Жаворонки ночью не поют - Идиллия Дедусенко 11 стр.


На веранду вышел Пётр Петрович и тихо проговорил:

– Сидите, сидите, ребята. Я просто постою немного с вами.

Всем хотелось говорить о Рите, но говорили мало, потому что трудно было произнести слово «была». Нелепая смерть Риты словно оборвала какие-то струны внутри у каждого. Молчаливее всех был Паша. Он, кажется, вообще не произнёс ни слова с тех пор, как Зойка увидела его здесь, во дворе, ещё днём. И вдруг Паша неожиданно обратился к отцу Риты:

– Пётр Петрович, помните, вы говорили о партизанском отряде?

– Говорил, – чуть помолчав, ответил Пётр Петрович.

– Так вот. Мы решили вступить в ваш отряд.

– Все четверо?

– Нет, я и Гена. Мы уже всё обсудили. Если не возьмёте, сами уйдём. Куда – всё равно. К какой-нибудь части пристроимся. Или так, сами, вдвоём, будем действовать в тылу у немцев. Так что лучше возьмите.

Паша говорил твердо, и все понимали, что это не просто слова – он дружил с Ритой с детства и гибель её пережил сильнее остальных друзей. Пётр Петрович молчал, обдумывая ответ, потом с сомнением покачал головой.

– Я должен! – настаивал Паша. – Я должен отомстить за Риту. Вы… вы не имеете права не взять меня!

Пётр Петрович долго молчал, опустив голову, и ребята видели, что сильное волнение мешает говорить ему. Наконец, он махнул рукой:

– Собирайтесь. Только никому ни слова. Завтра уходим. Заодно будете помогать Елене Григорьевне. Она пойдёт с нами, её нельзя оставлять в таком состоянии. Ну, а вы, девочки, живите долго…

Голос Петра Петровича осёкся, он махнул рукой и быстро ушёл в комнату.

Друзья проводили Таню, простились с ней – она уезжала утром с последней партией раненых на Урал, куда переводили госпиталь. Втроём постояли около Зойкиных ворот. Генка сказал:

– Ну, что, сеньорита Зойка, будем прощаться?

– Гена, береги себя, – с участием сказала Зойка. – Не лезь там без толку, куда не надо.

– Ну, если только под танк… со связкой гранат, – ответил Генка, стараясь этой бравадой скрыть волнение.

– Говорю же тебе, не надо…

– А это, Зоечка, надо, – прервал её Генка вполне серьёзно. – Кому-то же надо. В общем, до свидания.

Генка крепко пожал Зойке руку. Она заморгала, удерживая набежавшие слёзы, и неожиданно для него чмокнула его в щёку. Генка заулыбался и пошёл к дому, оборачиваясь и махая рукой. Когда он скрылся за калиткой, Паша протянул Зойке руку:

– До свидания. Я думаю, мы ещё увидимся. Верю в это.

– Я тоже хочу верить. Но там так опасно.

– Сейчас везде опасно, – заметил Паша, и Зойка догадалась, что в этот момент он подумал о Рите.

– Что бы ни случилось, мы будем помнить друг о друге, – сказала Зойка. – Те, кто останется жив. Береги себя, Паша. Ты должен жить.

– Я постараюсь. А ты тоже, Зоя… Разреши обнять тебя на прощание.

– Ой, Паша!

Зойка сама обхватила его руками, а он молчал и гладил её по голове. Потом осторожно отстранил от себя, помолчал, что-то обдумывая, и сказал:

– Вот и всё. А знаешь, это я тогда стоял под твоими окнами, когда ты болела.

Он отступил на несколько шагов, ещё некоторое время постоял, глядя на неё, потом резко повернулся и пошёл. Изумленная Зойка не могла двинуться с места. Паша уже почти бежал, но вдруг остановился, обернулся и, увидев, что она всё ещё стоит, крикнул издали:

– Это я стоял под твоими окнами!

Эвакуация

Раннее утро, а дышать уже нечем. Конец июля – самый зной. Воздух, не успев остыть за ночь, наливался новым жаром. Зойка осторожно открыла пошире окна, стараясь не разбудить девочек. Эту ночь она спала в детдоме – директор приказал. Вчера перед ужином, при всех, он обратился к ней:

– Зоя Дмитриевна, враг уже под Сальском. Может случиться так, что срочно начнём укладываться. Надо, чтобы вы всё время были с детьми. Оставайтесь на ночь.

Она охотно осталась. Что у неё, семеро по лавкам? Ей льстило, что в детдоме все называли её по имени и отчеству, даже Нина Трубникова, которая была всего на год младше, даже директор и сорокалетняя медсестра Ирина Ивановна Бутенко. Но, проходя мимо Зойки, когда никто не смотрел на них, Андрей Андреевич шепнул:

– Зайдёшь после отбоя, поговорить надо.

Зойка хотела спросить, о чём пойдёт разговор в такое позднее время, но директор, как всегда внушительный и деловой, уже выходил из столовой.

Уложив ребятишек, Зойка вышла на ступеньки, ведущие во двор, и стояла в раздумье: а может, всё-таки не пойти к директору? Её что-то беспокоило в его приглашении, сделанном так таинственно, по секрету от всех. Беспокоило и то, как Андрей Андреевич смотрел на неё порой, словно оценивал, чего она стоит. Зойка его немного побаивалась и старалась изо всех сил: пусть видит, что на неё можно положиться. Но идти к нему в кабинет ночью… Она вздохнула: нет, раз директор приказал, разве можно ослушаться?

– Стоишь?

Зойка услышала приглушённый голос Андрея Андреевича. В полной темноте он прозвучал так неожиданно, что она ойкнула.

– Ночь какая, – сказал Андрей Андреевич, голос его прозвучал ровно, и Зойка не поняла, что он хотел выразить, восхищение или неудовольствие тем, что так темно и душно.

– Темно очень, – сказала она, чтобы поддержать разговор.

– Ничего, это даже и лучше, – сказал директор. – Надоело у всех на глазах жить. Каждый шаг на виду. А ведь человек так устроен, что у него обязательно должно быть что-то своё, личное, о котором другим знать не надо. А? Согласна?

– Н-не знаю, – неуверенно протянула Зойка, потому что ей нечего было скрывать от людей.

– Без личного человеку никак нельзя, – продолжал директор. – Не чурбаки же мы, люди. И душа волнуется, и сердце чего-то просит. Как это в романсе поется? «Сердце ласки просит». Это всем нужно. Что, не правда? Ведь правда!

– Не знаю, – опять повторила Зойка, не понимая, к чему он клонит.

– Ну вот, заладила одно: не знаю да не знаю. Всё ты знаешь, только хитришь. Ведь знаешь, что ты мне нравишься.

– Не знаю! – поспешно и испуганно выпалила Зойка.

– Так теперь будешь знать, – спокойно сказал Андрей Андреевич. – А что тут плохого? Ну, нравится человек – и всё. Ничего тут такого нет.

– Да ведь жена у вас!

– А что жена? Она далеко. Я её и сына давно к родным в Сибирь отправил. Что им здесь делать? Здесь неспокойно. Того и гляди, немцы нагрянут. Или какая-нибудь бомбёжка – и нет тебя. И хотел бы тогда взять все радости жизни, а не возьмешь, потому что нет тебя. Вон как твоя подружка… Разве это справедливо, чтобы человек погибал, не познав всех радостей жизни?

Андрей Андреевич сделал ударение на слове «всех» и, остановившись перед входом в беседку, стоявшую в глубине двора, взял Зойку за руку, предложил:

– Давай посидим в беседке.

– Н-нет, – не согласилась Зойка. – Лучше я в палату пойду, поздно уже.

– Давай, давай посидим! Здесь так хорошо. И никто ничего не увидит, не беспокойся. Никто.

Андрей Андреевич перешёл на горячий шёпот, и это было так необычно для человека всегда бесстрастного, подчёркнуто сдержанного, что Зойка в первую минуту опешила. Директор, воспользовавшись её замешательством, почти втолкнул Зойку в беседку. Она рванулась и, толкнув его обеими руками в грудь, крикнула:

– Вы чего это? Вы чего?

– Тише ты, дура! – грубо и зло прошипел директор. – Стой! Куда ты?

Но Зойка бежала, не оглядываясь. Только у входа в палату она перевела дыхание. Потом тихонько скользнула в постель и долго лежала с открытыми глазами. Никак не удавалось уснуть, мешали беспокойные мысли: «Что ему надо? Выгонит теперь».

Однако утром, когда они встретились, лицо директора, как обычно, ничего не выражало, и Зойка уже думала, что всё обошлось. Тут Андрей Андреевич громко, скорее, для остальных, чем для неё, сказал:

– Зоя Дмитриевна, собирайтесь, сейчас поедете с Макаром Захаровичем в краевой центр. Надо получить вещи, которые нам в дороге могут пригодиться. Просите больше одеял и постельного белья. Скажите: нам в дорогу нужны одеяла. Скорее всего, под открытым небом спать придётся – их подстелем, ими и укроемся.

– Значит, всё-таки эвакуация, – грустно сказала медсестра.

– Не немцев же дожидаться! – слегка повысил голос директор.

– А куда же вы девчонку посылаете? – осторожно сказала Ирина Ивановна. – Так тревожно.

– А кого мне послать? Вас? Так медсестра здесь нужнее.

То, что придётся ехать за двести километров по опасной дороге, Зойку не пугало. Сейчас она осознавала только одно: директор оставил её здесь, рядом с детьми, ей никуда не нужно уходить. И обрадованная Зойка сказала:

– Хорошо, Андрей Андреевич, я поеду.

– Но всё-таки… совсем девочка, а немцы так близко, – встревожено сказала Ирина Ивановна.

– Она на работе! – отрезал директор. – Собирайтесь, Зоя Дмитриевна. Сходите за Макаром Захаровичем и поезжайте.

– Хорошо, – ответила Зойка и пошла к Степаниде за дедом Макаром.

В доме у Степаниды опять что-то происходило. Там стоял невероятный гвалт: бабы суетились около стола под вишней, дед Макар путался у них под ногами, а весёлая Тонька кричала:

В доме у Степаниды опять что-то происходило. Там стоял невероятный гвалт: бабы суетились около стола под вишней, дед Макар путался у них под ногами, а весёлая Тонька кричала:

– Мам, да где вы там? Несите скорее вареники, я уже и сметану достала!

Вареники в доме? Да ещё со сметаной? Значит, какой-то праздник. И только Зойка хотела позвать деда Макара, как на крыльце появилась Степанида и оповестила собравшихся к забору соседок:

– Та радость же у нас! Ночью Тонькин мужик вернулся! Подчистую списали! Всё! Отвоевался!

И тут вышел он сам. Лицо нервное, жёлтое. Он глухо поздоровался и стал спускаться со ступенек, опираясь на костыли. Совсем не таким уходил лейтенант на фронт. Куда девались его молодцеватость, стать. Он горбился и не смотрел на людей, как будто ему было необыкновенно стыдно, что в бою ему сильно повредило ногу, и он теперь не может воевать. Вернулся муж-калека, а счастливая Тонька радостно прижимала руки к груди: теперь он наверняка не погибнет на фронте, он туда больше не попадёт.

Дед Макар взял в дорогу свою неизменную «шубейку» – старую овчину и маленький горшочек с варениками. Зойка успела прихватить только помидоров и огурцов с грядки да кусок хлеба. Бабушка сунула ещё в солому бутылку с компотом. Ехать-то весь день в одну сторону и столько же обратно.

Телега тряско катилась по ухабистой дороге, ударяясь о каждую кочку, ныряя в каждую рытвину. Деду Макару иногда удавалось уговорить Тайку пробежаться рысью, но лошадь быстро уставала и переходила на тяжёлый шаг.

Дед Макар поначалу много говорил, вспоминал войну четырнадцатого года, когда он сильно отличился и получил Георгиевский крест. Потом устал и умолк. Тихо сидел в телеге спиной к Зойке и как будто дремал. Тогда Зойка достала из кармана солдатский треугольник, сложенный вдвое и вложенный в комсомольский билет, который она всегда носила с собой, осторожно развернула письмо и начала читать уже в который раз:...

Это было совсем свежее письмо, оно пришло всего день назад, и потому Зойка взяла его с собой, чтобы читать в дороге. Телегу сильно трясло, буквы прыгали перед глазами, и она, скорее, не читала, а вспоминала всё, что писал Лёня, потому что знала уже это наизусть. Она сообщила ему о гибели Риты, но он, конечно, ещё не успел получить её письма, ведь почта идет так долго.

Дед Макар сказал:

– Я вот старый уже, а то бы на фронт убёг.

Зойка засмеялась, представив себе, как дед Макар тайком, кряхтя и проклиная «ридикулит» и больные ноги, пробирается на фронт.

– А ты не скалься! – обиделся дед Макар. – Ежели немцы до нас дойдут, я в партизаны подамся. Вот прямо с лошадью и телегой уйду. Небось, там сгодимся.

– Дедушка, а меня в партизаны возьмут? – оживилась Зойка.

– Не, тебя не возьмут. Стрелять не умеешь. Лошади у тебя нету. На кой ляд ты там сдалася?

– Злой вы, дедушка.

– Не, я ж по справедливости тебе сказал. Не, я не злой. Это вон наш директор – тот злой.

– Почему вы так думаете? – заинтересовалась Зойка. – Он, по-моему, равнодушный какой-то.

– Во! То-то и оно! – подхватил дед Макар. – Морда, как деревяшка обструганная. Вот такие-то самые злые и есть. А добрый бы сам в крайцентр поехал, тебя бы не послал в этакую пору.

В краевой центр приехали в сумерки. Пока нашли базарную площадь, наступила ночь. Последнее, что успела увидеть Зойка, были тяжелые каменные бабы у входа в краеведческий музей, которые по-прежнему стояли незыблемо и прочно. Зойка даже позавидовала этим истуканам – их ни время, ни войны не берут.

На площади пристроились рядом с деревянным шатром, в котором какой-то удалец демонстрировал днём потрясающий (!) аттракцион – «круг смелости», взбираясь на мотоцикле по стенкам шатра.

Утром нашли склад. Он оказался почти рядом, в подвальном помещении крайоно. Грузная женщина в чёрном сатиновом халате посмотрела бумаги, представленные Зойкой, и сказала:

– Берите, сколько хотите, всё равно вывозить не на чем. Побольше берите, не оставлять же немцам.

– А может, их сюда ещё и не пустят, – возразила Зойка, потому что ей было неприятно это постоянное упоминание о немцах.

– Э-э-эх, – вздохнула женщина, – бери уже, пока даю, только распишись вот здесь.

Прав оказался Андрей Андреевич: сейчас можно получить всё, что попросишь. Зойка стала складывать в телегу шерстяные одеяла, постельное белье, полотенца, как он и наказывал. И вдруг она увидела пальтишки, как раз на её ребят.

– Надо? Бери, – согласилась кладовщица. – Только распишись.

Зойка, обрадовавшись, стала носить пальтишки в подводу.

– А может, платья есть, костюмчики для мальчиков, обувь?

– Обувь? Ботинки есть. Бери. И платья есть. Костюмчиков нет, но вот брючата для мальчишек. Хочешь – бери.

Зойка никогда так не радовалась вещам, как в этот раз. Оденут они ребят во всё новое! Уж лучше одеял поменьше взять, ещё старые в детдоме есть, зато у всех будут ботинки новые! Вот удивится Андрей Андреевич! Наверняка останется доволен, что она такая сообразительная. Вот и загладит вчерашнюю резкость!

Назад выехали сразу же, не задерживаясь: путь-то вон какой длинный! Опять придётся несколько раз останавливаться, чтобы дать лошади передохнуть.

Припасы свои они съели, и с полдороги Зойку начал мучить голод. На пути попалось поле подсолнечника. Зойка открутила три шляпки и принялась грызть семечки. Это несколько утолило голод, но есть всё равно хотелось. Дед Макар, как видно, тоже не прочь был пожевать. Успокаивая себя и Зойку, он сказал:

– Ничего, вот в Лександровку приедем, пшёнки поедим. Там завсегда такая каша! Масло сверху так и плавает.

В Александровском они подъехали прямо к столовой, где варили знаменитую кашу. Хмурая повариха налила им по тарелке жидкой пшёнки без каких бы то ни было признаков масла.

– Ну и ничего, она и так вкусная, – решил голодный дед Макар и быстро очистил тарелку.

– А что вы везёте? – спросила хмурая повариха, увидев через окно телегу. – Кажись, одеяла шерстяные?

– Есть и одеяла, – подтвердил дед Макар.

– Продай одно, – сказала повариха.

– Та не можно ж! – возразил дед Макар. – Оно же казённое.

– Ну ладно, бутылку масла ещё дам за одеяло, – продолжала торговаться повариха.

– Та ты что, сказилась? Говорю же: казённое! Для детдому.

– А у меня масло свое, что ли? Тоже казённое. Так я ж не жалею. Или тебе, дед, масла не надо?

Зойка просто онемела сначала от такой наглости, а потом крикнула, отодвинув тарелку:

– Не дам! А воровать… стыдно!

Она выскочила на улицу, не доев кашу. Рядом семенил дед Макар. Им в спины летела брань «обиженной» поварихи.

Летнее солнце садится поздно, около девяти вечера, и дед Макар то и дело подгонял отдохнувшую лошадь, чтобы успеть домой засветло. Зойка уже не удивлялась тому, что старая кляча бежит довольно резво с такой поклажей: к дому ноги сами несут. Однако к городу подъезжали после заката.

– Темно уже, лучше я телегу в нашем дворе поставлю и спать в ней лягу, чтобы вещички не растащили, – решил дед Макар и свернул на свою улицу.

Несмотря на поздний час, на крыльце у Степаниды было шумно. Дед Макар остановил лошадь, крикнул:

– Стешка! Чего тут у вас?

– Приехали, папаня? Ну, слава тебе, господи. О-о-ой, а у нас тут такое-е… Тонькин мужик опять на фронт собрался.

– Да куда же ему с такой-то ногой? – изумился дед Макар.

– Ну! И мы же ему про то! А он говорит: перейду в танкисты, в танке можно и с такой ногой сидеть и даже вовсе без ноги. А Тонька вон ревёт, уже вся слезами изошла!

Зойка, поднимаясь к себе по ступенькам, восхищенно покрутила головой: ну и характер у лейтенанта!

Утром, принимая груз, доставленный Зойкой, Андрей Андреевич лично пересчитал одеяла и белье. Увидев одежду и ботинки, спросил:

– А это что такое?

– Дети пообносились совсем, а тут всё новое, – радостно заулыбалась Зойка. – Вот я и решила самостоятельно побольше вещей для них взять.

– Разве я говорил? – холодно оборвал директор. – Когда будешь сама командовать, тогда и будешь принимать самостоятельные решения. А пока надо делать то, что приказывают.

Назад Дальше