявшие стройную форму дуги, равнодушно швырнули его прошибленное тело на мраморный пол.
Лифт, вызванный Александром Платоновичем еще при жизни, осклабился дверями у его раскинутых ног, и транзитная дама со свежеокрашенной малиновой прической, везущая свое ледяное достоинство на обеденный перерыв, прострелила весь восьмой этаж навылет кумулятивным воплем, от которого несчастный Безукладников, будь он жив, немедленно умер бы снова…
Коридор наполнился административным персоналом. На фоне общей чинной контузии выгодно выделялся — молниеносной решимостью и хищной сноровкой — второй заместитель министра Геннадий Валерианович Нахимов. Он успевал одновременно, в одну суматошную минуту, раздавать ценные указания, нашаривать пульс на еще теплом безукладниковском запястье и выкрикивать в мобильный телефон вызов, похожий на угрозу всей мировой медицине. Так что, пока тело заносили в лифт и спускали на первый этаж, к Дому правительства уже подлетала с мерзким воем карета «скорой помощи», отряженная Областной спецбольницей № 3, чей фасад на Пролетарской набережной белел, как халат сестры-сиделки, в заботливой близости к цитадели власти.
Документ, который я собираюсь процитировать, никогда не публиковался на русском языке. Он так и лежал бы среди заурядных медицинских бумажек, если бы некто Лексунский, независимый журналист, зависимый лишь от ежедневных алкогольных вливаний, не продал однажды мятый исчерканный бланк на рыхлой бумаге, явно выдранный из истории болезни, московскому корреспонденту «Saturday Revue» Джеймсу Риордану за пятьсот американских долларов, хотя вначале запрашивал пять тысяч. Позднее сам Риордан без смущения признавался, что перепродал оригинал за шестьдесят две тысячи долларов, впрочем, не называя покупателя. Впервые документ был опубликован в «Saturday Revue» на английском языке.
Эпикриз.
Эпикриз.
Пострадавший Безукладников А.П., 36 лет, доставлен машиной «скорой помощи» в приемный покой больницы без сознания. На обеих ладонях — продолговатые ожоги II степени (предположительно, метки электротока). Диффузный акроцианоз. Зрачки широкие, на свет не реагируют. Пульс на сонной артерии не определяется, начаты реанимационные мероприятия: наружный массаж сердца, произведена катетеризация подключичной вены. Начата инфузия раствора преднизолона, 120 мг. Сделана попытка провести искусственную вентиляцию легких с помощью мешка Амбу — не эффективно. Произведена интубация трахеи, начата ИВЛ аппаратом РО-6 в режиме гипервентиляции, до 10 литров.
Ввиду асистолии решено провести дефибрилляцию.
Предварительно внутрисердечно введен адреналин, 1,0 мл.
Единичный разряд в 2000 вольт и продолжающаяся вентиляция легких дали положительный эффект. Электрокардиограф показал появление сердечных импульсов. Возникла слабая, затем более сильная пульсация на сонной артерии. Цианоз уменьшился. Зрачки сузились.
Состояние позволяет надеяться на восстановление функций организма.
Старший врач отделения реанимации Е.
Глава третья ТОНКОСТИ ЧАЕПИТИЯ
В 1947 году на территории штата Нью-Мексико, США, произошло событие, едва ли не самое таинственное в мировой истории, которое не успело стать сенсацией только потому, что сразу было старательно засекречено американскими военными. Позднее различные источники (увы, не самые компетентные) отстаивали версию гибели инопланетного корабля и даже публиковали снимки мертвых пришельцев — запомнилась плоскогрудая женщина с головой наподобие мятой луковицы и четырехпалыми куриными лапками вместо рук, распластанная навзничь на столе армейского морга…
В остатке мы имеем лишь засекреченный миф. Хотя здесь уместно спросить: какой резон в засекречивании выдумки? Миф — он и есть миф.
Я вспомнил горемычных инопланетян в связи с тем, что через пятьдесят с лишним лет после их малоудачной посадки в общественном сознании мы стали свидетелями возникновения еще одной сверхсекретной легенды. На этот раз она имела заурядную земную внешность, паспорт, прописку и сыроватую русскую фамилию Безукладников, труднопроизносимую для большинства международных специалистов, чья нелегальная карьера целиком зависела, в частности, от того, чего захочет или не захочет безукладниковская левая нога… Допускаю, что их осведомленность выше всяких догадок.
Мои мотивы куда проще и не притянуты служебными инструкциями, как собачьим поводком. Я просто водил знакомство с Безукладниковым, хотя и не самое близкое.
Однажды он попросил у меня взаймы. Мы все тогда хранили свои невзрачные накопления в наличных американских долларах — на рубли и российские банки надежда была хилая. Он взял у меня несколько зеленых купюр, бережно уложил их в нагрудный карман застиранной фланелевой рубашки и благодарил дольше, чем нужно, повторяя, что я могу быть спокоен, он обязательно вернет — как только, так сразу! Уже задним числом я подумал, что деньги возвращать ему, в сущности, неоткуда, что долг этот гиблый. Но и напоминать не спешил: с честностью Безукладникова могла тягаться только его непрактичность.
Позже до меня дошли туманные слухи о каком-то несчастном случае - Безукладников, сказали, угодил в больницу, даже в реанимацию. Я услышал об этом в конце августа, а в сентябре он вдруг позвонил мне на работу и странным сонным голосом известил, что хочет вернуть долг. Мой вопрос, вполне уместный, о самочувствии Александр Платонович пропустил мимо ушей. Вместо ответа он пригласил зайти к нему в гости — когда мне удобно, сославшись на то, что сам почти не выходит из дому.
Та осень застряла у меня в памяти ожиданием беды. Любимая женщина, с которой мы то жили душа в душу, то ссорились насмерть и вообще никак не жили, однажды утром, спустив с плеча ночную рубашку, показала мне уплотнение на груди: словно кто-то спрятал темную горошину под кожу, пониже левого соска. Я настаивал на срочном обследовании, а она обнимала меня так, будто уже прощалась навсегда. В нашем обиходе возникли слова «маммография» и «гистология».
Вечером после работы я заехал к Безукладникову. Он обитал на предпоследнем этаже старой пятиэтажки на улице Кондукторской. В квартире стоял нежилой запах. Рядом с измученным диваном и прочей понурой мебелью странное впечатление производила новейшая модель телевизора «Panasonic» с размером экрана в пол-окна.
На запустелой кухне Безукладников затеял в мою честь чаепитие. Выглядело оно так. Сначала он выложил на стол кулек ископаемого печенья и выставил пустую кружку. Затем опустил в нее чайный пакетик. Потом установил чайник на газовую плиту. После десяти минут неловкого ожидания он затопил пакетик кипятком и принялся наблюдать за ним, как химик, изготовляющий уникальный раствор. Этот бурый мешочек, который Александр Платонович выудил из кружки за хвост, как утопшую мышь, и, побродив нерешительно по кухне, бросил в какой-то случайный стакан, чтобы вторично залить кипятком, показался мне символом то ли придурковатой скаредности, то ли героической нищеты.
Словно угадав мои мысли, Безукладников вдруг заговорил о деньгах. С ребяческой настырной горячностью он начал спрашивать — нужны ли мне деньги. А что бы я стал делать с большими деньгами? Ну то есть с очень большими деньгами. Ну а все-таки?.. И так далее.
Я отделывался общими словами, подавляя в себе раздражение. Разумеется, да. То есть, конечно, нужны. А кому они не нужны? Что бы стал делать… Ну, наверно, путешествовать. Писать в свое удовольствие, не заботясь о заработке. А слишком крупные деньги — нет, лучше без них. Чересчур хлопотно и опасно.
У Безукладникова было такое лицо, будто я не оправдал его надежд на вложение солидных капиталов. Он отхлебнул своего спитого чая и вдруг совершенно серьезно спросил, какую ежемесячную сумму я бы счел достаточной для себя. Это становилось почти забавным.
— Значит, можно рассчитывать на любые деньги? — Я уже не скрывал сарказма.
— Думаю, практически на любые… — Безукладников был непробиваем.
И мне наконец надоело. Я сказал ему прямо, что терпеть не могу пустопорожние маниловские фантазии. Что это, как ни обидно звучит, наш типично русский промысел — сидеть на кухне с тремя копейками в кармане и делить воображаемые миллионы.
— Ну зря вы так… Я ведь вам доверяю больше других.
Он откровенно загрустил. Но, погрустив с полминуты, подошел к затрапезного вида газовой плите и открыл дверь духовки. Духовка была полностью, до отказа набита банковскими бледно-зелеными упаковками. Они там едва умещались — две-три пачки долларов выпали на пол, и Безукладников просто запнул их под плиту.
— Н-да уж… — сказал я. И больше ничего не сказал.
Безукладников закрыл духовку и виновато развел руками: дескать, извините, так получилось.
— Может, еще чаю?
— Нет, спасибо! — Я допускал, что он может заварить все тот же пакетик в третий раз.
Мне оставалось вежливо полюбопытствовать, каким образом в наше время грабят банк. Натягивают ли, к примеру, на голову черный чулок, или это уже не модно?
— Банк? — Он так оживился, будто я подкинул ему свежую идею. Но сразу погас. — При чем тут банк?.. Вы не понимаете. Я вам действительно доверяю, и я мог бы рассказать о таких вещах, от которых у вас, простите, волосы дыбом встанут.
— Пустые хлопоты — я не тот слушатель. Мне «таких» вещей по телевизору хватает, в уголовной хронике. Доверьтесь кому-нибудь другому.
Пока мы препирались, в дверь позвонили, и Безукладников впустил молодую полноватую блондинку в уютном фартуке на бретельках и в домашних туфлях без задников. «Луиза, моя соседка». «Я на минуту! У меня сырники свежие зря пропадают, а вы, наверно, пустой чай пьете, как всегда?» С появлением Луизы в этом тусклом логове зацвели невидимые азалии, затеялось плодоношение цитрусовых, потянуло кулинарным раем, глаженьем, прохладным постельным бельем — и я вспомнил, что меня ждут дома.
Соседка, слегка смущенная, и впрямь ушла через минуту, я только успел заметить необычайную яркость глаз, почти аметистовых, да нежные босые пятки.
Я засобирался. Но Безукладников, судя по всему, был остро озабочен продолжением разговора. Казалось, ему страшно оставаться один на один со своей тайной, которая меня лично интересовала не больше, чем дежурная сводка криминальных новостей.
И все-таки я остался — не знаю, почему. Застрял на два с лишним часа, чтобы выслушать с открытым ртом сумасшедшую, ни на что не похожую исповедь — и не поверить ни одному слову. Но эти полторы сотни минут и последующий ночной звонок Александра Платоновича ко мне домой фактически решили дело… Если всерьез называть делом составление этой заведомо неправдоподобной книги о Безукладникове, которую я пишу сейчас урывками по вечерам, после работы, подгоняемый договоренностью с шеф-редактором престижного издательства.