Жаворонки ночью не поют - Идиллия Дедусенко 2 стр.

Зойка уже почти оправдала лейтенанта. Он преподал ей важный урок, обнажив самый главный закон: жизнь равна жизни. Почему именно этот лейтенант должен снова идти на фронт и, может быть, погибнуть, а она остаться? Разве её жизнь лучше, ценнее?

– Ты чего молчишь? – спросил Паша.

Зойка немного помедлила и ответила тоже вопросом:

– Паша, ты хочешь на фронт?

– Ещё как.

– Так почему не идёшь?

– Не берут. Мы с Генкой уже ходили в военкомат.

– И что?

– Выгнали, что же ещё.

– Значит, меня тоже выгонят, – констатировала Зойка.

– Ещё как.

– Так почему они нас обвиняют?

Паша не понимал, кто кого и в чём обвиняет, но догадался, что перемена в настроении у неё связана с этим.

– Да никто нас не обвиняет. Кто-то чепуху смолол, а ты слушаешь. Скоро и нам разрешат.

Паша на миг представил себе, как Зойка сидит в мокром окопе и дрожит от холода или пытается вынести с поля боя раненого и не может сдвинуть его с места, потому что тоненькая и слабенькая. Она и сейчас мерзнет в своём стареньком пальтишке, вон как вжала голову в поднятый воротник, пытаясь укрыться от ветра. Может, предложить пробежаться, чтобы она согрелась?

– Давай наперегонки, – сказал Паша.

– Давай!

Около Зойкиного дома они остановились. Зойка поспешно юркнула в калитку и, обернувшись, сказала:

– Ты всё-таки за Ритой сходи. Нечего дуться на неё из-за солдата. Он, может, завтра на фронт уйдёт, и его там убьют.

Паша опешил. Зойка говорила спокойно, рассудительно, но именно этот тон больше всего задевал его: она волнуется за Риту, за солдата, а до него, до Пашки, ей и дела нет. Паша несколько секунд постоял у закрытой калитки, услышал, как Зойка застучала в дверь, и пошёл в школу. Ещё полчаса назад ему казалось, что он решительно освободился от привычной опеки над Ритой, но сейчас начало одолевать беспокойство за неё. Солдаты как пришли строем, так и уйдут, а Рите придется идти одной по тёмным улицам.

Когда Паша вернулся в школу, Рита уже прощалась с солдатами, которых командир построил, чтобы увести с вечера вместе с оркестром. Увидев Пашу, Рита примирительно протянула: «Не-е-нор-ма-а-альный» и улыбнулась снисходительно. Паша смущённо переступил с ноги на ногу и сказал:

Рита каждый день вспоминала какие-нибудь детали новогоднего вечера и шумно обсуждала их с другими девчонками. Зойка не любила подобных разговоров и бралась за какую-нибудь книгу. А когда Кирьян начал пугать своими точками, чаще всего вынимала из портфеля физику.

Через день после того, как Паша спас Зойку от возможного неуда, она снова дрожала, уткнувшись в учебник. Рита, любившая «поторчать в коридоре», вышла с одноклассницами, шепнув Зойке, что хочет «случайно» столкнуться там с Факиром. Зойка отмахнулась от этого сообщения, она старалась ни о чём не думать, кроме физики.

Сегодня утром она сама, и действительно случайно, встретила Факира на лестнице. Хотела сказать об этом Рите, но что-то её удержало. Он торопливо сбегал по ступеням, всё в том же свитере и так же сдвинув черные, будто специально наведённые брови. Зойка внутренне сжалась, хотела посторониться, уступить ему дорогу, отметив с досадой и смущением, что он опять вызвал в ней такое чувство. К тому же, ей было неловко оттого, что позавчера она и Рита тайком следили за ним из окна. Зойка понимала, что он не мог знать об этом, но всё-таки была очень смущена, хотела проскользнуть незаметно. Но Факир, приостановившись, шагнул вправо и при этом чуть-чуть задержал взгляд на Зойкином лице. Ей показалось, что она уловила в его глазах какой-то интерес.

Зойка, стараясь прогнать воспоминание об утренней встрече, снова принялась за физику. В класс вошел Паша. Он тихо приблизился к Зойке, сочувственно спросил:

– Зубришь?

Она судорожно кивнула головой, шепча формулы.

– А я опять такую задачу приготовил – Кирьян ахнет.

– Не надо, – сказала Зойка, – всё равно когда-то нужно отвечать.

– А давай я тебя поспрашиваю, – предложил Паша. – Может, ты зря боишься.

Но едва она ответила на два вопроса, прозвенел звонок.

– Ладно, Паша, иди на место, – сказала Зойка.

Рита влетела в класс возбужденная, быстро пробежала к своей парте и, сев рядом с Зойкой, зашептала:

– Ой, что было! Да оторвись ты на минуту от физики! Ходим мы с Танькой мимо десятого туда-сюда, туда-сюда, а Факира всё нет и нет. Тогда я говорю Таньке: «Давай здесь постоим, около двери». Она спрашивает: «Зачем?» Ну! Стану я ей объяснять! Говорю: «Подожди, у меня что-то с ногой». И вдруг сзади голос, прямо у меня над ухом: «Девочки, вы кого-нибудь ждете?» Поворачиваюсь – он! И та-а-ак смо-о-отрит на меня! А я так холодно говорю: «Никого не ждём. Пойдём, Таня».

Зойку всегда поражала способность Риты каждую мелочь принимать как знак особого внимания к себе, и она ей высказала это однажды. Рита обиделась, но ненадолго и по-прежнему сооружала себе пьедестал из мелочей. Но разве сегодня не то же самое произошло и с ней, с Зойкой? С чего она взяла, что Факир посмотрел на неё с интересом? Чем же это отличается от неумеренных преувеличений Риты? Ни думать, ни тем более говорить об этом Зойке не хотелось, и она обеспокоенно спросила:

– Что это Федор Николаевич не идёт?

– Правда, – удивилась Рита, – не идёт.

Учитель физики имел обыкновение входить в класс в следующую же секунду после звонка, а иногда и вместе со звонком. Но прошло уже минуты три, а он не появлялся.

– Ребя! – раздался чей-то весёлый голос. – Физики не будет! Кирьян заболел!

И тут открылась дверь. Федор Николаевич медленно переступил через порог и остановился, как будто не знал, куда идти дальше. На его застывшем лице не двигались ни брови, ни губы, ни глаза, сейчас в нём была какая-то отрешённость, словно он ничего не ощущает, а действует подобно заводной игрушке за счёт механизма, который вот-вот остановится.

– Ой, он правда заболел! – прошептала Рита.

Класс, поражённый, молчал. Федор Николаевич в том же состоянии дошёл до стола, сел и молча смотрел в «никуда». Никто ничего не понимал, но и ничего не говорил. Наконец встала староста Таня Лихолетова:

– Федор Николаевич, может, что-нибудь записать на доске?

Он шевельнулся, с усилием разжал губы:

– Писать не будем.

Он опять умолк, прикрыв глаза рукой. Потом, будто стряхнув что-то с души, но не поднимая глаз, спросил:

– Кто…пойдёт к доске?

Как, он не ищет «жертву»? Он предлагает смельчаку самому «идти на заклание»? Все повернулись к Паше. Зойка почувствовала, что сейчас она готова решиться выйти к доске: физик, кажется, не намерен придираться, как обычно.

– Я пойду, – сказала Зойка и направилась к доске.

Уже стоя там, лицом к лицу с классом, Зойка вдруг поняла, что, пожалуй, не должна была этого делать. Необъяснимым чутьём она угадывала за отрешённостью учителя скрытую боль. Ему, наверное, лучше было бы послушать Пашину задачу, а не напрягать душевные силы для того, чтобы оценить её ответ. Но теперь не повернёшь назад.

Говорила Зойка долго и довольно гладко, может быть, потому, что Федор Николаевич, против обыкновения, не перебивал, только брови и рот его несколько раз дернулись в гримасе, когда Зойка, немного сбившись, сама же и поправилась. Она принялась решать задачу, вслух излагая ход решения. Когда написала ответ, Федор Николаевич, не оборачиваясь к доске и не поднимая глаз на учеников, тихо, как будто он очень устал, спросил:

– Марков, правильно?

– Всё верно, Федор Николаевич, – подтвердил Паша.

– Садись, Колчанова, отлично.

Зойка медленно побрела к парте – она не испытывала радости, напротив, теперь уже совсем жалела, что вышла к доске. Ей казалось, что Федор Николаевич не слышал ни одного слова. Наверное, весь класс заметил это, заметил – и молчал. Молчал и учитель с непривычно застывшим лицом, и это непонятное молчание давило стопудовой тяжестью. Паша понял: вот именно сейчас нужна задача, да подлиннее, чтобы хватило до конца урока. Он сказал:

– Федор Николаевич, у меня есть задача.

– Иди, – чуть помедлив, сказал учитель.

Паша писал на доске решение, подробно объясняя каждое действие, а Федор Николаевич ни разу не обернулся, сидел, подперев голову руками и прикрыв глаза. И Зойке опять показалось, что он совершенно ничего не слышит и не понимает. Окончательно пробудившаяся совесть настойчиво скреблась ей в душу: «Тогда за что же «отлично», за что?» На сердце у неё было нехорошо, как будто её при всех уличили в обмане.

Паша закончил решение вместе со звонком. Федор Николаевич медленно, словно бы нехотя, поднялся и, прижав к боку журнал, тяжело пошёл к двери. Когда он вышел, все несколько секунд молчали, а потом посыпались всякие предположения:

– Его на педсовете взгрели!

– Да больной он, не видите!

Споры разом прекратил Генка Сомов. Он выходил из класса вслед за физиком и теперь вошёл обратно с известием:

– Ребята, у физики сына убили на фронте.

– Его на педсовете взгрели!

– Да больной он, не видите!

Споры разом прекратил Генка Сомов. Он выходил из класса вслед за физиком и теперь вошёл обратно с известием:

– Ребята, у физики сына убили на фронте.

«Салют, кабальеро!»

Генка Сомов первым приносил в класс новости. Когда он входил и высоко вскидывал руку, это означало, что у Генки есть очередное сообщение. Кто-нибудь кричал в шутку:

– Тихо! Внимание! Говорит «Соминформбюро»!

За Генкой закрепилось несколько кличек: Сом (от фамилии), Рыжик (весь в веснушках) и Ёжик. Последнюю употребляли чаще всего. Он, действительно, походил на ежа, у которого иглы торчат во все стороны – так торчали его густые, будто напружиненные, рыжеватые волосы. При этом у него были маленькие глазки, вытянутый нос со смешным пятачком и небольшой припухший рот. Натуральный ёжик!

Природа нередко совершает ошибки, наделяя человека несовместимыми качествами. Генка был одной из крупнейших её ошибок: при такой внешности он обладал тонкой, легко ранимой душой, тягой ко всему изысканному. А начитавшись романов об испанских грандах, идальго и средневековых рыцарях, он возмечтал привлечь к себе всеобщее внимание. В класс теперь Генка входил не иначе, как со словами «Салют, кабальеро!», так же и прощался, девчонок называл сеньоритами, мальчишек – сеньорами, расшаркивался при каждом удобном случае, сдергивая с головы неописуемым жестом драную ушанку и притоптывая разбитым ботинком.

Это делало Генку ещё более смешным, чем прежде, ребята смеялись от души, что, однако, его ничуть не оскорбляло, а, по-видимому, даже нравилось.

За полминуты до урока истории, когда уже почти все были на местах, Генка вошел с самым многозначительным видом и, вскинув руку, сам провозгласил «голосом Левитана»:

– Внимание! Важное сообщение!

– Истории не будет! – радостно закричал кто-то, но на него зашикали сразу с нескольких сторон – ещё не оправились от потрясения на физике.

Генка состроил презрительную гримасу, важно изогнулся и начал издалека:

– Милостивые господа, сеньоры и сеньориты! Приходилось ли вам когда-нибудь проводить воскресенье в зимнем лесу?

– Чего там делать? – удивилась Рита.

– Клюкву собирать, – сострил кто-то.

– Сеньоры и сеньориты! – громче прежнего продолжал Генка. – Нам доверяют более важное дело: будем собирать…дрова!

– Дрова? – раздались удивлённые голоса.

– Да. Переходим на самообеспечение.

– Ой, я, наверное, не приду, – застонала Рита. – Вчера так ногу подвернула – стать не могу.

– Голубка моя, – назидательно сказал, подходя к ней, Генка, – если ногу подвернула вчера, надо было сегодня утром хоть немного похромать.

– Не-е-но-о-ормальный! – возмутилась Рита под общий хохот. – Я и так хромаю, только не показываю этого!

– Мы одни поедем? – поинтересовалась Таня.

– Мы и десятый.

– Как будто я не понимаю, что нужно собирать дрова, – вдруг заявила Рита, и Зойка поняла, почему. – Уж как-нибудь прихромаю.

В воскресенье старшеклассники собрались на школьном дворе. Рита нехотя шла к машине, прихрамывая. Кажется, она притащилась совершенно напрасно: Факира не было. Зойка тоже видела, что его нет. Ей было досадно, что она об этом думает. «Вот уж ненормальная», – обругала она себя любимым словечком подруги.

Ребята уже сидели в машинах, а Рита всё плелась, слегка припадая на ногу и опираясь на Пашу. «Да пусть остаётся, без больных управимся!» – кричали из машины. Рита приостановилась: а почему бы и не остаться, если сами разрешают? И вдруг во двор вбежал Факир. Из-под распахнутого полушубка был виден всё тот же желтовато-коричневый свитер. Рита, увидев его, захромала ещё больше, но решительно направилась к машине. Десятиклассники кричали:

– Лёня! Глухов! Сюда! Скорее!

Лёня, пробегая мимо Риты с Пашей, приостановился:

– Помочь?

– Если можно, – томно ответила Рита.

Поддерживаемая с двух сторон, Рита быстро дошла и взобралась на грузовик. Зойке показалось, что, подсаживая её, Лёня пристально посмотрел на неё, на Зойку. «Кажется – крестись», – мысленно оборвала она себя любимой поговоркой бабушки. Ей была неприятна нелепая игра Риты, но скажи ей об этом, ещё подумает, что Зойка ей завидует.

– Ну как? – интригующе спросила Рита, усаживаясь рядом с Зойкой, та только плечами пожала: дескать, что и говорить, очаровала.

Классы работали на разных участках, и Рита довольствовалась тем, что без конца «перемывала» инцидент на школьном дворе. Зойка не очень внимательно слушала её болтовню. Ещё с утра чувствовала слабость, лёгкое головокружение и жжение в горле. Сейчас, таская дрова, взмокла, распарилась и жадно хватала морозный воздух, который приятно охлаждал. Паша заметил, что она уже выбивается из сил, подошёл:

– Пойди, посиди в кабине.

– Ты что! – возразила Зойка.

– Заболеешь – потом за тебя отвечать.

– Не тебе же отвечать.

– Всё равно кому, – не унимался Паша. – Таня, ты староста, прикажи ей! Посмотри, сейчас рухнет. Можно посидеть в грузовике.

– Отдохни, – сказала Таня. – Все будем отдыхать по очереди.

– О-о-ой, – застонала подошедшая Рита, – совсем нога разболелась.

– Вот и полезайте обе в кабину, – сказал Паша. – Отдохнёте – от вас больше пользы будет.

Небольшая передышка оказалась кстати, но Зойку поскрёбывали угрызения совести: все работают, а она сидит, слабее других оказалась.

Ночью у Зойки начался жар, а утром она уже не смогла оторвать голову от подушки. Бабушка, достав из своего тайника в кухонном шкафу малиновое варенье, пыталась напоить внучку целебным чаем, но её организм ничего не принимал: тошнота подступала чуть ли не к самой макушке. Мать пораньше побежала за врачом в поликлинику, а Юрке приказала сказать в школе, что сестра заболела и на занятия не придёт. Юрка ещё на улице встретил Генку и всё сказал. Генка вошёл в класс с высоко поднятой рукой:

– Сеньоры и сеньориты! Одну прекрасную даму подкосила коварная болезнь.

– Немецкого не будет! – раздался радостный вопль.

– Мария Игнатьевна жива и здорова, чего и тебе желает, – галантно отозвался Генка. – Зойка заболела.

– Нашел, чем шутить, – тихо сказал Паша, но так, что его услышали все.

– Не-е-нор-ма-а-альный, – высказалась в Генкин адрес Рита.

– Ну, может, она и ничего, – пролепетал смутившийся Генка, – может, чуть прихворнула. Сходим после уроков и узнаем.

К Зойке направились трое: Рита, Паша и Генка. У двери их встретила удручённая бабушка.

– Вот, – говорила она, разводя руками, – температура сорок. Весь день глаз не открывает, ничего не ест. Врачиха приходила, молоденькая такая. Говорит, как бы не это…воспаление лёгких. А может, что в горле. Так разве от горла так болеют? Рецепт выписала. Вот чего-то тут, не разберу.

Паша взял бумажку, прочёл, сунул в карман и сказал:

– Я поищу…

Генка, глядя с порога на Зойку, не то спавшую, не то лежавшую без сознания, вдруг сказал громким шёпотом:

– А она не…это…

Он хотел спросить «не умерла?», но потом сам этого испугался и сказал совсем другое:

– Дышит, кажется…

– Каждый человек дышит! – оборвала его Рита, догадавшись, что он хотел сказать на самом деле. – Идите отсюда! Когда людей много, больному вредно.

Паша и Генка послушно вышли. Зойка лежала бледная, с заострившимся носом, и Рите вдруг показалось, что она действительно не дышит. В испуге Рита прислонила ухо к груди подруги, уловила глухие торопливые удары сердца и радостно сказала бабушке:

– Стучит!

– Кто стучит? – не поняла бабушка.

– Сердце, говорю, стучит!

Рита смотрела на Зойку и думала, что никогда у неё не было подруги лучше этой. Только в девятом они сели за парту вместе. Столько лет ходили в один класс и словно не замечали друг друга. Зойке ближе была серьезная Таня, которая тоже интересовалась литературой и искусством. Изредка они обменивались впечатлениями о прочитанном, но виделись в основном в школе. Свободные часы Зойка любила проводить дома. За партой сидела рядом с Генкой, которого воспринимала как нечто привычное, как сама парта.

Однажды Рита случайно остановилась около Зойки, которая на перемене так и не поднялась, захваченная какой-то книгой. На дворе лил дождь, и многие толкались в классе, образуя тот неописуемый гвалт, каким в такие минуты оглашается вся школа. Но Зойка ничего не слышала, уткнувшись в книгу. Рита скользнула взглядом по строчкам, шутя приподняла несколько листков и небрежно спросила:

– Неужели так интересно?

– Очень!

Зойка будто выдохнула это слово. Её тихий голос был наполнен такой страстью, что Рита, сделавшая уже шаг к шумной ватаге, приостановилась, поинтересовалась:

– А что это?